Обручение с вольностью - Леонид Юзефович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
делали фальшивые присяги, ложные показания и отказывались от прежних.
Которые же не желали так поступить, тем всякие злодейства учиняли, морили голодом, вместе с семейством заковывали в цепи, угрожали солдатством, плетьми, разорением, ссылкою в Сибирь. В довершение всего от меня отобрали верного слугу, дабы сим образом удалить еще одного свидетеля своих преступлений.
В Нижнетагильских заводах бросили меня в каморку с клопами, блохами и прочей нечистью и в баню не пускали, отчего тело мое покрылось вередами и пузырями.
Тако же и в екатеринбургском остроге никуда меня не пускали, даже к церкви в день ангела, и в ночи сторожа, присев вокруг меня, жгли свечи, а колодники в нечистой посуде смердящими руками варили мне есть. В результате всего потеряно мной здоровье, которое есть первейшее благо жизни, но господа следователи не желают освидетельствовать мою болезнь на основании 109 главы Высочайшего Уложения.
Как к величайшему преступнику, приставили ко мне караул из 8-ми человек, и с таким же неприличным караулом водили меня в уездный суд для насмешки и изнурения, между тем как истинные преступники, управляющий Сигов и горный исправник Платонов с братьею, живут в делах под покровительством начальства.
Правительство Пермской губернии мстит мне, что я дело божье прославил, обличив непорядки в нижнетагильском воспитательном доме, где голодом и нечистотой морили нещастных младенцев, указав на склонность к корысти управляющего Сигова и горного исправника Платонова, а также уличив их во многих иных преступлениях, чинимых бедному народу в Нижнетагильских заводах.
Однако советник губернского правления Васильев, назначенный для расследования сих преступлений, прислушавшись к клевете, все покрыл, истину переименовал ябедой, а ложь облек одеждою истины.
Но господь защитит меня сильною десницею своею!
Посему до освобождения меня от изнурительного ареста не могу дать здесь, в губернии, требуемых от меня ответов, ибо язва беззакония от Нижнетагильских заводов распространилась уже по многим местам губернии.
Вследствие этого настоятельно прошу отправить меня в Санкт-Петербург для открытия Его Императорскому Величеству важнейших особенных тайн, которые по важности их могу объявить только перед лицом отца Отечества, Императора нашего Александра Благословенного, дышущего благом народов своих».
ИЗ ПИСЬМА ГОРНОГО ИСПРАВНИКА ПЛАТОНОВА
ПЕРМСКОМУ БЕРГ-ИНСПЕКТОРУ БУЛГАКОВУ
ОТ 18 МАЯ 1824 ГОДА:
«...Вследствие долговременного отсутствия отставного штабс-капитана Мосцепанова я велел снести пожитки его в чулан, каковой чулан опечатан печатью поручика горной роты Перевозчикова, имеющей образ: сердечко, а на нем венец. Портрет государя императора взят нами в контору, а мебель оставлена в дому, где впредь до выяснения поселен лекарь Неплодов. Часть пожитков Мосцепанова была нами изъята у его слуги, за что последний, подвергнувшись штрафованию розгами, отправлен в куренную работу, поскольку и в прочем есть человек ненадежный, приверженный, кстати сказать, старому закону, сиречь гибельному перекрещенскому расколу. Известной вашему превосходительству сожительнице Мосцепанова, вдове учителя Бублейникова, замеченной в проникновении на квартиру ее сожителя и вынесении лакового подноса, писанного ее отцом, живописцем подносной мастерской Рябовым, указанный поднос был оставлен по слезной мольбе из уважения к человеколюбию...»
РОСПИСЬ ПОЖИТКАМ ОТСТАВНОГО ШТАБС-КАПИТАНА МОСЦЕПАНОВА, СОСТАВЛЕННАЯ ПОРУЧИКОМ ГОРНОЙ РОТЫ ПЕРЕВОЗЧИКОВЫМ В ПРИСУТСТВИИ УСТАВЩИКА МАТВЕЕВА И ЛЕКАРЯ НЕПЛОДОВА 19 МАЯ 1824 ГОДА:
«Складни святителей обложены медью. Полотенце простого полотна.
Штаны кожаные ветхие.
Евангелие русское, устав артиллерийский, святцы одне.
Подушка пуховая под наволокой китайчатой лазоревой.
Перина.
Трость камышовая с набалдашником медным.
Мундир штабс-капитанский ветхой.
Седло немецкое ветхое, два пистолета кухенрейторов- ских, шпага в портупее.
Шляпа шерстяная.
Картуз сукна мясного цвету ветхой.
Одеяло заячье ветхое, одеяло выбойчатое—подбито мехом песцовым.
Халат лазоревой аземской, ветхой.
Тарелок оловянных две, блюдо небольшое одно, другая посуда.
Гребень костяной ветхой.
Трубка.
Две щетки — одна платяная, другая сапожная.
Одне ножницы, оселок старый, клок пестряди. Чаю две плетенки.
Чернильница порцелиновая».
XXXII
Уголовные дела на уральских заводах подлежали ведению пермского берг-инспектора. Губернский же прокурор осуществлял надзор за правильностью течения заведенных дел и содержанием арестантов. Тем не менее подробно их обязанности разграничены не были. Булгаков занимался всем вообще происходящим на уральских заводах, в том числе и правосудием, а Баранов — всем, касающимся правосудия, в том числе и на заводах. Отсюда проистекали порой всякие мелкие разногласия. Но они неизменно вскоре оказывались исчерпаны, поскольку и Булгаков, и Баранов главным почитали казенный интерес, который без владельческого и управительского тоже удовлетвориться не может.
В деле Мосцепанова они сразу пришли к обоюдному согласию. Дело было ясное, и его следовало окончить скорейшим решением судебных мест. Для этого оно поступило из екатеринбургского суда в пермский, а сам Мосцепанов посажен был не в острог, а на гауптвахту. После екатеринбургских строгостей его надеялись умягчить такой поблажкой, склонив к признанию вин. Однако Мосцепанов никаких вин за собой не признавал и отказывался отвечать в суде на вопросные пункты, об-
виняя в беззаконии не только нижнетагильских управителей, но уже все начальство Пермской губернии.
Таким образом, дело приобретало оттенок государственный.
Кроме того, течение дела неожиданно замедлилось отказом протоиерея Капусткина в нем участвовать. Ка- пусткин утверждал, что Мосцепанов выстрелил в него по случайности, преступных намерений не имея. «Так ведь угрожал же он пистолетом!» — настаивал Васильев. «Что ж, что угрожал, — отвечал Капусткин. — Может, он сам в себя выпалить хотел? Нет, я ему не судья. Пакостный он человек, а я свое дело сделал. Бог ему судья...» — «Да как же бог!» — возмущался Васильев. Его такой оборот вовсе не устраивал. И так не сумел он с искусством выполнить губернаторского поручения, принеся Антону Карловичу одни новые беспокойства. Тот уже к нему всякое расположение потерял, в кабинет для разговоров зазывать перестал и, проходя мимо, брезгливо морщил тонкие ноздри, будто от Васильева несло непотребно.
«Да вот так же, бог!» — невозмутимо отвечал Капу- сткин.
И Баранову он то же говорил без всякого смущения.
Из Нижнетагильских заводов, куда снаряжены были двое заседателей екатеринбургского суда, шли в Пермь листы свидетельских показаний, перечеркнутые понизу знаком «зет», и заключения самих заседателей, «зетом» не перечеркнутые. Из них окончательно стало ясно, что все жалобы Мосцепанова суть изветы. Кое-какие незначительные непорядки, правда, обнаружились, но их никак нельзя было счесть беззакониями в собственном смысле, а лишь отступлениями от закона нравственного, который, как известно, различными людьми различно понимается. «Закон нравственный, — писали заседатели,
