Сила культа. Что делает человека фанатиком и как этого избежать - Аманда Монтелл

ложь». На занятиях по «ТР-Л» сайентологи учатся лгать с непоколебимой уверенностью, причем даже испытывая сильный стресс. В своих показаниях под присягой Марджери Уэйкфилд подробно описывает инцидент, случившийся вовремя ее пребывания в УОД, когда ее вынудили дать ложные показания против судьи. Тот должен был председательствовать в деле против сайентологов, и поэтому церковь планировала избавиться от него. Согласно поручению, Марджери должна была заявить на судью, что он якобы сексуально домогался ее. Как она вспоминает, перед дачей показаний она спросила одного из своих начальников, насколько допустима ложь под присягой, а в ответ получила цитату из правил Хаббарда: «это величайшее благо для всех динамик»[91]. Ее просили вспомнить то, чему учили на курсе «ТР-Л», и требовали повиновения. Другими словами, цель оправдывала средства.

На данном этапе учение настолько зазомбировало бы меня, что я просто не смогла бы общаться с кем-то за пределами церкви. «Не знаю, слышали ли вы когда-нибудь разговор двух высокопоставленных сайентологов, – сказал мне Стивен Хассан, наш бывший психолог-мунист, – но вы не поймете ничего из того, о чем они говорят». Потому что в сайентологии, как и во всех прочих сектантских учениях, язык является началом и концом всего. В каком-то смысле, язык – это сам Бог.

III.

Такова сила религиозного языка: библейские термины, на которых мы выросли (Бог, заповедь, грех), или альтернативные фразы из лексикона новейшего движения (одитинг, ПК, мост к Абсолютной Свободе) обладают уникальной эффектностью. Помните теорию лингвистической перформативности, которая утверждает, что язык не просто отражает реальность, но и активно ее творит? По мнению некоторых ученых, религиозный язык является наиболее активным перформативным видом речи. «Многие религиозные выражения скорее «играют роль», чем «информируют», [заставляя нас] действовать из лучших или худших побуждений, которые есть в нашей человеческой природе», – писал Гэри Эберле в книге «Опасные слова»[92].

Религиозные высказывания придают тем или иным событиям необычайно серьезный смысл. «Мы распевали песни, чтобы события материлизовались, чтобы они произошли, чтобы мы поверили в них», – говорит Эбби Шоу, 27-летний соцработник и бывший член «Шамбалы», одного из противоречивых ответвлений тибетского буддизма. Я познакомилась с ней на лос-анджелесской вечеринке и через несколько дней взяла у нее интервью. «Некоторые слова мне нравились, и я использую их до сих пор, а некоторые вызывали самое странное травмирующее чувство, которое я когда-либо испытывала».

Задумайтесь обо всех перформативных глаголах, которые встречаются в религиозных текстах: благословлять, проклинать, верить, исповедовать, прощать, клясться, молиться. Эти слова запускают значительные, последовательные трансформации, что просто не под силу нерелигиозному языку.

Фраза «Во имя Бога» может позволить говорящему жениться, развестись и даже изгнать нечистую силу, чего не может фраза «Во имя Кайли Дженнер» (если только вы действительно не поклоняетесь Кайли Дженнер, полагая, что ей принадлежит исключительная юрисдикция над вашей нынешней жизнью, а также жизнью загробной, и в этом случае я неправа, и мне жаль, что я не взяла у вас интервью для книги). Вполне можно сказать: «Во имя Бога» (и уж точно: «Во имя Кайли Дженнер») на нерелигиозном языке. Фразы из Священного Писания наполняют нашу повседневную светскую жизнь – только задумайтесь о гиперболическом библеизированном жаргоне, например, термине «благословенный». Но когда эти выражения изложены в религиозном контексте, они приобретают особую, сверхъестественную силу, потому что говорящий обращается к высшему авторитету и хочет, чтобы его молитва была наполнена смыслом.

«Религиозный язык погружает нас в самый широкий контекст из всех имеющихся», – пишет Эберле. Это погружение выходит за пределы таких сфер, как работа или политика, и если вера человека сильна, она будет находиться вне пространства и времени. Эберле продолжает: «В то время как бейсбольный судья, выкрикивающий: «Ты вне игры!», совершает перформативный акт на стадионе в контексте игры, религиозный язык включает все характеристики личности и само ее существование».

Есть причина, в силу которой следование религиям ободряет их адептов: язык укрепляет веру. В исследованиях сообществ современных ведьм и «христиан-харизматов» (которые сами так себя называют[93]) психолог-антрополог Таня Лурманн обнаружила, что, если кто-то хочет познать высшую силу, хочет, чтобы это божество выглядело реальным, ему надо открыть рот и обратиться к этой самой высшей силе. Богословский лексикон христиан и ведьм, который изучала Лурманн, был совершенно разным, но у тех и других постоянное обращение к молитвам или заклинаниям «оттачивало мысленные образы», к которым они обращались. Так что время от времени практикуйтесь в обращении к духовным авторитетам, и рано или поздно у вас возникнет ощущение, что Яхве, или инопланетные повелители, или любой другой ваш собеседник дают вам обратную связь. В конце концов, когда во время такого «разговора» (или, по словам Лурманн, «воображаемого диалога») вам приходят в голову определенные самопроизвольные мысли, скажем, видится лицо конкретного человека или сцена, содержащая ответ на обдумываемый вопрос, эти мысли уже будут казаться не вашими личными, а исходящими непосредственно от вашего духовного авторитета. «Людям нужно нечто такое, что помогает сделать сверхъестественное реальным», – сказала мне Лурманн, – и именно это является функцией языка».

Чтобы религиозная речь продолжала оставаться здравой и этичной, она не должна выходить за пределы ограниченного «ритуального времени». Она может быть связана с метафорической областью, где употребление библейских слов, допустим, «завет» или практика тибетских песнопений внезапно покажутся абсолютно логичными. Как правило, погружению в ритуальное время должно предшествовать некоторое символическое действие, например, исполнение песни, зажигание свечи или прохождение тренинга «Цикл души» в балетках (и действительно, так бывает). Эти ритуалы служат сигналом, с помощью которого мы отделяем религиозность от нашей повседневной жизни. И в итоге нередко совершается действие (задувается свеча, повторяется фраза «намасте», развязываются балетки), которое выталкивает нас из ритуального времени и возвращает к повседневной реальности. Поэтому слово «сакральный» буквально означает «стоящий особняком».

Но авторитарная община не допустит, чтобы вы отказались от ритуального времени. Здесь нет разделения, возвращения к реальности, где вам надо общаться с людьми, которые могут не соглашаться с вашими убеждениями, где вы понимаете, что исполнение мантры или цитирование 10 заповедей во время обеда было бы нарушением негласных правил поведения за столом. В случае с деструктивными группами, такими как сайентологи, мунисты, последователи «Ветви Давидовой», 3СО, «Международный путь» (фундаменталистский христианский культ, о котором мы поговорим позже) и многие другие, у этого специфического языка практически не остается «сакрального пространства». Здесь такие слова, как «мерзость», «анафема», «слабая вибрация» или любой уникальный лексикон, применяемый группой, ни на секунду не утрачивают над вами свою власть.

В американской культуре религиозный язык (особенно язык протестантов) является вездесущим, и он дает нам знать, что мы принимаем глобальное решение, сами того не подозревая. Недавно я увидела замороженные обезжиренные макароны с