Обручение с вольностью - Леонид Юзефович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Стой! — истошно заорал Дамес. — Все как есть скажу!
Евлампий Максимович опустил пистолет:
— Говори, стервец!
— Да что же это? — обнажив шпажку, Платонов кинулся к Евлампию Максимовичу. — Крути его!
Евлампий Максимович тростью отбил шпажку. Блеснув в воздухе, как выдернутая из воды рыбина, она отлетела в сторону, вонзилась в ворота с шумом и дрожанием, согнулась, вновь распрямилась и отпрыгнула наземь. Набежавший сзади Венька Матвеев подхватил шпажку, плашмя ударил Евлампия Максимовича по голове. Тот поворотился изумленно, а Венька еще раз, наотмашь, хлестнул его по щеке. Евлампий Максимович откинулся назад, будто подломился в пояснице. Пистолет трепыхнулся в его руке. Огнем полыхнуло, и камилавка протоиерея Капусткина, дымясь, полетела в траву на обочине.
В последнюю минуту Евлампий Максимович сумел опереться на трость и удержал равновесие. Как тогда, на «казенном дворе», остро щемило сердце, и на гнев сил не осталось, только на жалость и печаль. От этого совсем стало страшно.
— Пистолет давай, — сказал Венька.
Евлампий Максимович молча смотрел мимо него на соседние ворота, чуть повыше светлой щербинки, которую оставила на них платоновская шпажка. Черная пичуга сидела на воротах, еле слышно прицокивая клювом. Склонив набок умненькую головку, она внимательно наблюдала происходящее.
— Фомка! — прошептал Евлампий Максимович.
И сразу пичуга снялась с ворот, сделала круг над воспитательным домом и ушла ввысь.
Может, Фомка, а может, и не Фомка — кто знает. Улетела и перышка не оставила!
Глубоко, с хлипом вздохнув, Евлампий Максимович запрокинул голову. Все стоявшие вокруг разом исчезли, будто в яму провалились, и предвечернее небо надвинулось на него. Там, в этом небе, истаивал теплый комочек, бил по воздуху короткими крыльями — черная градинка, дробинка, иголочное острие. Прощальная весточка из прежней жизни.
Неслышимый внизу ветер коснулся лица Евлампия Максимовича. За облачной кисеей солнце катилось к закату, розовое, как пробор в волосах Татьяны Фаддеевны, как тот лик, что явился ему три месяца назад выткавшись из мусорного столбика.
Зачем, зачем?
Вот, словно отрок Фаэтон с лакового подноса, мчится он в небесах на одевающейся пламенем колеснице, а камилавка протоиерея Капусткина, обожженная этим огнем, лежит далеко внизу, зияет черной дырой на шелковой изнанке.
Эх, Евлампий Максимович, Евлампий Максимович! На соломенной ты мчишься колеснице!
XXIX
Тем же вечером Васильев отправил в Пермь еще одну депешу — губернскому прокурору Баранову. Не вдаваясь в подробности, он описал в ней все происшедшее, заключив свое описание следующим пассажем:
«...Поскольку помянутый Мосцепанов, очевидно, уличен в ложи составляемых им ябед, вызванных не заботой о действительных непорядках, без каковых ни одно имение доселе обретаться не может, а стремлением посеять злонамеренные настроения среди нижнетагильских работных людей, и также во многих иных преступлениях, как-то: жестокое обращение с учениками приходского училища, где он прежде состоял учителем; подменение младенца своей сожительницы, вдовы Бублейниковой, мертвым младенцем из воспитательного дома; обношение здешнего начальства принародно поносными словами — «пилаты» и прочая; наконец, покушение на особу протоиерея Капусткина, лишь по счастливому стечению обстоятельств не приведшее к смертоубийству последнего, то известный отставной штабс-капитан Мосцепанов по общему нашему согласию взят под строжайший присмотр с тем, чтобы как скоро последует на то решение Вашего Превосходительства, он был доставлен в екатеринбургский острог, где бы дело его приняли к разобранию в тамошнем суде...»
В доме у Евлампия Максимовича был произведен тщательный обыск. Впрочем, никакого нового доказательства его вин получено не было. Разве что черные списки прошений, которые взял себе Платонов, дабы позднее присовокупить к делу. Книг при обыске обнаружь* лось три штуки — русское Евангелие издания библейского общества, встреченное Капусткиным с понимающей ухмылкой, артиллерийский устав и сочинение Петра Алексеева под названием «О преимуществе и благородстве женского пола». Полистав эту книгу, Капусткин нашел ее содержание весьма сомнительным и велел в дальнейшем приложить к делу.
На другой день члены комиссии отдыхали, готовились к отъезду, а вечером отправились к Сигову на прощальный ужин. Во время ужина Капусткин ругал столичных монахинь и забавлялся музыкальным самоваром. Василиев тоже пару раз пристукнул по самовару ложечкой, послушал его тонкий, долго не тающий звон и проговорил:
— Ведь какие чудеса человек разумом своим сотворить может! A вот неправду в своем же дому победить не способен...
Когда, проводив гостей, Сигов вернулся домой, жена подала ему найденный под самоваром листочек. На листочке написано было: «Предмет нашего разговора отправьте не ранее чем через три недели в Пермь по адресу: Слободская Заимка, 3-й квартал, вдове Васильевой Аглае Кирилловне в собственном доме, сообщив при этом с присланным человеком сего предмета истинную цену».
Последние два слова подведены были жирной чертой, не оставляющей сомнений в честности губернского советника.
XXX
Течение человеческой жизни подобно скольжению с ледяной горки — сперва медленно, потом быстрее и быстрее, и едва лишь вновь ощутится блаженное замедление, как все, конец забаве, ткнулись подошвы в снежную окромку. Долго-долго тянутся детские годы, летит время юности и мужества. И когда наконец к старости опомнится человек, начнет, словно в первые свои годы, по сторонам смотреть не для выгоды, а для понимания, уже и конец всему.
Есть, однако, в жизни каждого человека такой срок, когда вдруг замедлится ненадолго бег времени и не один лишь свист ветра различат уши, но еще многое иное. По-разному и в разном возрасте приходит к людям эта способность. Для Евлампия Максимовича таким сроком был год 1823-й.
Потому до сих пор мы очень подробно излагали течение событий, исследуя даже возможные русла, по которым они могли бы потечь. Есть читатели, допускаю, кому введение в подлинную нашу историю таких героев, как практикант Соломирский, не сыгравших в ней ни малейшей роли, покажется пустым манерничаньем. Будто режиссер пустил в спектакле разгуливать между действующими лицами кассира или сторожа. Но так только на первый взгляд может показаться. Ведь различные возможности жизни заложены в самом человеке, и, не увидев их, многое можно понять неправильно.
Но теперь нельзя следовать дальше этому принципу без риска утомить читателя. И для того, чтобы стремительнее двинулись вперед события, приближающие встречу нашего героя с государем императором Александром Павловичем, на следующих
