Григорий Отрепьев - Лейла Элораби Салем

– Ты все же решил признать меня царевичем Димитрием, хотя раньше воевал против меня?

– Прости душу грешную, государь, – проговорил Басманов и перекрестился, – не ведал я, что творю. По своему безрасудству помогал я Годунову, теперь же мои глаза прозрели и я вижу сейчас перед собой истинного сына Ивана Грозного.

– Я прощаю тебя. Будь отныне моей правой рукой, служи мне верой и правдой, – Григорий положил свою теплую ладонь ему на темя и тихо прошептал молитву.

Глава 12. Я царь

В большой, тускло освещенной комнате с решетчатыми окнами и высоким сводчатым потолком, сидело трое человек: низверженный царь Фёдор Борисович, его мать и бывшая царица Мария Григорьевна, а также царевна Ксения, темноглазая дочь Годунова. Вот прошло уже несколько дней с тех пор, как их заточили в собственном доме те, кто недавно присягнул Отрепьеву. Ксения каждый раз с ужасом вспоминала тот момент, когда разъяренная толпа вместе с боярами ворвались во дворец, скрутили царю Федору руки, сорвали с него шапку Мономаха, всех их троих силком вытолкали на улицу и под хохот и брань москвичей повели в их прежний дом. Дабы они не смогли сбежать, у дверей и окон была преставлена охрана. Так их собственный дом стал тюрьмой.

Сколько слез за это время выплакала царевна, никто не знал. Ранее веселая, полная жизни и радости девушка поникла будто цветок под порывом ветра, под глазами залегли тени, в больших карих глазах читался испуг. Отойдя от окна, девушка подошла к матери и, встав на колени, прижала заплаканное лицо к ее ногам. Мария Григорьевна ласково пригладила волосы дочери и тихо проговорила:

– Не плачь, родная, не плачь, Ксюшенька. Все будет хорошо, дай Бог.

– Матушка, мне страшно, – прошептала девушка, дрожа всем телом.

Сидя в заточении, они не знали, какую рассправу учинили сторонники царевича с их семьей. Не знали и того, что толпа прямо во время литургии ворвалась в храм и связала словно преступника патриарха Иова, который оставался верен Годуновым даже после смерти Бориса. Само тело мертвого царя, захороненное в Архангельском соборе, с поруганием было вынесено прочь и перезахоронено на кладбище для бедных. Имущество Годуновых и их родственников Сабуровых и Вельяминовых было взято в казну, Степан Годунов был убить в тюрьме, а остальных отправили в ссылку. Так завершилась династия Годуновых.

Рядом с матерью Ксении стало хоть на миг, но спокойно. Перестав плакать, она и правда подумала, что их, возможно, пощадят от рассправы. Но что это там за шум за дверью? Все трое вскочили на ноги и прислушались: из коридора доносились топот множества ног и нецензурная брань.

– На кол их!

– Ух, подлое татарское племя!

Шум приближался. Вот послышался звук отпирающей двери. Не успели Годуновы моргнуть, как в их комнату ворвались вооруженные люди с мечами и копьями. Ксения словно в трансе не поняла, как ее, бледную, испуганную, за руки вывели в коридор и потащили к выходу. Она уже не видела, что заговорщики удавили ее мать и брата двумя подушками, а тела вынесли на улицу, провозгласив, будто Фёдор и Мария приняли яду, убив самих себя. По обычаю, тела самоубийц не отпевали, а просто без молитв и жалости закапывали точно собак за оградой кладбища.

Так осталась Ксения Годунова одна: никого из родных у нее больше не было. Какая участь уготована ей?

Григорий Отрепьев долгое время оставался в Туле, куда стекались к нему на поклон дворяне и бояре. Он давал целовать свою руку, тонкие белые пальцы которой были украшены перстями удивительной красоты. Он сам царевич, молодой, статный, словно летал на крыльях: наконец-то, свершилось то, к чему он с таким упорством шел несколько лет. Москва с нетерпением ждала появления нового царя, оставалось лишь отдать приказ о вступлении в столицу, но что-то постоянно останавливало его, какое-то чувство беспокойства овладевало Григория с тех пор, как по его приказу Гаврила Пушкин и Наум Плещеев отправились с Москву с грамотой от нового государя.

В один из погожих летний день, когда солнце ярко освещало землю своими лучами, в палаты Григория вернулись бояре Пушкин и Плещеев. С победононым видом они сообщили о том, что дворец очищен от Годуновых и трон теперь только и дожидается истинного царя. Молодой человек, выслушав донесение, спросил:

– А где теперь находится семья Годуновых?

Плещеев откашлялся, видно, не решаясь говорить правду. Пушкин выпятил грудь вперед и произнес такие слова:

– Государь, сей племя татарское уничтожено. Царица Мария вместе с Фёдором умерщвлены в собственном доме, а Ксения дожидается твоего вердикта.

– Что? – Григорий вскочил с кресла и, весь багровый от ярости, вплотную подошел к боярину и хриплым голосом произнес. – Как так случилось, что их убили? Разве я отдавал подобный приказ?

Пушкин и Плещеев в страхе рухнули на земь и, косаясь лбами холодного пола, проговорили в один голос:

– Не вели казнить, государь. Мы не виноваты в их смерти.

– Тогда кто же их убил и как? – не унимался Григорий, его руки тряслись, готовые разорвать двух преклоненных вассалов.

– Толпа во главе с оставшимися боярами ворвалась к ним в дом и удавили двумя подушками. В живых оставили лишь Ксению да патриарха Иова, которого отправили в ссылку в дальний монастырь, как он того и желал.

Царевич будто бы не слыша слов бояр, прохаживался по комнате, время от времени подходя к окну и всматриваясь вдаль. Сейчас вместе с радостью победы пришло чувство жалости и раскаяния в содеянном его поддаными: нет, не с кровавой рассправой желал он начать свое царствование. Обернувшись на бояр, которые все еще с поклоном сидели на полу, молодой человек проговорил холодным тоном:

– Ладно, встаньте с колен. Вы не виноваты, что так получилось.

– Велишь казнить тех, кто преступил твое слово? – спросил Наум.

– Нет, не буду я никого казнить, довольно смертей. Я и так уже устал от крови, пора начать мирную жизнь, – махнув в сторону двери, он сказал, – идите, я отпускаю вас.

Бояре, пятясь задом, вышли из комнаты и закрыли за собой дверь. Оставшись один, Григорий некоторое время стоял посреди комнаты, вдруг он подбежал к столу и со злости опрокинул на пол кувшин и чашу. Раздался звон разбитой о каменный пол посуды. Царевич раскидал осколки ногой, но и это не принесло облегчения, он вдруг понял, что вина за содеянное в Москве ляжет на него и ему придется за все отвечать. «Что мне делать? Что мне делать?» – спрашивал он сам себя, расстирая руками виски.

Через несколько дней, когда горечь от смертей немного улеглась, Григорий Отрепьев в окружении пышной свиты, сверкая украшениями, двинулся в столицу. Перед тем, как въехать в Москву, царевич остановился в Серпухове, где его уже ждал пышный шатер, украшенный дивной красоты шелком, внутри шатер был застлан персидскими коврами, с потолка свисали занавеси, обхваченные большими кистями, в центре стоял стол, уставленный всевозможными яствами. Поистинне, такому шатру мог позавидовать сам султан Османской империи!

С замиранием сердца Григорий, окруженный боярами, дворянами и панами, вошел в шатер, еле сдержав восторг от несказанной роскоши. Ступая сапогами по мягкому ковру, он с высоко поднятой головой прошел в центр и уселся в расписное кресло, большее походившее на трон. Две ручные обезьянки с золотыми ошейниками, сразу прыгнули на стол и взяли яблоки. Царевич обвел просторный шатер взглядом, после чего пригласил бояр, окольничих и думских дьяков к столу. Весь день они пировали, превозглашая нового царя. Вино лилось рекой, на некогда новом чистом ковре теперь виднелись темно-красные пятна, там и тут валялись огрызки и шкурки от фруктов, которые кидали обезьянки да кости, оставленные борзыми.

Григорий пил из большой чаши, закусывая куропатками, приправленных в соусе. Он шутил и смеялся, его белые ровные зубы сверкали в довльной улыбке, глаза, некогда тусклые и мрачные, теперь светились радсотным огнем. Молодой царевич окидывал взором присутствующих и думал: «Неужели сказка стала явью? Неужели я на самом деле государь всея Руси?» Он еще не до конца осознал происходящее, словно во сне он поднимал кубок один за другим, но при этом оставался трезв, в то время, как многие бояре уже лежали в повалку, опьяненные выпитым вином. Темнокожие карлики в шутовских одеяниях устраивали представления, и на потеху всем, боролись друг с другом деревянными мечами, пародируя рыцарские турниры. Глядя на представление, Григорий громко смеялся, хлопая в ладоши, его бледные щеки теперь горели ярким румянцем, на лбу выступили капельки пота. Позвонив в колокольчик, он велел слугам подать еще вина и угощений, что было немедленно исполнено. Лишь поздно вечером, когда на небе загорелись звезды, пиршество закончилось. Гости разошлись по своим палаткам, царевичу специально в шатре было выделено под альковом ложе, устеленное шелковыми подушками. Укладываясь спать, Григорий с блаженной улыбкой вспоминал прошедший день и тихо, как раньше в детстве, повторял: «Москва, Кремль, дворец».