Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Примаков хмурился, всматривался в Киев — и в бинокль и просто так, из–под руки. В Киеве надо быть безотлагательно! А если переходить… по одному, чтобы лед не треснул, то и до вечера не переправиться. Да и гайдамаки заметят передвижение и возьмут переправу под пулеметный обстрел, а то и раздолбают лед снарядами в кашу.
И вдруг перед глазами молодого полководца встала картина недавнего боя за переправу: тогда, когда и стали «червонцы» конницей, под Полтавой, в Полтавском бою… «Горел, восток зарею новой, уж на равнине, по холмам…»
Примаков хлопнул руками о полы.
— Ребята! — крикнул он своим соратникам. — Не говорил ли Наполеон, а может быть, это Суворов или Кутузов, — что учиться воевать надо у врага? A?
Гречка, и унтер пожали плечами. Про Наполеона они что–то мало слышали, а Суворова и Кутузова поминали командиры, когда посылали очертя голову в рукопашную: «Пуля — дура, штык — молодец…»
Подозрительно посмотрели они на командира: неужто и он, как царские генералы, прикажет сейчас кинуться вслепую, наобум, чтобы зря головы сложить?
Но Примаков уже повеселел и хмурых взглядов не заметил.
— Ребята! — говорил, прямо захлебываясь от возбуждения, Виталий. — Помните, как тогда гайдамацкие конники заходили гуськом, а потом вдруг в цепь и по нас — огонь?
Гречка и унтер снова удивленно покосились: в цепь ложиться? Здесь, среди снегов, в песках? Зачем? И в кого стрелять?..
— Нет, нет! — возразил Примаков, и без слов разгадав их взгляды. — Не ложиться в цепь! Верхом пойдем. Но маневр такой, растянемся по берегу цепочкой, ну, пускай, на версту или две, и не колонной спустимся на этот хлипкий лед, и не поодиночке друг за другом, а — разу все, только придерживаясь дистанции! Вот лед нас и выдержит! А? А на том берегу — тут же в колонну. И айда! Врубаемся клином!
Гречки и унтер заулыбались: что ж, это идеи!
Через десять минут красные конники, рассыпавшиеся по лугу вдоль берега, сразу все — по знаку командира — ступили на лед.
И пошли: с левого берега на правый киевский.
Может быть, один или два и нырнули в проталину, но весь отряд уже через десять минут был на том берегу — цепочкой, а еще через пять — уже в колонну.
Так, плотной колонной, галопом — ведь киевляне гибли, киевские повстанцы бились из последних сил! — «червонцы» промахнули Оболонь, выскочил на Куреневку, вынеслись расщелиной Бабьего Яра наверх и ворвались на Сырец.
Примаков крикнул: «Наголо!» — «червонцы» обнажили шашки и врубились в гайдамацкие ряды, как гром с ясного неба.
Так — не впервые ли в истории Днепра, а может быть, и в истории войн — осуществил Виталий Примаков операцию «ледовый десант».
5
А Киев уже истекал кровью.
Железнодорожники умирали, но оружия не складывали — несмотря на призыв ревкома.
Пассажирскую станцию «вильные козаки» взяли под перекрестный пулеметный огонь, ворвались на вокзал и всех, кто не успел скрыться за строениями и рядами эшелонов, зарубили шишками.
В Главные мастерские прямым попаданием угодило по крайней мере два десятка снарядов, орудия железнодорожников отвечали, пока был боезапас, потом железнодорожники отстреливались из пулеметов — тоже пока хватило лент, затем били только из винтовок. Но гайдамаков и «вильных козаков» налетела туча — в десять, и двенадцать раз больше — и, в конце концов, они бросились врукопашную. Главные мастерские — опорный пункт восстания железнодорожников — замолкли. Сотня приколотых штыками рабочих осталась лежать на месте.
Лишь с Батыевой горы, над территорией мастерских, все гвоздили и гвоздили две пушечки: туда отошла группа бойцов–железнодорожников, отбила батарею с изрядным запасом снарядов у гайдамаков и расстреливала свой припас, теперь уже — по территории своих мастерских, где хозяйничали гайдамаки. Пушки били без перерыва, выпустили добрую сотню снарядов, но к ночи тоже замолкли. Снарядов больше не было.
Бойцы сняли с орудий замки, бросили их в колодец и подались на Соломенку.
На родную Соломенку наступал и Симпсон. С Соломенки он отошел на Демиевку. В соединении с демиевцами и боженковцами это уже была кое–какая «сила». А главное, над Днепром снова участилась стрельба. Пришла весть: из–за Днепра подходят долгожданные, уже и не чаянные, боевые порядки красных войск!
Соломенцы, демиевцы, боженковцы решили лечь костьми, но остановиться: дальше не отойдем ни на шаг. А новое известие родило еще новые надежды: советские части переправились через Днепр! Советские бойцы захватили петлюровский бронепоезд и теперь палят из него по Киеву–третьему, Киеву–второму, Киеву–первому!..
Так это на самом деле и было; полупановцы, триста матросов–большевиков, таки взяли «Славу Украине!» на «абордаж», намалевали на бортах «Свобода или смерть!» и теперь уже на настоящем, на красавце бронепоезде штурмовали только что занятую гайдамаками территорию железной дороги.
Соломенцы, демиевцы, боженковцы тоже закричали: «Свобода или смерть!» — и рванули вперед.
Киев–третий взят.
В это время пришло еще известие: выше Киева по льду Днепра внезапно налетела на гайдамаков красная кавалерия — видимо–невидимо; может, сотня эскадронов, может — целая конная армия! И рубают Петлюру на капусту.
Соломенцы, демиевцы, боженковцы уже не кричали: «Или смерть!» Крикнули только: «Свобода!» — и рванули еще.
Киев–второй взят.
С Черной горы, с Лысой горы гайдамацкие батареи поливали и их и полупановцев шрапнелью и секли свинцом из пулеметов. Соломенцы, демиевцы, боженковцы свернули вбок, крикнули: «Смерть!» — и взяли и Черную и Лысую горы, вместе со всем петлюровским хозяйством: орудиями, снарядами и пулеметами.
В это время матросы–балтийцы, что поодиночке и группками, петляя по льду Днепра между пробоинами от снарядов, переправлялись с Труханова острова, соединились с матросами–черноморцами и вместе, посланцы и хозяева двух морей, двинулись с Набережной, с Наводницких яров — на Печерск.
Из Цитадели к ним подошла подмога. Петлюровские казаки, гордиенковцы, несшие караул при согнанных на гауптвахту оставшихся в живых арсенальцах и авиапарковцах, восстали. Они отворили казематы, выпустили пленных и отдали им свое оружие.
Теперь на Печерске против войск Центральной рады снова образовался фронт.
С освобожденными арсенальцами шел и старый Иван Брыль. В руках у него был карабин — он уже научился целиться и стрелять из винтовки. Иван Антонович всю жизнь был против кровопролития и только за мир, однако ж отстоять мир — без кровопролития — оказалось невозможным. Старый Брыль, посапывая, перебегал от канавы к кустику, припадал к земле, выпускал обойму, покряхтывая, подымался, снова бежал до столбика, снова падал и снова выпускал обойму: в проклятых самостийников, во врагов свободы и демократии, и лживых и коварных нарушителей пролетарский солидарности.
