Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов

— Но, конечно, — Шмайсер скривился, — вся эта чертовщина… Ладно, Федотыч, — он махнул рукой в сторону угрюмо зыркнувшего Фомина, — чего уж там, другого слова и не подберешь…

— Да, ты прав! — Путт загасил о камень окурок. — Такое и в пьяном бреду не придумаешь! И пещера эта, и чекисты… А этот, блатной…

— Трифонов, — подсказал Фомин.

— Да, Трифонов! Так он малость не обосрался от страху, когда мы его в штольну спустили. А Мойзес и виду не подал. Страшный, очень страшный он человек…

— Не то слово! — Фомин хмыкнул. — И дела он тут творил, мягко говоря, страшные!

— А знаешь, — Путт пристально глянул на Фомина, — мне это напомнило наше Аненнербе! Те еще, оккультисты хреновы…

— Как сказать, — покачал головой Фомин, — Мойзес-то, по-моему, только свои интересы преследует. Хотя оккультизм тут с размахом! Знаешь, чего он хочет?

— Ну?

— Мирового господства! Сказал, что мы помешали ему править всем миром! Он тут собирался демона вызывать, чтобы с его помощью пещеру нашу заставить работать…

— Во дурак! — выдохнул Путт.

— Дурак не дурак, только надо с ним ухо востро держать! Эти-то, — Фомин кивнул в сторону пещеры, — свое уже отыграли. В одном я уверен, вернее, почти уверен. С острова им не выбраться, на них тень легла, когда мы их в шахту спускать начали. Чуть смутная, а потому поганцы еще поживут. Но недолго…

— Помучились бы твари, — Путт блаженно улыбнулся и потянулся довольным мартовским котом. — Девчонок до смерти насиловать, это каким же зверем стать надо! И откуда что берется?

— Так душонки-то поганые! — Фомин ухмыльнулся. — Там, если хорошенько тряхнуть, и не такое можно найти!

— Да! — Путт многозначительно покачал головой. — Загадочная русская душа…

— Ты-то с каких пор стал специалистом по русской душе? — Фомин поперхнулся табачным дымом. — Ты, Андрюша, все же определись, кто ты есть на свете белом: немец или русский!

— Понимаешь, я и сам уже не знаю! — Путт нахмурился. — Наверное, немец! А сейчас-то это зачем?

— А ты не помнишь, часом, что ваши зольдатики на белом свете творят? А кто людей уничтожает, не глядя на пол и возраст. Напомнить?!

— Чертова идеология. У наци и большевиков тараканы в головах бегают. Совсем рехнулись на своих бреднях и потому людей губят без счета. Что нацисты, что коммунисты, одним миром они мазаны. Вернее, дерьмом! И те, и другие любят кровушку лить.

— Ваши все равно хуже наших! — Шмайсер почти выкрикнул. — Совсем осатанели на расовых бреднях!

— Успокойся, Фридрих! — Фомин примирительно развел руками, но Шмайсер в пылу ссоры не заметил его иронии. — Что наши, что ваши: все равно у нас, русских, война правая, именно, правая, потому как мы за правое дело воюем, землю от врагов очищаем! Да-да! И враги, все едино для Руси-матушки, что коммуняки, что Адольф бесноватый. Может, потому сейчас Красная Армия вам, — он ткнул Путта в бок, — сопатку хорошо начистила…

— Будто вам не чистила?! — огрызнулся Путт. — Ты вообще что, забыл, что я не немец?

У Фомина аж челюсть отвисла:

— Как не немец? А кто… Пять минут назад ты же был немцем!

— Да? — Путт почесал переносицу. — Это был не я! Не хочу уже немцем быть! Нет, я русский! Вон, Шмайсера костери, он фолькслист получить хочет!

— Да пошел ты! — вяло отмахнулся Шмайсер. — Немец, не немец! Как баба: сегодня дам, завтра не дам! Я — русский, и мы всегда немчуру вашу поганой метлой выметали! Подтверди, Федотыч!

— Чистили сопатку, — охотно согласился Фомин, — еще как чистили! Нет! Ну, с тем, что ты русский, Андрюша, шибко ты насмешил меня!

— А что? Я почти правду прошлый раз вам сказал. Мой отец после восстания в Гамбурге в двадцать третьем году бежал в Россию со всей семьей. Мать моя — немка, а отец русский по бабке. А потому я с детства с русским языком вырос, оттого эта страна и люди для меня не чужие, хоть и считаю себя немцем. Две родины у меня, и за каждую сердце болит. Но одно не сказал — мой отец кадровым офицером Рейхсвера был, в военной разведке, Абвере, служил. Он не просто в Россию бежал, он был внедрен двойным агентом, и прикрытие было давно разработано: член компартии Германии и активный участник Коминтерна, ввели в игру до семнадцатого года. Когда большевики от царской охранки по Европам скрывались, одного такого нелегала, кстати, он большой шишкой потом стал, пока его товарищ Сталин в тридцать шестом одним из первых к стенке не поставил, и взял на контакт мой отец. Затем ниточка стала наматываться в клубочек. Вот в двадцать третьем году мы и приехали сюда в распростертые, так сказать, объятия. Но большевиков, я скажу вам, отец втайне всегда люто ненавидел, и мне это привил, но научил лицедействовать. И путь определил — после школы я по его протекции сразу же в училище НКВД поступил, затем в ОСНАЗ попал. Репрессии нас не коснулись — в это время мы в Испании были, служили в четырнадцатом диверсионном корпусе республиканской армии. Там много немцев воевало в интернациональных бригадах, а потому нас к ним и пристроили.

— Ну, это понятно для чего, — Фомин понимающе склонил голову. Что-то подобное он и ожидал услышать от Путта.

— Отец под бомбежку попал и был смертельно ранен. Но успел передать мне контакты, и в Барселоне на меня Абвер вышел. В Германию отправлять не стали, так я с республиканцами в феврале тридцать девятого во Францию и отступил. А оттуда меня пароходом вывезли в Россию.

— Повышение и награды получил?

— Ага! Два ордена лично Калинин вручил — Ленина и «звездочку». Войну встретил уже старшим лейтенантом госбезопастности.

— Офигеть! — только и вымолвил Шмайсер. — В немалом фаворе ты был, коль в двадцать два года такое высокое звание, равное армейскому майору получил. Шустро! Как же тебя теперь величать, гражданин начальник?

— Ой, да не юродствуй! Зови просто: товарищ генеральный секретарь! — криво улыбнулся Путт. — Войну, — он продолжил, — я встретил на Западной Украине, с оуновцами боролись да «врагов народа» депортировали. Может, это и смешно, но большинство доносов на хохлов и поляков именно евреи строчили. Цены таким стукачам не было, долбили как дятлы. А тут война началась, немцы фронт прорвали танками, как туалетную бумагу. Нас кинули в тюрьмы, там убытие всех заключенных по первой категории оформляли.

— Звучит знакомо и страшно. Догадываюсь, что это такое.

— Во вторую категорию «бытовиков», то есть тех, кто за бытовые и хозяйственные преступления статью получил или под следствием находился, плюс детей зачисляли. Их, если не могли вывезти, из тюрем выпинывали, ну а всех других убивали.

— Как так?! — Семен Федотович был потрясен. — А если донос был ложный и суда не было?

— Всех расстреливали, без исключения! — На Путта было страшно смотреть. Он осунулся лицом прямо на глазах, одним махом постарел лет на десять от страшных воспоминаний двухлетней давности.

— Мы в тюрьмах свыше тысячи человек расстреляли. Во внутренний двор всех выгоняли и из пулеметов! А там подростки, беременные женщины и старики вместе с мужиками стояли. Их в упор, а они все в крови, по двору бегают, кричат. Это страшно, так страшно!!!

Путт выкрикнул последние слова с надрывом. И минуту молчал угрюмо. Дышал хрипло, со стонами. Но собрался капитан, сжал нервы в кулак.

— Не выдержал я — плюнул на приказы из Абвера. Решил переходить, но вначале этих головорезов под танки подвел. И впервые в жизни радовался, когда их на гусеницы кишками наматывали. Нелюди это. Но перебежать к нашим… в Красную Армию, в смысле, не удалось — нас подхватила волна отступающих красноармейцев, и оказался я в лесу. Там переоделся в форму убитого сержанта, вовремя. Меня изловили, в строй поставили, танкистом. Хорошо, что танков не осталось, а то махом бы сгорел. А так даже толком не спрашивали. Одну ночь с ними был, а на вторую нас эсэсовцы сцапали. И все было так, как я вам всем рассказывал. Вот так попал из огня в полымя.

— А что ж не сказал, что ты из Абвера?

— Ага, нашел дурня. У меня в Германии дядьку в концлагерь загребли только за то, что на Адольфуса гадости говорил. Но это еще не все! Не знаю, слышал ли ты или нет, но не все разделяют политику Гитлера…

— Да это и так понятно! — Фомин улыбнулся. — Вы же, я имею в виду аристократов, презираете и ненавидите выскочку-фюрера и его прихлебателей. Заговоры, батенька, они неотъемлемая сторона жизни любого тирана. Вон, Сталин, зря ли в тридцатые года Чистку устроил? Даже мысли недовольные из голов выбил, куда уж там покушения…

— Вот и я о том же! — Путт тяжело вздохнул. — Эсэсманы проверять бы стали, и куда потом?! Вот с того дня я понял, что между СС и НКВД разницы почти нет. Что коммунисты что нацисты — идеология насквозь гнилая и кровавая. А потому пришлось мне в полицию подаваться и ждать. Через месяц в село вошли ремонтники и саперы. Тут я к ним и пришел. Сообщили, куда следует, и через неделю я свои полицейские тряпки снял и форму оберлейтенанта надел. Получил назначение при штабе группы армий «Центр», что на Москву шла. Весной сорок второго был направлен в специальную Абвер-группу при штабе второй танковой армии. Уже гауптманом…