Отчаянный корпус - Игорь Лощилов

— Господа, — тихо проговорил он, — утром я ранен двумя пулями, но не оставил фронта и вывел свою роту к нашей общей колонне. Судите, достоин ли я лежать рядом с вами?

В ответ раздались одобрительные крики, офицеры потеснились, явилось шампанское, и бутылка пошла по кругу. Откуда могла она взяться среди войска, терпящего нужду в самом необходимом? Оказывается, вместе с ним двигались бойкие маркитанты с осликами, нагруженными корзинами с вином. За него приходилось расплачиваться золотом, но здесь не скупились, ибо в боевых условиях оно имело совсем другую цену.

Когда бутылка дошла до Пети, все обратили внимание на юный вид товарища по несчастью и стали интересоваться, как он здесь оказался. Петя хотел было ответить, но из дальнего конца палатки донесся возглас:

— Из малолетнего отделения…

В то время появились несколько так называемых неранжированных кадетских корпусов, куда принимались дети 6–7 лет, их в просторечье звали малолетними — вот на что намекал насмешник. Петя тяжело страдал от своей раны, и обычная находчивость ему изменила. Пока собирался с ответом, выручил сосед, громадного роста поручик, раненный в грудь.

— Чем моложе, тем дороже — так говаривали предки, не стесняйтесь, юноша, глотните за здравие…

Какое там стеснение? Несмотря на боль, ему было хорошо среди товарищей по несчастью, он честно завоевал свое право находиться в этой наполненной страданиями палатке. Глоток шампанского несколько притупил боль, позволил мысленно перекинуться в свой ставший теперь далеким кадетский корпус, к однокашникам, получившим ныне первый офицерский чин и, должно быть, уже начавшим отмечать столь важное событие. И так получилось, что в это самое время новопроизведенные офицеры тоже вспоминали о нем.

Великий князь Александр Михайлович, к помощи которого обещали прибегнуть Петины товарищи, задержался на отдыхе и прибыл в Россию только в июне. Рассмотрение дела о допущенной по отношению к какому-то там кадету несправедливости не входило в число неотложных дел, требующих немедленного решения. Однако его сынок, довольно твердо усвоивший кадетские правила, не отступал и в конце концов вынудил отца разобраться в происшедшем. Великий князь вызвал директора корпуса для объяснения причин исключения кадета выпускной роты. Тот сослался на вышестоящий приказ. Великий князь послал за своим заместителем. ВП пожал плечами — ведать не ведаю, слыхом не слыхал.

— Как же так-с? — возмутился директор и представил Александру Михайловичу присланную резолюцию. Тот стал читать:

— Пр. искл. выд. юн. в КК д. Испр… — Повторил еще раз и отбросил в раздражении: — Черт знает что, белиберда какая-то… И на этом основании вы выслали мальчика, не дав закончить корпус?

Директор покраснел.

— Позвольте объяснить, ваше высочество. Мы обратились за уточнениями, и нам резолюцию его высокопревосходительства разъяснили так: «Примерно исключить, выдворить юнкером в Кавказский Корпус для исправления», что мы и сделали-с.

Великий князь сердито повернулся к своему заместителю. Тот не стал дожидаться изъявления высочайшего гнева и быстро проговорил:

— Мою резолюцию извратили. Она говорит совершенно о другом: «Проявлять исключительную выдержку, юноша в Кадетском корпусе должен исправиться».

Великий князь побагровел, что служило проявлением исключительного гнева, и ВП, хорошо знавший крутой нрав своего начальника, опередил его вопросом к директору корпуса:

— Кто же вынудил вас прочитать резолюцию этаким образом?

Директор сослался на поручика Снегирева, уточнявшего смысл присланного распоряжения.

— И что вы можете сказать об этом поручике?

— Добросовестный, исполнительный офицер, хотя… — директор помялся, — хотя особого взаимопонимания с кадетами не достиг…

— И с этим кадетом… э… Тихоновым поладить не мог, так? — Получив утвердительный ответ директора, ВП повернулся к своему начальнику: — Что и требовалось доказать, ваше высочество. Поручик решил отделаться от неудобного кадета и прибег сначала к доносу, а затем и вовсе извратил решение, которое я принял. Думаю, его более не следует привлекать к воспитанию кадет…

Тут и сам великий князь обрел дар речи:

— Кадета вернуть в корпус, а поручика послать на его место, пусть воюет…

Однако полностью распоряжению великого князя не суждено было исполнится. Вечером 12 июля, когда войска, возвращавшиеся из злополучного аула Дарго, расположились на ночлег, главнокомандующий Кавказским Корпусом генерал-адъютант Воронцов подводил итоги боевого дня. Тут-то в присутствии всех адъютантов и выяснился факт головокружительной карьеры юнкера Тихонова. Начальник штаба осторожно намекнул, что подобного прецедента еще не было, потому распоряжение главнокомандующего нужно… дезавуировать, для юнкера будет вполне достаточно первого офицерского чина. Однако ему возразили, что главнокомандующий объявлял о своем решении в присутствии многих лиц, об этом станет известно всему корпусу, и отказ от объявленного решения возбудит ненужные толки. Спор разрешил сам Воронцов:

— От своих слов я отказываться не привык, пишите приказ!

Так в поздний час 12 июля юнкер Тихонов официально стал капитаном.

Но вернемся в эту наполненную болью походную палатку. Петин сосед, судя по всему, был ранен очень тяжело, в груди его хлюпало, как в осеннюю распутицу, дыхание было прерывистым, со свистом. О нем ничего узнать не удалось, на вопрос об имени сосед ответил неразборчиво и на дальнейшие расспросы отвечал только слабым пожатием руки. Между тем люди в палатке металась в криках и стонах, шампанское лишь на короткое время смогло приглушить их. Духота стояла страшная, она все время сгущалась, теснила дыхание и скоро навалилась такой горячей тяжестью, что Петя провалился во тьму. Проснулся он на рассвете, когда через палаточную ткань с трудом пробивался тусклый свет. Палатка по-прежнему была наполнена страданиями людей, только сосед вел себя тихо, Петя слегка затеребил его, но не ощутил ответного действия, и не мудрено — тот скончался еще ночью, так что его большое тело успело приобрести все признаки неживого.

Утром всех скончавшихся от ран предали земле и на свежих могилах развели костры. Делали это для того, чтобы скрыть места погребения и избежать надругательства, к чему нередко прибегали горцы, разрывая могилы «неверных». К этому времени удалось пригнать из соседних аулов несколько десятков арб, и раненых уложили на них. На троих полагалась одна арба, различий между солдатами и офицерами не делалось, распределение шло по иным критериям: два легко раненных назначались к одному тяжелому. Петя угодил как раз в эту категорию. Тяжелых перевозили по-особому: чтобы сделать тряску менее ощутимой, одну сторону носилок привязывали к ярму быков, а другую — к арбе. На саму же арбу накидывали траву и клали двух других… Двигались очень медленно, и станицы, где находился госпиталь, удалось достигнуть только на следующий день.

Тут их ожидала торжественная встреча. Вышло почти все население во главе с атаманом и стариками, которые кланялись в пояс раненым и выражали им искреннее сочувствие. По всей колонне казачки разносили вино и угощение, отыскивали знакомых и расспрашивали про случившееся.

Благодаря вниманию и заботливому уходу Петя быстро пошел на поправку. Уже через неделю на его щеках заиграл румянец, а еще через неделю костыли оказалось возможным заменить на палку. Выздоравливающих офицеров обычно отправляли в Пятигорск для окончательного восстановления. Получил туда предписание и капитан Тихонов. По пути он заехал на свою заставу. Там его приняли с распростертыми объятиями. Махтин по обыкновению принялся за приготовление огромной яичницы и послал денщика за чихирем. Оба капитана выпили за здоровье, затем за производство, причем Махтин собирался было поднимать чарку за каждый чин, от чего Петя решительно отказался. Махтин не смог скрыть разочарования и сделал скидку разве что на предстоящую дальнюю дорогу. Однако удержаться от того, чтобы не рассказать очередную поучительную историю, не мог.

— Молодому человеку там нужно держать ухо востро. Пятигорск — это вроде ярмарки невест, папаши специально засидевшихся дочек своих туда вывозят, чтобы женишка поймать. Бывает и наоборот. Помнится, был случай с одним офицером, проигрался он в пух и в прах, а тут как раз богатая дамочка появилась. Он принялся за ней ухаживать, да не просто, а с большим размахом. Устроил как-то званый вечер и пригласил ее себе. Даме все в диковинку, всем восхищается, подошла к окну и говорит: «Какой красивый должен быть ваш сад под снегом зимой». Вызвал он тогда подрядчика-еврея и приказал ему скупить в городе крупную соль. Уже на другой же день эта дама могла любоваться зимним пейзажем. Разумеется, устоять против такого ухаживания она не смогла.