В поисках Витослава (СИ) - Лактионов Владимир

— Бу-у-у-у! — согласился Локи.

— Тогда начнем. Сихаэль, с чего начинается создание вселенной?

— Естественно, с сингулярности.

— Это что за зверь?

— Это точка, в которой ничего нет, но она содержит в себе все.

— Локи, можешь создать сингулярность?

— Бу-у-у-у!

— Будь готов. Что дальше?

— Большой взрыв.

— Очень большой? А без него нельзя? Может, достаточно недавнего взрыва баллона?

— Бу-бу-бу-бу! — засмеялся Репех.

— Значит так: взрыв можно, но маленький. И не здесь, а, скажем, в этом раструбе с дохлыми мирами. Афиноген, можешь сделать взрыв точки, в которой ничего нет? Готовься! Что дальше?

— Ждать.

— Долго?

— Не очень. Где-то порядка полумиллиона лет.

— Слишком долго. Сихаэль, даю две минуты…

— Да ты что?

— Ладно, десять. Но не больше! Дальше все действуют по обстоятельствам. Все готовы? Итак… Три, два, оди́ …

Возникшая невдалеке ослепительная точка ужалила меня в глаз, проникла в мозг, спустилась по позвоночнику и остановилась где-то в копчике, оставив за собой тонкий темный след. Немного помедлив, она переместилась обратно в тоннель, обратилась в маленькую сферу, которая надулась, как мыльный пузырь, но не лопнула, а продолжила медленно увеличиваться в размерах и становиться все более прозрачной. Внутри нее загорелись и начали собираться в галактики звезды, и она вся начала вращаться вокруг своей оси. Мы смотрели на это чудо, затаив дыхание и не отводя глаз. Один Репех оставаясь невозмутимым, подошел и щелкнул по одной галактике ногтем. Та завибрировала, тоненько зазвенела, а потом громко загудела, как возмущенный трансформатор. Размеры увеличивающегося пузыря нового пространства стали сравнимы с размерами раструба, затем превысили их и его, ничем более не сдерживаемые края, весело устремились в разные стороны.

— Чтобы новый мир обрел стабильность, его надо как-то назвать.

— Не будем нарушать традиции. Гея, в переводе с древнегреческого — Земля. Предлагаю назвать новый мир Терра. Это тоже Земля, но в переводе с латыни. Возражения есть?

Афиноген обвел взглядом присутствующих. Возражений не было.

В глубине вновь образовавшейся туманной сферы проступили очертания каких-то скал.

— Остается сделать шаг вперед. Ну, что, все готовы?

И Сихаэль отважно, пытаясь унять дрожь в коленях, сделал первый шаг.

Анри Стендалю представшая перед нами картина наверняка не понравилась бы, потому что она содержала в себе только два цвета — синий и черный. Лично мне такая постановка освещения напомнила сразу и синюю медицинскую лампу Минина, и простую лампочку, обмотанную домашним мастером синей изолентой. Иссиня-черные скалы отчетливо выделялись на фоне ночного бархатного неба с мириадами голубых звезд, галактик и туманностей, а вдали, отражая звезды, искрилось море непередаваемого темно-синего цвета. Луны не было, но звезды фосфоресцировали так ослепительно, что при его свете запросто можно было бы читать газету. И, что самое неожиданное, вокруг нас во множестве цвели розы всех оттенков красного цвета, при синем освещении кажущиеся сиреневыми и фиолетовыми.

Мы, как во сне, сделали несколько робких шагов и заметили сидящего на валуне человека. Он был виден сбоку, и мы явственно различали его профиль с редкими волосами, мясистым носом и двойным подбородком. Он обернулся на звук шагов и глухим голосом произнес: «Вер ду бист?».

— Что? — не понял Афиноген.

— Вер бист ду унд вас махт ду хиер?

— Я, кажется, понял, — заявил Сихаэль. — Он немец. Бист ту дойче?

— Яволь. Унд зи?

— Ты че, шпрехаешь по-немецки? — удивился Афиноген.

— Немного знаю идиш, а он похож на немецкий. Итак, продолжим. Их бин Сихаэль, аун дос из Локи, Афиноген аун Вова.

— Аун их бин Йохан, Йохан Бак.

— Кампоузер рекхт?

— Яволь! Йоган Себастиан Бах. Манхмал комме их хихер ум мих инспириарен цу лассен.

— Дружище, мы не так сильны в немецком… Переведи (Это Локи).

— Это композитор Иоганн Себастьян Бах. Он говорит, что приходит сюда за вдохновением. Сейчас я спрошу у него: приходит ли сюда кто-нибудь еще? Кумт нах ахер?

— Яволь. Дитрих Букстехуде.

— То есть, этот мир создали не мы… Я хочу сказать, мир хабн нихт басхафн мельт?

— Найн, абер ду хаст айне тюр дазу гебаут.

— Говорит, что мы соорудили дверь в уже имеющийся.

— Ну и ладно. Главное, здесь нет конторы, маму ее… В смысле, ахали цели!

— Вельхе шпрахе шприхт еа? (На каком языке он говорит?)

— Ин грузиниш. (На грузинском).

— А мне нравится его язык! — заявил вдруг Локи. — Сейчас я ему тоже что-нибудь скажу!

— Локи, не надо! — поняв, что готовится каверза, воскликнул Сихаэль. Но у того уже заблестели глаза.

— Дойче пфеффервурст, айне веспе ан айнер шнур! — задорно выпалил он.

Бах открыл рот, да так и остался сидеть с выпученными от удивления глазами.

— Идемте дальше, — предложил Сихаэль. Локи, я не разобрал, что ты ему сказал?

— Вспомнил старинную скандинавскую детскую дразнилку: «Немец-перец-колбаса, на веревочке оса!».

— Скандинавскую ли?

— Ну, нижегородскую. Какая разница?

Спустя полчаса небыстрой ходьбы Афиноген вдруг сказал глухим изменившимся голосом: «Здесь!». Мы переглянулись. Спору нет: место выбрано удачно. Перед нами открылась небольшая бухточка, окруженная со всех сторон скалами, а ее берега были ровными и песчаными.

— Володя, твоя задача: смотаться к Парусу, взять его маленькую частицу и принести сюда. Фаритон тебе в помощь. Сумеешь?

— Что, вот так, сразу? Зачем?

— Это — как вифлеемский огонь мира, который передается из страны в страну. А по четвергам накануне Пасхи из христианских храмов верующие несут его в свои дома в свечах и лампадках. Короче, что тянуть? Давай. Действуй по обстоятельствам. Не подберешься к настоящему, лети в пещеру, может, там повезет.

Не помню, как в моем кулаке очутился Арфин, и мы полетели. Я заранее сделал ставку на эффект внезапности, и Парус понял меня, наклоняя свой луч навстречу по мере моего приближения, и давая мне возможность проникнуть в него, не тормозя. Я даже не успел рассмотреть, есть ли под водой автоматчики в ластах, или нет. Остановка оказалась плавной, тормозной путь — коротким, и навстречу мне, как ни в чем не бывало, вышел Лад.

— Ох, вы и тугодумы!.. Но, в принципе, вы всегда находите верное направление развития ситуации. За это вам полагается бонус!

И он протянул мне маленький шарик. Внешне тот выглядел, как стеклянный, на ощупь был теплый, по весу — тяжеловатый.

— Ступай! — сказал Лад почти ласково, повернулся и исчез.

Сихаэль и Афиноген долго рассматривали артефакт, смотрели сквозь него, нюхали, вертели в пальцах и подбрасывали на ладонях. А Локи хотел сунуть его в рот, но Афиноген оказался проворнее и выхватил шарик из его руки возле самых губ.

— Ну и ладно, — надул губы Репех, — подумаешь, у меня тоже такой есть!

И он вытащил откуда-то такой же точно и сунул себе за щеку.

— Что делать-то будем? Что тебе сказал Лад, как пользоваться этой штукой? — поинтересовался Афиноген.

— Ничего. Дал шарик и исчез.

— Может надо произнести какие-то слова, мантру, молитву, заклинание?

— Я знаю, я знаю! — вскричал Локи: «Дойче пфеффервурст, айне веспе…»

— Заткнись! — рявкнул на него Афиноген. — Ой, я хотел сказать, не торопись! Извини… На, — он протянул шарик мне. Ты его принес, тебе и решать!

— Ладно!

Я взвесил артефакт на ладони: далеко полетит! Размахнулся и швырнул его не столько вперед, сколько вверх. В самой верхней точке он ярко вспыхнул и медленно опустился под воду метрах в двадцати от берега. И тотчас из-под воды в бархатное небо ударили пять перламутровых лучей. Мы обнялись и молча присели на песок, не отводя глаз от сотворенного нами чуда.

XX. Бах

Не знаю, как долго мы просидели — по моим ощущениям, чуть больше вечности, но чуть меньше безвременья, но больше с нами ничего не происходило — ни плохого, ни хорошего. Звезды светили, небо вращалось, волны с тихим гулом набрасывались на берег и с легким шипением сползали обратно, лучи Паруса смотрели строго вверх. Первым нарушил молчание Афиноген.