На скосе века - Наум Коржавин

Новоселье

В снегу деревня. Холм в снегу.Дворы разбросаны по склону…Вот что за окнами балкона,Проснувшись,      видеть я могу.

Как будто это на холсте!Но это всё на самом деле.Хоть здесь Москва, и я — в постели,В своей квартире, как в мечте.

Давно мне грезился покой.Но всё же видеть это — странно,Хоть в окнах комнаты другойОдни коробки, плиты, краны,

Индустриальность, кутерьма.Чертёж от края и до края…А здесь глубинка; тишь сплошная,Как в давней сказке. — Русь… Зима.

Вся жизнь моя была хмельнаБорьбой с устойчивостью древней,И нате ж — рад, что здесь деревня,Что мне в окно она видна.

И рад, что снег на крышах бел,Что всё просторно, цельно, живо…Как будто расчертить красивоВсю землю — я не сам хотел.

К чему раскаянье ума?Чертёж — разумная идея.Я знаю: строить с ним — быстрее,А всем, как мне, нужны дома.

Но вот смотрю на холм в снегу,Забыв о пользе, как о прозе.И с тем, что здесь пройдёт бульдозер,Стыдясь — смириться не могу.

Тот свет иль этот? Рай иль ад?Нет, бледный призрак процветанья.Квартиры, сложенные в зданья.Широких окон тесный ряд.

То ль чистый план, то ль чистый бред.Тут правит странный темперамент.Стоят вразброс под номерамиДома, — дворов и улиц нет.

Здесь комбинат, чей профиль — быт,Где на заправке дух и тело.И мнится: мы на свет для делаЯвились — жизнь свою отбыть.

К чему тут шум дворов больших?О прошлом память? — с ней расстанься!Дверь из квартиры — дверь в пространство,В огромный мир дворов чужих.

И ты затерян — вот беда.Но кто ты есть, чтоб к небу рваться?Здесь правит равенство без братства.На страже зависть и вражда.

А впрочем — чушь… Слова и дым.Сам знаю: счастье — зданья эти.Одно вот страшно мне: что детиМир видят с первых дней — таким.

* * *

Хоть вы космонавты — любимчики вы.А мне из-за вас не сносить головы.Мне кости сломает потом иль сейчасФабричный конвейер по выпуску вас.

Все карты нам спутал смеющийся чёрт.Стал спорт — как наука. Наука — как спорт.И мир превратился в сплошной стадион.С того из-за вас и безумствует он.

Устал этот мир поклоняться ему.Стандартная храбрость приятна ему.И думать не надо, и всё же — держись:Почти впечатленье и вроде бы — жизнь.

Дурак и при технике тот же дурак.Придумать — он может, подумать — никак.И главным конструктором сделался он,И мир превратился в сплошной стадион.

Великое дело, высокая власть.Сливаются в подвиге разум и страсть.Взлетай над планетой! Кружи и верши.Но разум — без мудрости, страсть — без души.

Да, трудно проделать ваш доблестный путь —Взлетев на орбиту, с орбиты — лизнуть.

И трудно шесть суток над миром летать,С трудом приземлиться и кукольным стать.Но просто работать во славу конца —Бессмысленной славой тревожить сердца.

Нет, я не хочу быть героем, как вы.Я лучше, как я, не сношу головы.

Апокалипсис

Мы испытали всё на свете.Но есть у нас теперь квартиры —Как в светлый сон, мы входим в них.А в Праге, в танках, наши дети…Но нам плевать на ужас мира —Пьём в «Гастрономах» на троих.

Мы так давно привыкли к аду,Что нет у нас ни капли грусти —Нам даже льстит, что мы страшны.К тому, что стало нам не надо,Других мы силой не подпустим, —Мы отродясь — оскорблены.

Судьба считает наши вины,И всем понятно: что-то будет —Любой бы каялся сейчас…Но мы — дорвавшиеся свиньи,Изголодавшиеся люди,И нам не внятен Божий глас.

Друзьям

Я позабыл, как держат ручку пальцы,Как ищут слово, суть открыть хотят…Я в партизаны странные подался —Стрекочет мой язык, как автомат.

Пальба по злу… Причин на это много.Всё на кону. Бог… ремесло… судьба…Но за пальбой я сам забыл —              и Бога,И ремесло, и — отчего пальба.

И всё забыв, — сознаться в этом трушу.Веду огонь — как верю в торжество.А тот огонь мою сжигает душу,И всем смешно, что я веду его.

Я всё равно не верю, что попался…Я только вспоминаю тяжело, —Как ищут суть, как держат ручку пальцыИ как нас учит смыслу — ремесло.

* * *

Что со мною сталось?Сердце спит весь день.То ли это старость,То ли просто лень.

То ли так, томленье:Гаснет прежний пыл,А бороться с леньюНет причин и сил.

То ли сплю, и этоТолько снится мне,И покорно в ЛетуЯ плыву во сне.

* * *

От созидательных идей,Упрямо требующих крови,От разрушительных страстей,Лежащих тайно в их основе,

От звёзд, бунтующих нам кровь,Мысль облучающих незримо, —Чтоб жажде вытоптать любовьСтать от любви неотличимой,

От правд, затмивших правду дней,От лжи, что станет им итогом,Одно спасенье — стать умней,Сознаться в слабости своейИ больше зря не спорить с Богом.

Двадцатые годы

Удручённый ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.

Крепли музы, прозревая,Что особой нет беды,Если рядом убиваютРади Веры и Мечты.

Взлёт в надеждах и в законах:«Совесть — матерь всех оков…»И романтик      в эшелонахВёз на север мужиков.

Вёз, подтянутый и строгий,Презирая гнёт земли…А чуть позже той дорогойСамого его везли.

Но запутавшись в причинах,Вдохновляясь и юля,Провожать в тайгу невинныхПритерпелась вся земля.

Чьё-то горе, чья-то вера —Смена лиц как смутный сон:Те — дворяне, те — эсеры.Те — попы… А это — он.

И знакомые пейзажи,Уплывая в смутный дым,Вслед ему глядели так же,Как недавно вслед другим.

Равнодушно… То ль с испуга,То ль, как прежде, веря в свет…До сих пор мы так друг другаВсё везём. И смотрим вслед.

Может, правда, с ношей крестной,Веря в святость наших сил,Эту землю Царь Небесный,Исходив, благословил.

Но тогда, ревнуя к Славе,За усмешкой скрыв оскал,Тем путём на тройке дьяволПо следам Его скакал.

Последний язычник

Письмо из VI века в XX

Гордость,     мысль,        красота —              все об этом давно отгрустили.Все креститься привыкли,            всем истина стала ясна…Я последний язычник          среди христиан Византии.Я один не привык…         Свою чашу я выпью до дна.Я для вас ретроград —           то ль душитель рабов и народа,То ли в шкуры одетый           дикарь с придунайских равнин…Чушь!    Рабов не душил я —             от них защищал я свободу.И не с ними —       со мной          гордость Рима и мудрость Афин.Но подчищены книги…            И вряд ли уже вам удастсяУяснить, как мы гибли,            притворства и лжи не терпя,Чем гордились отцы,          как стыдились, что есть ещё рабство.Как мой прадед сенатор           скрывал христиан у себя…А они пожалеют меня?           Подтолкнут ещё малость:Что жалеть,      если смерть —            не конец, а начало судьбы.Власть всеобщей любви           напрочь вывела всякую жалость,А рабы нынче — все.          Только власти достигли рабы.В рабстве — равенство их:            все — рабы, и никто не в обиде.Всем   подчищенных истин            доступна равно                   простотаМиром правит Любовь, —            и живут для Любви —                      ненавидя.Коль Христос есть Любовь,              каждый час распиная                        Христа.Нет, отнюдь не из тех я,           кто гнал их к арене и плахе,Кто ревел на трибунах,            у низменной страсти в плену.Все такие давно        поступили в попы и монахи.И меня же с амвонов           поносят за эту вину.Но в ответ я молчу.         Всё равно мы над бездной повисли.Всё равно мне конец,          всё равно я пощады не жду.Хоть, последний язычник,            смущаюсь я гордою мыслью,Что я ближе монахов          к их вечной любви и Христу.Только я — не они, —          сам себя не предам никогда я,И пускай я погибну,         но я не завидую им:То, что вижу я, — вижу.           И то, что я знаю, — я знаю.Я последний язычник.          Такой, как Афины и Рим.Вижу ночь пред собой.            А для всех — ещё раннее утро.Но века — это миг.          Я провижу дороги судьбы:Всё они превзойдут.          Всё в них будет: и жалость, и мудрость…Но тогда,    как меня,         их потопчут другие рабы.За чужие грехи       и чужое отсутствие меры,Всё опять низводя до себя,             дух свободы кляня:Против старой Любви,          ради новой немыслимой Веры,Ради нового рабства…           Тогда вы поймёте меня.Как хотелось мне жить,           хоть о жизни давно отгрустили,Как я смысла искал,         как я верил в людей до поры…Я последний язычник          среди христиан Византии.Я отнюдь не последний,           кто видит,                 как гибнут миры.

* * *