Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

Минуту все молчали — словно прислушиваясь; да что там прислушиваться к выстрелам в бою: прислушивались к собственным мыслям, к страшной мысли, одной страшной мысли, которая оставались теперь единственной…

Еще час, ну несколько часов, ну день до вечера — и все разрозненные, окруженные, обессиленные семидневными боями, обескровленные и оставшиеся без боеприпасов группы восставших будут… истреблены поодиночке.

— Бессмысленно… — начал было кто–то и сразу умолк.

— Не имеем права, — заговорил другой и тоже осекся.

— Безрассудная трата сил…

Иванов поднял голову и посмотрел на товарищей. Это уже не был безумный взгляд. В глаза застыли та же скорбь, тот же гнев и отчаяние: но смотрел он уже осмысленно. И твердо

— Да! — решительно и резко сказал Иванов. — Да! Это правда, товарищи. Должны признать… поражение. — Он не сдержался и еще раз почти простонал: — Опять — поражение!.. — Но тут же овладел собой. — Однако, просто… толкать на смерть товарищей… отдать на полное уничтожение весь трудовой Киев… невозможно, нельзя!.. Бой надо прекратить. Немедленно… До времени…

Последние слова — «до времени» — Иванов уже произнес едва слышно.

— Все… все по районам, товарищи, — пробиваемся к нашим и передаем решение ревкома: не сдаваться, но… разойтись.

3

Вот тогда–то и влетел на полной ходу — из Дарницы на железнодорожный мост — бронепоезд.

Собственно, был это не бронепоезд, как мы его себе обычно представляем: весь закованный в броню, с башнями, во все стороны грозно нацелившими длинные жерла орудий. Были это две обыкновенные угольные платформы–контейнеры, правда — пульманы на четырех осях, а между ними, будто втиснутый ненароком, паровозик «OB», из–под товарных маршрутов второго класса. Борты контейнеров изнутри заложены были шпалами и мешками с балластом, вперед, по ходу поезда, и назад, вслед глядели две полевые трехдюймовки, а по бортам густо, чуть не впритык друг к другу торчали тупые рыла пулеметов «максим».

Весь правый бок обоих вагонов так и полыхал — даже среди белого дня видно — частыми вспышками пулеметного огня. Самодельный бронепоезд всем правым бортом, из двух десятков пулеметов, поливал свинцом берег Днепра, Набережную, забитую гайдамаками.

Бронепоезд гнался по пятам за петлюровскими частями, шедшими с фронта на подмогу Центральной раде, еще от Нежина, и теперь, под самым Киевом, врезался в тылы противника.

Эти был броневой поезд черноморским моряков, телеграммой Ленина вызванных с юга Киеву на помощь: триста матросов боевой эскадры, триста севастопольских братанов — тех самых, что летом искупали адмирала Колчака в море, а потом дали ему по загривку и выгнали из своей эскадры. Тех самых, что позже тяжко корили себя, зачем отпустили анафемского адмирала к чертям собачьим на все четыре стороны, а не кок–нули его тогда на месте и не заякорили на глубокой воде. Теперь они поклялись Колчака догнать где бы он ни был, и таки заякорить. А с ним — всю контру и мировую буржуазию с капитализмом вкупе.

Бронепоезд ворвался на мост, стреляя из всех своих пулеметов, чтоб с разгона проскочить на киевский берег — и вдруг загрохотал, загремел всеми тормозами, чуть не подскочил и стал: колеи дальше не было, шпалы разбросаны, в настиле огромная дыра.

Андрей Полупанов — матрос, командир отряда отчаянной матросской вольницы. — от внезапного толчка повалился лицом в мокрый мешок с балластом, так что слетела бескозырка. Попадали друг на друга и остальные полупановцы, правда — далеко падать им не пришлось, потому что стояли твердо, почти вплотную, по полтораста человек на каждой платформе. Полупанов медленно поднялся, надел бескозырку, выровнял ладонью по брови, отряхнул песок с бушлата, грозно поглядел вокруг, погрозил кулаками машинистской будке: дергаешь, рвешь, Гаврило! Нет чтобы культурно — а тогда уже посмотрел на путь впереди. Произнес только одно слово:

— Холера!

Триста братанов в один голос откликнулись многоэтажным — кто кого переплюнет! — моряцким словом.

Андрей Полупанов еще добавил:

— Холера Петлюра! Таки порвал ниточки… Это ж теперь штопать, братаны, и штопать!

Он был прав и неправ. «Штопать» порванное полотно, конечно, надо, но порвали его не петлюровские гайдамаки, а киевские железнодорожники, чтобы не пропустить в Киев петлюровских поездов. Потому–то и перли гайдамаки с отчаянья в штыки против пулеметов авиапарковцев по пешеходному Цепному мосту.

— Ремонтную бригаду! — приказал Полупанов.

С полсотни матросов — кто с кайлом, кто с ломом, кто с лопатой — спрыгнули с платформы на мост.

Полупанов между тем приник глазом к замку орудия. У орудий, установленных вообще кое–как — кто его знает, почему они от выстрела не срывались с места и не скатывались с платформ, так как были сняты с лафетов и проволокой да железными скобами прикреплены к бортам, — у орудий не было измерительных прицельных аппаратов: выстрелить можно, но взять дистанцию, определить расстояние до цели нельзя. Полупанов просто прикидывал расстояние на глаз, потом припадал к очку замка, смотрел сквозь ствол, ловил жерлом намеченный объект, давал небольшой «поход» как бы «на мушку», и приказывал закладывать «кабанчика» — снаряд. И тогда стрелял.

В кружке жерла четко вырисовалась церковная колокольня: купол Никольского монастыря над Аскольдовой могилой.

— Давай!

Выстрел ахнул, борты пульманов отозвались эхом, словно настоящая броня, весь поезд дернуло. Вдалеке ударил разрыв. Церковная колокольня стояла на месте.

— Перелет! — крикнул наблюдатель.

Полупанов чуть–чуть наклонил жерло орудия:

— Давай!

— Недолет!

Полупанов — на глаз — взял среднее:

— Еще раз!

Купол над святым Николаем разлетелся вдребезги.

— Амба!

Полупанов крикнул машинисту:

— А ну, давай задний, один разок проверни винта! Вира!

Машинист дал задний ход, отошел на два–три аршина.

Бронепоезд снова остановился. Теперь сквозь ствол орудия стал виден другой пейзаж, левее святого Николы: пятам гимназия, Бутышевская школа прапорщиков. Дуло орудия, прочно прикрепленное скобами, нельзя было поворачивать в стороны: пушка стреляла только по прямой между двумя точками: одна из них — объект обстрела, вторая — само орудие.

— Огонь!

С третьего выстрела обвалился и угол пятой гимназии.

Задняя пушка молчала: некуда было стрелять.

Пулеметы не утихая сыпали огнем с правого борта.

Между тем начальник ремонта доложил: рельсы искорежены, новых нет, шпалы расколоты в щепу — хоть снимай собственную «броню» на заплаты. И вообще — разве это дело: мороки хватит до вечера! Антимония!