Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

2

Иванов сидел в ревкоме — на Жилянской.

Горе сломило его.

Не успел! Не успел! Не успел!

Только эти слова, и стучали в мозгу: не успели!

«Арсенал» пал! «Арсенала» нет! Пали — зарубленные и расстрелянные — товарищи! А он не с ними — не пал, не зарублен, не расстрелян!

Иванов вскочил и бросился к двери.

Куда?

Товарищи задержали и снова усадили его.

Андрей Васильевич обхватил руками голову, склонился лицом к столу:

— Не успел!.. Не успел!.. Не успел…

В тяжелых боях с главными силами заслона Скоропадского Кексгольмский полк застрял под Фастовым. Иванов снова ринулся на бронепоезде вперед. Пробился до Мотовиловки. Но под Боровой навстречу вышел бронепоезд гайдамаков, башни гвардейского бронепоезда гайдамаки заклинили. Потеряв артиллерийское вооружение, гвардейский бронепоезд дал задний ход опять к Мотовиловке. Но колею позади него под Малой Снетинкой гайдамаки уже успели взорвать. Бронепоезд, отстреливаясь из пулеметов, метался взад и вперед на отрезке в полверсты. Боеприпас кончился, да и в бортах уже зияло несколько пробоин, потом прострелили и паровозный котел. В тучах пара со свистом и спуская последнее дыхание, паровоз затих. Гайдамаки пошли в рукопашную. Экипаж бронепоезда — полтора десятка гвардейцев, оставшихся в живых, — отходил с Ивановым по оголенной оттепелью вязкой и клейкой пашне, опять же на Мотовиловку. Пробились под Васильковом. Пробрались в Боярку. Темная ночь благоприятствовала им. За Бояркой наконец встретили отряд жилянских железнодорожников…

И вот Иванов в ревкоме. Здесь городской штаб восстания. Но к «Арсеналу» уже не пройти. «Арсенала» нет…

Нет!

Иванов снова метнулся к двери. Все равно — в «Арсенал»! Сколотить поскорее группу бойцов, кто еще здесь есть поблизости живой. Нету живых — пойдет один: вот так, с пистолетом в руках. Выбить мерзавцев! Освободить «Арсенал»! Спасти товарищей, если они еще в живых!..

Иванова опять перехватили. Его трясла лихорадка. Две ночи без сна. Два дня в бою. Полсотни километров пешком, по грязи. Иванов был в глине с головы до ног. Глаза горели, как у безумного. Товарищи, товарищи погибли в бою! А он не погиб. Он должен погибнуть!..

Гамарник и Картвелишвили силой усадили его на табурет.

— Пойми, — как только мог убедительнее сказал Лаврентий. — Это безрассудно Ну, что ты можешь — один? Что можем мы здесь, два десятка бойцов?..

Горячему, пылкому Лаврентию трудно было произносить эти успокоительные слова: он сам готов был очертя голову броситься на тысячи гайдамаков с пистолетом в руке. Но то — сам а тут надо было удержать от безрассудного шага товарища.

— Мы пробьемся к авиапарку, — крикнул Иванов, — и тогда зайдем «Арсеналу» в тыл!..

Боже мой! «Арсеналу», родному «Арсеналу» и — в тыл! Потому что «Арсенал» уже не наш, потому что в «Арсенале» враг!..

Иванов стиснул голову кулаками, даже побелели виски и налились синей кровью пальцы.

— Авиапарковцы отошли на Демиевку…

— Тогда — на Подол! С подольскими по Набережной мы зайдем…

— Подольские отошли на Куреневку…

— На Шулявку!

— Шулявцы рассеяны…

Иванов швырнул свой пистолет в угол — все равно в пистолете уже не было ни одного патрона.

— Дайте мне винтовку! И пустите меня! Я пойду…

Он попытался вырваться из крепких рук Картвелишвили. Но он был совершенно обессилен.

Гамарник прикрикнул на Андрея Васильевича;

— Опомнись! Ты что — баба? Возьми себя в руки! Мы должны решить…

— Да, да, надо принять решение! Я предлагаю…

— Погоди! Взвесь все наши шансы. Занятые позиции удерживают только железнодорожники. И то лишь тут, в районе вокзала и Главных мастерских: Киев–третий, Киев–второй вынуждены отступить…

В комнату вбежал красногвардеец. Несмотря на копоть на лице, на грязь, покрывавшую всю его одежду, было видно — железнодорожник: красные канты «движенца» на фуражке и петличках тужурки.

— Товарищи! Группа Ветрова…

Ревкомовцы бросились к нему: что — группа Ветрова? Но боец бежал слишком быстро, он задыхался, был бледен.

— Группа Ветрова… у Ботанического…

— Н–ну?

Но уже и так все было ясно. Железнодорожник обессиленно опустился на стул: в глазах у него был ужас, дыханье с трудом вырывалось из груди.

Группу железнодорожников, захватившую было кварталы от вокзала до самого Бибиковского и до Галицкого базара, гайдамаки и «вильные козаки» отрезали. Остался лишь заслон — вот здесь, поблизости, на Безаковской и у Степановской…

— А Ветров?

Ветрова на Назарьевской окружили. Всю группу отвели в Ботанический сад и под обрывом расстреляли.

— Ревкому… ревкому… — бормотал связной, — тоже надо отсюда уходить… поскорее… Гайдамаки сейчас будут здесь…

Лаврентий отпустил Иванова. Гамарник тоже отошел. Остальные застыли кто где был.

Значит…

Значит, вокзал вот–вот тоже перейдет и руки во сто раз преобладающих сил врага. У железнодорожников останутся только Главные мастерские, поливавшие сейчас артиллерийским огнем Ботанический — основную артиллерийскую базу Центральной рады… Ну еще те, что отошли к Посту Волынскому. И те, что отстреливаются на Байковой горе. Потому что на Демиевке… на Демиевке враг тоже осиливает: демиевцы с железнодорожниками и боженковцами отошли к Голосееву, а… может быть, и дальше…

У восставших оставалось сил уже совсем мало, и были они раздроблены: разбиты на крошечные группки там и тут… Разве сведешь в один фронт Голосеево, Пост Волынский и Куреневку?.. А Главные мастерские в кольце. Главные железнодорожные мастерские — опорный пункт, второй — киевский «Арсенал» январского восстания — тоже были в осаде и лишь отстреливались из орудий и пулеметов. Надолго ли им хватит боеприпаса? И людей?..

— Что будем делать, Андрей?.. — тихо спросил Гамарник. Он был теперь председателем Киевского комитета большевиков. Он был и председателем городского ревкома — он бы и должен сказать, что делать. Но язык у него не поворачивался сказать то, что… было неизбежно…

— Что будем делать? — спросил и Картвелишвили.

Стрельба со стороны Степановской заметно приближалась. Треск гайдамацких пулеметов доносился от Галицкого базара. Но винтовки с нашей стороны уже отвечали с Жилянский. И с Мариино–Благовещенской — с другой стороны: от Ботанического, ликвидировав и расстреляв героическую группу Ветрова, гайдамаки тоже пошли в наступление.

Минуту все молчали — словно прислушиваясь; да что там прислушиваться к выстрелам в бою: прислушивались к собственным мыслям, к страшной мысли, одной страшной мысли, которая оставались теперь единственной…