Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

Ревели десятки гайдамацких полевых пушек, десятки пулеметов со всех сторон — они накрывали арсенальский двор сплошным свинцовым куполом. Потом тысячи гайдамаков бросились в штыки.

Арсенальцы отбили эту бешеную атаку. Каждый выстрелил только один раз — последним патроном, каждая пушка сделала один лишь выстрел — последним снарядом.

— Драться до конца!.. Последняя пуля — врагу, не себе! — таков был клич арсенальцев.

Наступающие откатились, умолкли.

Это была страшная тишина. Приближался рассвет.

У мостов, за кручами над Днепром, трещали пулеметы демиевцев, соломенцев и авиапарковцев. Но порывы предутреннего ветерка приносили оттуда уже и крики «слава!» — крики эти всё приближались и приближались. Вот они на мосту. Вот — на предмостье. Уже на Набережной,. А пулеметы защитников переправы — за Набережной, за Выдубецким монастырем, на Лисой горе. И затихают вдоль железнодорожного полотна: Киев–второй, Демиевка… А «слава» — крик петлюровцев — все ближе: в лавре и Аносовском парке, уже на Никольской…

Осаждающие перестроились и снова кинулись атаку.

Теперь уже атака шла кольцом, и кольцо становилось все уже, а ряды атакующих — плотнее, гуще.

Тысячи шагов, пятьсот, сто…

Арсенальцы отворили ворота и вышли.

Рассвело.

Это было раннее утро двадцать первого января.

3

Об этих минутах поведали участники и очевидцы — эти минуты записаны кровью на скрижалях истории украинского народа.

На страницах, литературного произведения мы не позволим себе вдаваться в подробные описания.

Лишь коротко напомним детям и внукам.

Передний ряд полег под пулеметами. На тех, что шли за ними, гайдамаки бросились со штыками.

Одновременно гайдамаки проникли через все ворота и проходы во двор «Арсенала». Тех, что не успели выйти, пристреливали на месте. Раненных выволакивали из помещений и тут же рубили шашками. А иного не давали себе труда и вытаскивать: прикалывали штыком где лежал.

Девушек, что ухаживали на ранеными, выгнали во двор, раздели донага, бросили лицом в снег и секли нагайками. Поливали водой и бились об заклад: сразу замерзнет или погодя? Такую расправу учинили во дворе «Арсенала».

А на улице, за воротами, под стеной «Арсенала», построили тех, кого еще не перестреляли, не накололи и не зарубили.

Пулеметы поставили у ворот казармы расстрелянных уже и поднятых на штыки повстанцев–понтонеров.

Но расстрел задержался: у ворот разгромленных понтонерских казарм, под памятником Искре и Кочубею в это время как раз происходили трогательная встреча трех: Петлюры, Коновальца и Мельника.

Обнимались. Трясли друг другу руки. Кидали шапки оземь. Кричали «слава!».

Появился оркестр и грянул «Ще не вмерла».

А Украина умирала…

— Ще не вмерли? — крикнул Петлюра и снова вскочил на своего белого, из конюшен Дубовского завода, жеребца, — Так пускай помрут!..

И с коня — величаво — подал знак пулеметам: к стрельбе! В тех, что выстроены под стенами.

А вокруг шумела толпа.

Кто его знает, откуда она собралась.

Печерские — братья, родители и дети тех, что стояли под стенами. И не печерские — просто киевляне. Они сбежались сюда. Неведомо, что их привело. Жалость. Горе. Страх, Неизвестность. Случай.

Но толпа бушевала — и бросилась к Петлюре с мольбой: не надо, не надо!

— Расстрелять! — визжал Петлюра.

Пулеметчики потянули лепты из цинок.

Люди рыдали, люди падали без чувств, катались по снегу в припадке отчаянья, опускались на колени и молили: не расстреливайте хоть этих!.. Они ведь боролись за свое кровное! Ведь они — герои! И они — люди! Не стреляйте, изверги!

— Расстрелять!..

В эту минуту подкатил автомобиль «рено» с флажком союзницы Франции.

Три француза — консул, аббат, полковник — вышли из машины.

Они тоже прибыли на пышный праздник торжествующего победу Петлюры.

Петлюра сидел на коне, подняв руку с шапкой: чтоб махнуть и дать, последний знак — к стрельбе, к убийству. Пулеметы уже были готовы. Прибытие галантных гостей задержало его руку.

Высокие гости подошли, торжественно приветствовали и принесли свои поздравления.

А толпа вопила и рыдала, а арсенальцы стояли под стенами а кричали: «Тираны! Кончайте уже!..» А гайдамаки–пулеметчики ждали последнего знака.

Очевидно, между галантными французами и господином Петлюрой состоялся такой разговор:

— Глубокоуважаемый мосье Петлюра…

— Сын мой во Христе…

— Брат–каменщик, именем нашей ложи…

— Не делайте этого, зачем это вам?.. Ведь слух разнесется далеко — что не в бою, а лишь из мести… когда уже отгремел бой… Знаете, в гуманных кругах и вообще у нас во Франции это может произвести… неприятное впечатление… И ваш престиж…

Петлюра надел шапку на голову.

Махнул рукой Коновальцу.

Мельник подал команду своим пулеметчикам:

— Отставить!.. Вольно…

Но Петлюра еще приказал:

— В тюрьму! Всех! Будем судить военно–полевым судом!

Опять заиграли «Ще не вмерла».

4

Фиалек оказался среди тех, кого не успели расстрелять или зарубить и теперь гнали по Никольской на гауптвахту.

Необычно и дико выглядела родная Никольская улица, — неужто и весь Киев такой? Маленькие домишки сгорели или разбиты снарядами. В больших, многоэтажных зияли огромные дыры. Ни одного целого, застекленного окна. Деревья расколоты снарядами или перерезаны пулеметными очередями. Телеграфные столбы и фонари повалены. На тротуарах и мостовой — трупы: и красногвардейские, и гайдамаков со шлыками… А они — две или три сотни людей — плетутся толпой, окруженные конными гайдамаками с шашками наголо. Седое облачное небо низко нависло — мороз спадал, и снег под ногами и вокруг был не белый, а рыжий, в кровавых пятнах: истоптанный конскими копытами, залитый кровью раненых и убитых.

Люди брели нога за ногу; большинство раненые, все истощены, все подавлены. Поражение!.. Смерть друзей и товарищей. И впереди — неотвратимая гибель…

Начиналась оттепель, но и мороз не отступал, под ногами выло скользко: измученные люди спотыкались теряли равновесие и падали.

Тех, кто падал, добивали прикладами или рубили шашкам и.

Потом подскакал гайдамацкий старшина и поднял крик:

— Почему толпой? Почему стадом? А ну, стройся по четыре!

Построились.

Несколько человек при этом упало. Их прикололи штыками.

— Ногу! Ать–два!..

Пошли «в ногу». Кое–кто поскользнулся и упал. Добили.

Фиалек шел и удивлялся. Пять суток не сходил с баррикады. Пять суток под обстрелом; сотни орудийных разрывов вокруг, непрерывный ливень пуль, все время в самых опасных местах — и даже не ранен! Не берет пуля! А жаль…