Обручение с вольностью - Леонид Юзефович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перечитав написанное, Васильев вымарал последние строки. Они очевидно выдавали собственную его к молоку слабость. Антону Карловичу знать о ней вовсе было не обязательно. Тем более что Сигов, приметив, с каким томительным наслаждением пьет тирольское молоко губернский советник, улучил минутку спросить его: «Не желаете ли приобрести такую скотинку?»
Тогда Васильев отделался ничего не значащей фразой. А сейчас возмечтал вдруг о такой корове. Хлопот бы она ему никаких не доставила. Можно ее поселить у матушки, на Заимке. Ихнюю бы Феньку продали, а эту взяли. Что же касается сирот, Васильев тут же утешил себя двумя соображениями. Во-первых, как говорил Сигов, из Тироля не одна эта корова прибыла. Можно было и другую взять. А во-вторых, Васильев ни Сигову, ни Платонову не доверял и сильно подозревал, что после отъезда комиссии на место немецкой чудесницы встанет здешняя облезлая буренка. Или даже вовсе коза. Так что никакого вреда от его приобретения младенцам не выйдет. А ему при его здоровье оно очень было бы кстати.
Васильев не сразу заметил, что голоса в гостиной сделались громче. Сперва он подумал, будто опять исправница пошла не с той карты, вызвав негодование бдительного протоиерея. Однако голоса Капусткина неслышно было. Зато отчетливо слышался голос Платонова:
— ...нет, это положительно всякие межи переходит?
Горничная девка что-то сказала, послышался скрип отодвигаемого стула и тонкий фальцет хозяйки:
— Прошу тебя, Павлуша, не ходи! Сейчас Якова позовем!
Шаги Платонова стихли в коридоре, и Васильев, не слишком задумываясь о происходящем в гостиной, вновь склонился над столом.
«... Я должен заметить, — бодро побежала из-под его пера бисерная строчка, — что известный Вам Мосцепанов никоим образом не стоит того беспокойства, которое Вы по доброте своей о нем имеете. Сам он человек сомнительной нравственности, к каковому мнению пришел протоиерей Капусткин, поскольку я по роду обязанностей на эту сторону дела обращал меньше внимания. Всему заводу ведомы его плутни с вдовой здешнего учителя Бублейникова. Эта легкомысленная мещанка уже в год смерти мужа родила от Мосцепанова дитя, вскоре умершее. Не вдаваясь в гнусные подробности сего дела, открытые мне через протоиерея Ка- пусткина надзирательницей воспитательного дома, полагаю должным довести до сведения Вашего одно: помянутый младенец обманным путем подкинут был в воспитательный дом, где и умер позднее от горячки. История эта, многими лицами подтверждаемая, лишний раз свидетельствует, что беспочвенные обвинения Мосцепанова назначены были, вероятно, заглушить народную молву и направить ее в русло обличения начальства, по каковому руслу она, к прискорбию, все еще имеет большую склонность течь...»
Губернатор губернатором, но и самого Демидова тоже нельзя было не принимать в расчет. Из демидовской избы сор никому выносить не позволялось — будь ты хоть какими звездами отмечен! Это Васильев хорошо понимал и потому старался.
Тут вновь послышался голос Платонова:
— Постойте, милостивый государь, постойте! Да как вы посмели порог мой переступить! Никто с вами и говорить не хочет. Я вам говорю, ступайте прочь. И трость уберите. Вот я людей позову... Я-а-ков!
Теперь Васильев встревожился. Отложив перо, он вышел в гостиную, и глазам его представилась следующая картина. Капусткин сидел в углу, у печи, откинув к ее изразцовой бирюзе свою большую седоволосую голову. На лице его написано было любопытство, смягченное выражением собственного достоинства. Заводская исправница, ломая руки, стояла вблизи стола, на котором разложены были карты рубашками вверх. А из других дверей пятился в гостиную Платонов. Он изо всех сил цеплялся пальцами за дверные косяки, пытаясь удержать наступавшего на него высокого мужчину в потертом офицерском мундире без эполет и в фуражке. Мужчина этот находился еще в коридоре и не мог охватить взглядом всю гостиную. Протоиерея и заводскую исправницу он не видел. Но Васильева углядел сразу. Углядев, легко отсоединил от косяка руку Платонова и шагнул мимо него в комнату.
— Яков! — взвизгнула исправница.
— Я вашего кучера сейчас у трактира видел... Так- то! — смешно припадая на правую ногу, мужчина прямиком направился к Васильеву.
Тот приосанился, понимая уже, кто перед ним стоит. А мужчина сделал еще шаг и по-военному резко вжал подбородок в ямку между ключицами:
— Отставной штабс-капитан Мосцепанов... С кем имею честь?
— Советник губернского правления Васильев.
Капусткин поднялся со стула, печально поглядел на разбросанные карты, так и не сложившиеся в задуманную им комбинацию, и подошел к Мосцепанову,
— Соборный протоиерей Капусткин, — сказал Васильев.
Евлампий Максимович почтительно склонил голову: — Весьма рад, ваше благородие!
— А ты, голубчик, хромаешь, аки богоборец Иаков,— с усмешкой проговорил Капусткин. — Где же пострадать изволил?
— Под Шампобером имел честь,— поморщившись* сказал Евлампий Максимович.
На лице протоиерея отразилось недоумение:
— Где, где?
— Под Шампобером, —повторил Евлампий Максимович. — В кампанию четырнадцатого года во Франции,— этим напоминанием хотел он показать, что хотя сражение и незнаменитым было, но зато самой кампании вряд ли какая другая могла быть знаменитее.
Капусткин пожал плечами:
— Не слыхал...
— А не там ли генерал Олсуфьев к французам в; плен попался? — спросил Васильев, разглядывая стоптанные сапоги гостя, из которых правый чуть не на вершок был меньше левого.
— Это со всяким случиться может.
— Вояки! — подал голос Платонов. — Ему самому только с ребятишками и воевать! Пока его от учительской должности не отстранили, мой-то сын все с распухшими перстами ходил. Чуть что не так — линейкой по перстам!
— Олух потому что, — сказал Евлампий Максимович, ничуть не смутившись. — Да и про линейку в училищных правилах особо писано.
XXVII
Евлампий Максимович решился прийти сюда после многих колебаний. Утром он совсем собрался было уже в воспитательный дом, но передумал и не пошел, потому что вполне мог там не сдержаться, наговорить грубостей. Зато он целый день никуда не отлучался. Ждал, что члены комиссии, убедившись в истинности сообщенных им сведений, после к нему пожалуют. Еремей с утра все в дому прибрал, полы вымыл, складни у икон почистил. Татьяна Фаддеевна тоже заглянула, принесла разную закуску на случай визита и украсила портрет государя букетиком цветов, называемых богородицыны- ми башмачками. К вечеру букетик стал сохнуть — парило весь день, и тогда Евлампий Максимович, отринув сомнения, сам пошел к Платонову.
— Воистину, — пробасил Капусткин, — хоть ты и дворянин, голубчик, и офицер, а нет в тебе понятия о благородстве. Вломился в дом, как пьяный кучер
