Фаза Урана - Кирилл Чистяков

– Э, парень, только курить нельзя – у меня в кузове баллоны.

При слове «баллоны», Аня больно и незаметно стукнула меня по ноге. Видимо, ей очень не хотелось, чтобы я вновь затеял дискуссию на тему аэрозоля и разрушения озонового слоя.

Тем временем водитель сплюнул в открытое окно и включил четвертую передачу.

Водитель высадил нас на единственной поселковой площади. В центре ее, на приземистом постаменте, стояла зеленая гаубица и целилась куда-то на юг. Ее давно не красили, в дуло кто-то вставил водочную бутылку, и она тускло блестела на солнце.

Рядом с площадью располагался кинотеатр, и отчего-то сразу же становилось ясно – в нем никогда не показывали ни единого фильма. Мозаичный космонавт на фасаде тщетно пытался дотянуться до какой-то звезды. Рядом, чугунные афишные крепления напоминали оправу очков без стекол – сегодня, как и всегда, в кинотеатре демонстрировали пустоту.

Дальше, по периметру площади находилось здание парикмахерской пополам с магазином бытовой техники. Вид у магазина был такой жалкий, что хотелось зайти туда внутрь, купить пальчиковую батарейку и сделать ему недельную кассу. Еще, с другой стороны, высился жилой пятиэтажный дом. Часть окон в нем была заклеена газетами.

– Аня, – спросил я, – в поселке хоть кто-то живет? А то безлюдно, как на Уране.

– Кто-то живет, – ответила Аня. – Народ сейчас кто на турбазах, кто в спортивном лагере, кто на ферме – работают. Летом тут еще ничего, а зимой совсем тоска. Я ведь тут жила до двенадцати лет, я уже говорила. Раньше, когда еще был завод, который чего-то там для таких вот гаубиц делал, тут все совсем по-другому было. Поселок образцовой культуры и быта. Снабжение – центральное. Каждое воскресенье сюда приезжало много людей из города – у нас запросто можно было взять итальянские босоножки или плащи финские. Моего папу, когда сюда позвали начальником цеха, то сразу, как молодому специалисту, дали дом. А потом, когда все кончилось и завод закрыли, все разбежались кто куда. Остались только те, кому и ехать-то некуда было. Грустно, правда?

– Угу, а идти еще далеко?

– Нет, минут десять.

Поначалу, в пути попалось пару многоэтажек, но потом потянулся частный сектор: заборы, черепичные крыши, запах навоза. Вдоль давно не ремонтировавшейся дороги, щипали траву мускулистые коровы. Стая гусей в луже, рядом с водяным насосом спасалась от наступавшей жары. Невидимые, прячущиеся за оградами, цепные собаки приветствовали Кида хриплым лаем. Один раз, вдалеке, кто-то промелькнул на велосипеде.

– Вот наша улица, – указала Аня, когда мне начало казаться, что поселок уже совсем закончился.

По обеим сторонам короткой улицы расположились одинаковые близнецы двухэтажных коттеджей из американской кирпичной кладки. Будто кто-то устроил здесь конкурс по постройке домиков из конструктора «LEGO» на скорость.

– Снаружи они выглядят лучше, чем внутри, – сказала Аня, – Газ и канализацию так и не успели сюда провести. Знаешь, когда я закончила школу, меня мама водила за руку и рассказывала всем соседям, что у меня серебряная медаль. Вот вспомнила почему-то. Моя мама любит обо мне рассказывать…

– А кто соседи?

– Сейчас – не знаю. Летом коттеджи сдают. Городские приезжают сюда поохотиться или порыбачить. Вот сегодня – уток начали стрелять. У нас тут недалеко ельник, а за ним – лес. Там водятся олени и кабаны. Я один раз видела оленя, а кабанов – ни разу…

– Забавно, – усмехнулся я, – Забавно, что ты соседствуешь с охотниками. Охотник и эколог – это почти антонимы.

– Я не Бриджит Бардо, а это не Сан-Тропе. Все гораздо проще. К тому же, здесь бывают не только охотники. Года два назад, здесь все лето и осень прожил один рок-музыкант, уже забыла как зовут. По музыкальному каналу даже про него сюжет показывали, честно. Он называл свою жизнь здесь единением с природой – ну прямо, как ты. Он ходил в телогрейке и кирзовых сапогах, а местные за это над ним смеялись. По телевизору он сказал, что переживает тут творческий подъем, ну ты знаешь, – они всегда такое говорят. Сказал, что напишет здесь свои лучшие песни, но, кажется, так ничего и не написал, и о нем все уже забыли давным-давно. Кстати, мы уже пришли…

Мы остановились у зеленой калитки. Я заметил, что в поселке почти все плоскости были выкрашены в зеленый гаубичный цвет. Видно, на заводе, в свое время, этой краски имелось в избытке, и ее можно было легко воровать без лишних последствий. Табличка, прикрепленная рядом с калиткой, сообщала: «Ул. Панельная, 6». На букву «П» уселась стрекоза, и из-за этого «пэ» приобрела изысканный контур гильотины…

На первом этаже коттеджа было две комнаты и кухня. Наверх, на мансарду, вела еловая лестница. В коттедже мебели было еще меньше, чем в моей квартире. В самой большой комнате на выгоревших обоях остались темные силуэты несуществующих шкафов и полок. Силуэты были такие же призрачные, как тени людей, погибших в Хиросиме.

Аня набрала воды в ведро, решив заняться уборкой, а меня попросила пойти полить овощные грядки и фруктовые деревья. Я отправился заниматься сельским хозяйством: нашел в траве резиновый шланг и открутил вентиль водонапорной колонки. Правой рукой я направлял шланг, поливая все подряд, а левой держал сигарету. Женщины обычно держат шланг двумя руками. Мужчинам легче – им каждый день есть на чем тренироваться. Когда везде появились лужи, и мне уже надоело поливать флору, я принялся мочить фауну: устроил помывку Киду. Спаниелю водные процедуры оказались в радость: собака весело лаяла, скакала и топталась по треугольным листьям отцветших ирисов.

Я выключил воду и положил шланг. Рядом с коттеджем произрастал щедро плодоносящий абрикос Дерево было очень высокое и разветвленное, и казалось, что появилось оно здесь давно. В трещинах его коры застыли густые и тягучие смоляные капли. В детстве у меня здорово получалось лазить по деревьям. Мастерство не пропьешь, и я ловко вскарабкался к самой верхушке, туда, где плоды были особенно мясистыми.

Я срывал абрикосы, разламывал их на половинки, кидал вниз косточки, а потом ел волокнистую мякоть. И половинки абрикосов были, как половинки компаса – одна красная, а другая желтая – они выдавали стороны горизонта. Отсюда, с верхушки, хорошо просматривалась вся округа. С севера расположился поселок, и пятиэтажки в его центре служили ориентиром того места, где нас высадил водитель. На востоке синькой расплылось искусственное море – гигантская контактная линза между землей и небом Зеленые тигровые полосы водорослей, как катаракта, нарушали ее чистоту. На юге поселок резко обрывался, и там виднелось поле подсолнечников. Наполненные маслом цветы следили за солнцем, словно антенны за спутником. За полем искусственное море, похожей на телячий язык, затокой вклинивалось в сушу. За затокой тянулась степь, и если бы кто-то выстрелил из стоящей на поселковой площади гаубицы, то снаряд наверняка попал бы в ельник, который и ограничивал степной простор в далекой перспективе. На западе, как и на юге, золотились все те же подсолнечники, а где-то за ними катилась в Крым пыльная и загазованная автострада.

Набрав напоследок полную пазуху фруктов, я спустился с дерева. Аня успела уже закончить уборку и приготовила завтрак. На столе открытой веранды стояла миска салата из огурцов, помидоров и лука, а в тарелке лежал поджаренный хлеб. Кид грязными лапами наследил в коттедже и уборка пошла насмарку. Аня сказала, что мне нельзя поручать даже такой простой работы, как поливка огорода. Оказывается, поливать растения нужно аккуратно, чтобы не было луж. А еще ей не нравилось, что я сутулюсь за столом.

После завтрака мы пошли на пляж. Я нес тент, а Аня – плед. Собака опять ничего не несла.

Мы расположились на ветхом пирсе, который соседствовал с пляжем, поросшим травой. Ножку тента я вставил в щель между трухой досок. Вдоль берега росла дубовая роща, и все деревья в ней были молодые.

Аня загорала на расстеленном пледе так, чтобы ее лицо оставалось в тени тента. Я прыгал с пирса, глубоко погружаясь в воду, и плыл метров пятнадцать, прежде чем вынырнуть на поверхность. Вслед за мной в водохранилище прыгал Кид. Спаниель силился меня догнать, и его уши скользили за ним, как бесполезные ласты. Чтоб произвести на Аню впечатление, если она вдруг на меня посмотрит, я далеко заплывал баттерфляем, а потом кролем возвращался к пирсу. Собака, успевавшая преодолеть треть моей дистанции, устало фыркала и с готовностью поворачивала за мной.

Аня купалась только два раза. Плыла очень по-женски – так, чтобы не намокла прическа. Стили хозяйки и ее собаки чем-то роднились.

Однажды мы видели охотников – они шли по берегу в сторону затоки с ружьями и патронташами, и у них тоже были спаниели. Кид, отряхиваясь на ходу, бежал нюхать охотничьих сук. Но суки на него злобно рычали – они не любили штатских спаниелей. А Аня не любила охотников. Каждый раз, когда по поверхности водохранилища до нас доползали хлопки выстрелов, она вздрагивала и морщилась, будто увидела раздавленную самосвалом кошку.