Женщины да Винчи - Анна Берсенева

С той минуты, когда она пришла в сознание и под причитания соседки, под лай ее овчарки попыталась встать, но не смогла, внутри у нее поселился такой страх, с которым невозможно было жить.

И потом, уже в больнице, куда ее отвезла «Скорая», страх этот не только не прошел, но, наоборот, раздулся у нее внутри как жаба, заполнил ее всю – и живот, и сердце, и голову с сотрясенным мозгом.

Как жить с этим страхом, Белка не понимала.

Днем и ночью мерещился ей жуткий голос, произносящий: «Чтоб духу твоего не было».

Он не оставлял ее ни на минуту, как боль в сломанной руке, и даже назойливее боли, она-то проходила от вечернего укола, а страх не проходил, потому что стал Белкиной частью. Нет, не частью – сутью ее он стал. Он не давал ей уснуть ночью, а если все-таки удавалось нырнуть в сон, то утром, стоило открыть глаза, страх возвращался снова, и ее бросало в холодный пот, и всю ее прошибала даже не дрожь, а судорога.

Невозможно было жить с этим страхом. И некуда было его девать, так сросся, слипся он с ее жизнью.

– Чем тебя все-таки по руке саданули, не вспомнила? – спросил палатный врач Анатолий Геннадьевич. – Хотя вообще-то понятно, прутом железным, скорее всего.

Он пришел с утренним обходом и осматривал Белкину загипсованную руку.

– Чурки, точно, – сказала соседка на койке справа.

– Жизни не стало от хачей, из дому выйти нельзя, – сразу же откликнулась соседка слева. – Куму мою полгода назад тоже вот так вот огрели. Поймали его потом – таджик с аула, на дозу не хватало, он и пошел баб убивать. Им чего? Сами не люди и нас за людей не считают.

Прежде Белка с ума бы сошла от таких разговоров, которые приходилось слушать целыми днями. Теперь ей было все равно: страх оказался сильнее, чем неприятие глупости человеческой.

– Выпишите меня домой, Анатолий Геннадьевич, – сказала она.

И сразу же пожалела о своих словах. Здесь все-таки больница, люди кругом, а дома что она будет делать? Думать, куда ей исчезнуть с лица Земли?

– Через неделю выпишу, – ответил врач. – Голова ведь болит? Болит. Вот и пусть сотрясение пройдет. Торопиться некуда. Мозги-то у тебя не казенные, пригодятся еще.

Белка совсем не была уверена, что ей пригодятся мозги. Она не радовалась, что начали сходить синяки и отеки на лице. Это не вызывало у нее и отчаяния. Страх распоряжался всей ее жизнью, и вся она состояла теперь только из страха.

Врач ушел, соседки зашуршали какими-то свертками, принялись что-то есть, о чем-то заговорили. Белка сползла с кровати и побрела в коридор.

Вообще-то она старалась не выходить из палаты. Все от того же страха, конечно. Ей казалось, что человек, лишь по случайности ее не убивший, настигнет ее сразу же, как только она окажется на сколько-нибудь открытом пространстве, даже таком относительно открытом, как больничный коридор.

Она и сейчас никуда бы не вышла, но ее бросило в пот. Холодный, отвратительный, он покрыл всю ее спину, крупными каплями пополз по лбу, по шее… Открывать окно соседки позволяли, только когда выходили из палаты, а сейчас они явно никуда не собирались.

Белка прошла в самый конец коридора, остановилась у окна, уперлась лбом в стекло. От его холода стало полегче, по крайней мере, со лба пот испарился. Хорошо бы, чтоб кто-нибудь выплеснул ей на спину ведро холодной воды.

– Белла…

Она дернулась так, что едва не разбила лбом стекло. В голове сразу же вспыхнула боль, все-таки не прошло еще сотрясение.

– Белла, – повторил Кирилл, – извини, что я не пришел раньше.

Да, именно он стоял перед нею. Белка узнала его не по голосу, а только когда обернулась к нему наконец.

Голос у него переменился. Так переменился когда-то голос бабушки после того, как она вставила искусственную челюсть; какие-то пришлепывающие интонации у нее тогда появились.

Вот и у него сейчас губы пришлепывали, как будто он старался говорить быстрее, чем был способен.

– Я не мог прийти, – с этим торопливым губным пришлепыванием проговорил он. – Я объясню тебе, почему не мог.

– А больше ты мне ничего не хочешь объяснить? – глядя в его убегающие глаза, спросила Белка.

– Хочу… Должен, – поправился он. – Да, давно должен. То есть я с самого начала должен был понимать, что может этим кончиться. Но я надеялся…

Что он должен был понимать, да еще с самого начала, Белке как раз было совершенно непонятно. И из-за этих его шлепающих губ, и из-за убегающего взгляда смысл его слов для нее не прояснялся.

– Я не буду тебе называть ее девичью фамилию, – сказал Кирилл.

Этого Белка уже просто не выдержала.

– Да какое мне дело до ее фамилии! – воскликнула она. – Какое мне вообще дело до твоей жены?! Да мне и до тебя-то теперь никакого дела нет! Пропадите вы пропадом оба, раз так! Нашлись святые!

Она выкрикивала все это, может, и не слишком связно, но отчетливо – бросала ему в лицо.

– Я не хочу называть ее девичью фамилию, – повторил он.

Теперь Белка посмотрела на него с недоумением. А ведь хорошо, что он пришел! Его появление каким-то непонятным образом вырвало ее из страха, в который она была погружена. Да, именно так, он выдернул ее из страха, как морковку из грядки, и его слова про девичью фамилию супруги, бессмысленные, совершенно неуместные слова подействовали на Белку, как то самое ведро холодной воды, о котором она только что мечтала.

– При чем здесь ее девичья фамилия? – вздохнув, спросила она.

И с удовольствием услышала при этом, что голос ее звучит уже почти спокойно.

– При том, что ее отец… В общем, он человек очень высокого ранга. С самого верха человек. Больше я ничего тебе сказать о нем не могу. Тебе просто спокойнее будет о нем не знать.

– Я о нем и не знала, – усмехнулась Белка. – Но мне это не помогло, если ты заметил.

– Заметил…

Кирилл вздохнул и отвел взгляд еще дальше от Белкиных глаз. Прямо-таки искривил он траекторию своего взгляда. Вопреки законам физики.

– Мне страшно и стыдно видеть твое лицо, – словно подслушав ее мысли, пробормотал он. – Синяки эти…

Надо же, какие мы чувствительные! Эстетически и этически.

– Тогда зачем сейчас пришел? – хмыкнула Белка. – Дождался бы, пока я снова стану прелестная. Тогда бы и с предложениями дальнейшей любви подкатывался.

– Я тебя действительно полюбил, Белла, – тихо произнес он. – Ты зря иронизируешь. Хотя, конечно, после всего этого… Имеешь право.

– Нашелся правозащитник!

– Я не должен был втягивать тебя в свою жизнь, – не обращая внимания на ее иронию, сказал он. – В дурацкую мою, ненормальную жизнь… Как ты думаешь, почему у меня не было любовницы?

– Очень мне надо об этом думать! – фыркнула Белка.

Неправда, конечно. Сейчас – да, ей не до этого, а раньше ведь она об этом думала, но так и не определила причину.