Григорий Отрепьев - Лейла Элораби Салем

«Яд», – мелькнула в голове у Марфы. В этот момент она почувствовала себя словно зверек, загнанный в угол: и страшно, и вырваться нельзя. Наконец, собравшись с духом, она попросила мечника подождать еще полдня, после чего ему будет дан ответ.

– Да вы уж постарайтесь побыстрее, – раздраженно проговорил Скопин-Шуйский, теребя рукоятку меча, словно желая воткнуть оружие в живот хитрой женщины.

– Я скоро дам ответ, только потерпите, – спокойно ответила инокиня и вернулась в свою келью.

Блуждающим взором она осмотрела темную комнату, тускло освещенную дневным светом, разглядела свое черное монашеское одеяние, бледные руки с короткими ногтями, и ей вдруг вспомнилось то время, когда она, седьмая жена Ивана Грозного, блестала в парчовых и шелковых нарядах, носила украшения с драгоценными камнями, румянила щеки и красила губы, умащала тело маслами, при ее приближении толпа падала на земь в поклоны, ее любили и уважали. Потом картина сменилась ненавистными образами Годуновых, превративших ее жизнь в ад: сначала смерть сына, потом ссылка в монастырь. Не забыла инокиня случай, когда вызванная на допрос к Борису, она видела озлобленное лицо его женушки Марии, пытавшейся выжечь ей глаза свечой. Никогда не простит она угнетателей, тиранов, чьи души обречены теперь на вечные адские муки. И именно ненавист к Годуновым и желание отомстить оставшейся в живых Ксении побудило инокиню дать положительный ответ.

Когда она вышла из кельи, ее глаза светились дьявольским огнем. Гордо вскинув голову как раньше, она решительным тоном проговорила:

– Я еду в Москву на встречу с сыном.

Скопин-Шуйский склонился перед ней в низком поклоне не как перед инокиней Марфой, а как перед царицей Марией Нагой, и проводил ее в карету, запряженной шестеркой коней.

Встреча матери и сына должна была состояться неподалеку от Москвы в селе Тайнинском, где уже был приготовлен большой царский шатер, в котором царь и царица останутся одни для переговоров. Одетый в златотканный парчовый кафтан, расшитый драгоценными камнями, сверкая украшениями изумительной работы, молодой царь в окружении преданных ему людей: Басманова, Михаила Молчанова, Василия Мосальского, Ивана Голицына и Гаврила Пушкина, ехал на встречу с матерью. Отдельной колонной шли поляки, музыканты, по другую сторону чинно вышагивали патриарх Игнатий вместе с остальными священнослужителями. Личные телохранители царя составляли иностранцы: французы, англичане, немцы и шотландцы, чьими капитанами были Жак Маржерет, Матвей Кнутсон и Альберт Вандтман. Не забыл молодой государь взять с собой заведующего канцелярией поляка Яна Бучинского, который сопровождал царя еще с самого первого похода на Русь.

Толпа зевак уже с утра встала на обочине дороги, дабы собственными глазами увидеть долгожданную встречу инокини Марфы с сыном Димитрием.

Григорий, сидя на рослом коне, взволнованно теребил удила, каждая минута казалась ему часом, от волнения от весь вспотел, пот струился по его лицу. Попросив платок у Петра Басманова, молодой человек вытер мокрый лоб и, тяжело вздохнув, спросил:

– Когда же появится карета?

– Скоро, мой государь, еще немного, – ответил всегда любезный Басманов.

Тут вдруг тишину прервали звуки множества труб, глашатай на взмыленном коне подъехал в центр и громко объявил о приезде царицы Марии. Радостные возгласы окатили всю округу. Музыка загремела еще громче, заглушив монотонные распевания молитв. Григорий, бледный, широкими глазами всматривался вдаль, где на горизонте появилась запряженная лошадьми царская карета. Стеганув коня, он во весь опор помчался один, без охраны, к кортежу, дабы самому лично встретить мать. Иконя, восседая у открытого окна кареты, внимательно смотрела на незнакомого ей молодого человека в царском одеянии. На какой-то момент ей вдруг и самой показалось, что это и есть ее родной сын Димитрий, которого она не видела уже много лет.

Остановившись у большого шатра на глазах у всего народа, бывшая царица Мария Нагая, подошла к молодому царю и крепко обняла его, обливаясь слезами. Григорий, не ожидая такого проявления чувств, трижды поцеловал «мать» в щеку и, сняв шапку, пригласил ее пройти в шатер. Толпа ликовала, подбрасывая шапки, а польские музыканты продолжали играть на флейтах и бубнах.

После яркого дневного солнца в шатре стало вдруг темно. Когда глаза привыкли к мрачному освещению, инокиня Марфа уселась в большое мягкое кресло и пристально вгляделась в лицо стоящего перед ней человека. Нет, это не ее сын, он даже и лицом не похож на Димитрия. Царь сел рядом с женщиной и спросил:

– Тяжела ли была дорога?

– Кто ты? – резким тоном спросила инокиня и посмотрела на него темными, злыми глазами.

– Я царь всея Руси, матушка, – дрожащим голосом промолвил Григорий.

– Ты не мой сын.

– Я знаю.

– Ха-ха, знаешь. А теперь ответь мне на вопрос: что будет, если я сейчас выйду и всему народу объявлю правду?

– Знаю, этого-то я и боюсь. Если они дознаются, то меня, связанного по рукам, отведут на плаху и голова моя покатится по ступеням вниз, оставляя за собой кровавый след. Но я молод и не хочу умирать. Царица, я отомстил за тебя. Теперь ты снова будешь купаться в почестях и богатстве как раньше, ты забудешь слезы, я сделаю все, дабы ты была счастлива! – молодой человек говорил на одном дыхании, глаза его горели живым огоньком, на бледных щеках заиграл румянец. – Позволь мне поцеловать твою руку и назвать матерью, царица.

Пораженная его красноречьем и ясным взором прекрасных глаз, Марфа протянула руку и тот коснулся ее влажными губами в знак покорности.

– Прошу, не разоблачай меня.

– Я буду на твоей стороне и не скажу никому правду – это тебе моя награда за убийство подлого племени Годуновых.

Инокиня встала и решительно направилась к выходу. Семеня за ней, Григорий откинул полог шатра и в глаза ему ударил дневной свет. На секунду зажмурившись, он увидел, как царица подняла руку и сказала:

– О, народ московский! Я, ваша царица Мария Федоровна Нагая, подтверждаю, что ваш царь и есть мой родной сын Димитрий Иванович.

Крики радости оглушили поляну. Все: и простой люд, и бояре, и служивые люди – все склонились в глубоком поклоне перед государем и его матерью. С гордо поднятой головой Марфа снова уселась в царскую карету, а Григорий, с непокрытой головой в знак почтения, шел во главе процессии, ведя под уздцы лошадь. Было 18 июля 1605 года.

В столице инокине были приготовлены кельи в кремлевском Вознесенском монастыре, где ее окружали роскошь и почести. Григорий, радостный и счастливый, лично приехал в монастырь, дабы проверить: хорошо ли устрилась «мать»? Получив ее благословение, молодой государь объявил с крыльца дворца, что венчание на царство состоится 21 июля.

Рано утром в день коронации народ, разодетый в свои лучшие наряды, столпились возле Успенского собора Кремля. Солдаты с секирами наперевез отцепили дорогу, по которой пойдет делегация царя. Народа была столько, что никто даже не замечал нищего оборванца с большим крестом на шеи. Бродяга время от времени, посматривая на небо, тихо шептал: «Господи, помоги русскому народу, помоги родной земле». То был чернец Варлаам, желающий всмотреться в лицо того, кто некогда вышагивал рядом с ним по мерзлой земле литовской как сейчас вышагивает по бархатному ковру и мраморным плитам пола дворца.

Звук труб прорезал воздух. Наступила тишина. Глашатай, подъехав на лошади, объявил, что царь уже рядом и вскоре войдет вместе с боярами в собор. Через две минуты, как того и требовал обычай, из царского дворца в окружении вассалов шел молодой царь, одетый в золотую бархатную парчу. Все бояре были разодеты в лучшие наряды и украшены дорогими украшениями, но никто не мог превзойти в роскоши и любви к драгоценным камням Григория Отрепьева, который ради этого пригласил в Москву лучших ювелиров не только из других городов, но и стран. Итальянские, немецкие, французские украшения сверкали на его белых тонких пальцах, на груди висело удивительной красоты ожерелье, сделанное специально для сего дня итальянским ювелиром из Ниаполя. Словно солнце, светился государь белозубой улыбкой, его короткие рыжеватые волосы источали сладковатый аромат масел, которыми они были умащены. Московский люд протягивал к нему руки, благословя на царство. Царь степенно вышагивал по расчищенной дороге, привествуя всех взмахом руки.

Процессия вошла в Успенский собор, где патриарх Игнатий увенчал Григория царскими регалиями – скипетром и державой. Затем он возложил на молодого царя корону, некогда заказанная Борисом Годуновым в Вене у германского императора.

Держа в руках символы власти, Григорий дрожал. Ему еще предстояло миропомазание и причастие по православному обычаю, которые он, как католик, принять не мог. Попав в затруднительное положение, царь мысленно начал думать: что делать, дабы тебя принял русский православный народ, но при этом не задеть чувства иезуитов и панов, которые присутствовали в его свите? Но не даром же на верх был посажен грек Игнатий, тайный доброжелатель унии, по которой соединялись разные церкви. Он-то и предложил выход из ситуации: совершить миропомазание, но не брать причастия. Так оно и вышло. Все видели, как патриарх благословлял царя, как возлагал на его голову корону, и этого было достаточно: народ принял нового государя.