Из смерти в жизнь - Олаф Степлдон

А другие народы Востока? Темнокожие, все еще не свободные жители великого полуострова, чьи предания полны мистики, как ни у кого больше? И – еще дальше к восходу, люди с лицами цвета старой слоновой кости, с самыми древними обычаями. Сегодня, в жестокой школе войны они выбрали для себя новый путь – новый, но глубоко укорененный в прошлом. А темнокожие люди, пробуждающиеся от долгого рабства?

С сомнением и надеждой вглядывается дух человеческий в свою множественную плоть. Ферменты распространились по всему миру, проникли глубоко. Несомненно, существо мира рвется из стенок куколки. Скоро мотылек станет свободен, расправит крылышки и взлетит к пылающей жизни за пределами нашего горизонта.

Но недавнее трагическое видение все еще смущает дух человеческий.

И тут сквозь звездные дали и эоны времени он вновь смутно ощущает Другого и в его тайне обретает покой.

Заключение. Родительство

Впервые увидев нашу дочь, ты сказала:

– Как странно, это новое маленькое существо выглядит совсем отдельным от меня.

Но, припав к груди, она быстро привязала тебя, и скоро вся твоя жизнь сосредоточилась на ней. Вдали от нее ты впадала в кому. Я стал фигурой на заднем плане, и взгляд твой падал на меня лишь изредка, ради отдыха.

Когда появился твой сын, он, конечно, занял фокус твоего внимания, но не вытеснил сестру, и она не осталась без ласки. У тебя хватило места для обоих, а у них, очень скоро, друг для друга.

Они росли, а мы строили планы и колебались. Этим накормить или вот тем? Так устроить или иначе? Верно ли мы выбрали игрушку, книжку, подход, школу? Каждый шаг был опасным экспериментом: поощрять рост или его сдержать, навсегда, возможно, оставив шрам? Как ужасно было думать, что мы, по невежеству или по неосознанной слабости характера, можем на всю жизнь искалечить эти юные души.

Вдруг над дочерью встала угроза смерти. Двенадцать лет она росла: от микроба в твоем теле, обычного паразита, до светлой человеческой личности, увлеченно, со смехом и слезами, учившейся высокому искусству женственности. А теперь смерть или безумие могли погубить эту душу. Она страдала, мы были бессильны. Спасти ее мог только нож хирурга. Мы не забудем того дня. Мы не забудем, как, когда это кончилось, увидели ее в тюрбане бинтов на голове, такую слабую, бледную, так неожиданно прекрасную и оставшуюся собой.

Скоро, неимоверно скоро оба закончили учение и освободились наконец от нашей заботливой опеки. Каждый теперь искал опору в зыбком, полном катастроф мире. А потом война предъявила свои права на обоих; ее взяла осажденная столица, его – море. Мы не забудем его ухода. Он обратил свои неиспытанные силы на борьбу с ужасом, который создали старшие. Когда его корабль был потоплен, а он в числе немногих выживших спасся, нас не посетило мистическое видение. А узнав наконец об этом, мы по-прежнему занимались своими делами, хотя, представляя его в воде, забывали дышать. Мы с трепетом и смутным стыдом сознавали себя счастливцами среди терзаний всего мира. Там, где гибнут миллионы, уцелевшие содрогаются.

Эти двое живут. Они уже не наши дети, а молодые мужчина и женщина, бывшие нашими детьми, – наши младшие сограждане, любимые, уважаемые и непостижимые друзья. Конечно, у нас и теперь много общего, но годы развели нас в стороны. В мелочах, а иногда и глубже мы с радостью поможем им, как прежде. Мы можем писать друг другу письма, посылать книги, фрукты и курительные трубки. Мы храним дом, где дочь и сын могут отдохнуть и восстановить силы. Но в более серьезных испытаниях духа эти двое недостижимы для нашей помощи. Отчасти сформированные нами, они все же создания чуждого нам мира. Пусть, как в палимпесте, в их умах вписано твое материнство и мое отцовство, поверх этой древней записи ярко записаны чужие нам истины, незнакомые нам ценности и, может быть, не наши ошибки. И потому хотя для нас эти двое навсегда – наши дети, но в то же время они – незнакомцы.

Мы с тревогой вглядываемся в их будущее. Они принимают решения, странные для нас, и порой мы дрожим, как утка за высиженных ею птенцов. Если бы можно было научить их жить, как когда-то мы учили их кататься на коньках, они бы, конечно, превзошли нас в жизни, как и на льду! Но что мы знаем о жизни в завтрашнем мире? Может быть, каждый их странный выбор – на самом деле уверенный и законченный мазок на картине, которой мы не видим.

Таков мир. У каждого поколения перехватывает дыхание от страха за преемников. Однако жизнь продолжается, обманывая и опасения старших, и надежды молодых, расцветая непредвиденными бедствиями и неведомой славой.

Сноски

1

Перевод О. Колесникова.

2

Здесь и далее – перевод Г. Соловьёвой.