Женщины да Винчи - Анна Берсенева

Очередная дверь перед нею открылась, и она оказалась в комнате совсем не очередной. Очень отличалась от всего дома эта комната!

Не верилось, что в ней жила старая женщина, такой девической ясностью было все здесь отмечено. Дождевая мгла не была видна за плотными льняными светлыми занавесками. Запах щей как отрезало, хотя дверь в коридор была еще открыта.

– Располагайтесь, – сказал Белкин провожатый. – Туалет во дворе, а воду я сейчас принесу.

Он ушел. Белка присела на кресло, покрытое вязаной зеленой накидкой. Такая же накидка была на узкой кровати с блестящими металлическими шишечками. Подушки – на них накидка была не зеленая, а белая, но тоже связанная из тонких ниток – возвышались на этой кровати так, что сами собою начинали смыкаться веки. Книги, стоящие на открытых полках, излучали тишину.

Будь ее воля, Белка улеглась бы на кровать и немедленно уснула. В детстве ей казалось странным, что Царевна, попав в незнакомый дом семи богатырей, преспокойно на полати взобралась и тихонько улеглась, а теперь это не вызывало у нее удивления. Хотя хозяин дома, в который она попала примерно таким же случайным образом, как Царевна из пушкинской сказки, богатыря не напоминал.

Он вошел в комнату и налил воду из принесенного ведра в большой фаянсовый кувшин, стоящий в фаянсовой же миске на узком столике у стены. Белка видела такие умывальные принадлежности только в книжке «Хижина дяди Тома», где на картинках был изображен дом плантатора. Впрочем, на плантатора хозяин этого дома был похож так же мало, как на богатыря.

– Спасибо, – сказала Белка, – но я сейчас пойду. Поеду.

– Зачем сейчас? – Он пожал плечами. – Московский поезд вечером. Не сидеть же вам весь день на вокзале. Или вы хотите осмотреть местные достопримечательности?

Осмотреть достопримечательности Белка не хотела, поэтому на его усмешку не обиделась. И даже почувствовала себя как-то свободнее. Идиотизм ее приезда и должен вызывать у нормального человека именно усмешку, а с нормальным человеком дело иметь просто.

– Как вас зовут? – спросила она. – Я не запомнила.

– Константин.

– Меня – Белла.

– Я запомнил. – Он кивнул на ее гипс и спросил: – А что у вас с рукой?

– Сломала месяц назад, – не стала вдаваться в подробности Белка.

Она тут же вспомнила, что у нее не только гипс на руке, но и остатки синяков на лице, и он не может этого не замечать. Что он, интересно, о ней при этом думает?

– Располагайтесь, – сказал Константин. – Если хотите есть, спускайтесь в кухню. Если нет, отдыхайте.

Белка ожидала, что он спросит о ее дальнейших планах, но он не спросил. Его немногословность была очень кстати. Если вообще могло быть что-нибудь кстати в ее нынешнем глупом положении.

За ним закрылась дверь, и она заплакала. Невозможно было этого ожидать, она ведь была совершенно спокойна, да мало сказать спокойна, она же была охвачена безразличием! И вдруг… С чего вдруг?..

Слезы лились по ее щекам потоками, она тряслась и всхлипывала, и хотя зажимала себе рот, все равно не могла эти всхлипы удержать. От того, что рыдания не имели никакой видимой причины, во всяком случае, такой причины, которая была бы привязана именно к этой минуте, отличала бы вот эту минуту Белкиной жизни от тех предыдущих, когда жизнь ее вдруг превратилась в кошмар, – от этого растерянность ее становилась больше, а способность успокоиться – меньше.

Дверь открылась, и Константин снова появился на пороге.

– Что с вами? – спросил он.

Даже сквозь сплошные всхлипы Белка расслышала, что в его голосе нет ни праздного любопытства, ни холодного равнодушия. Что есть в его голосе, она, правда, не поняла, но, видно, так привычен ей стал в последнее время дурной напор внешнего мира, что хотя бы отсутствие его уже казалось благом.

Она замахала было руками, но тут же подумала, что Константин может понять этот жест как просьбу уйти, а ей совсем не хотелось оставаться сейчас в одиночестве. Она боялась, что в одиночестве рыдания не остановятся вовсе.

– Я… так глупо к вам приехала!.. – всхлипывая, проговорила Белка. – Но просто… так сложилось… мне совершенно… Я влипла в такую дурацкую историю, что мне просто некуда было деваться, – наконец более-менее внятно выговорила она.

– Да я понял, понял, – сказал он.

– Как вы это поняли? – удивилась Белка.

– Вы переменились. Выглядите растерянной. Значит, с вами что-то случилось. Ну, и что вы сюда приехали, это значит то же самое.

Впервые за все бестолковое время сегодняшнего общения с Константином Белка посмотрела на него внимательнее.

В нем совсем не чувствовалось спокойствия, наоборот, была какая-то резкость, даже нервность, смягчавшаяся, кажется, только усталостью, которая въелась в него очень глубоко, как железная пыль в пальцы рабочего. Этот состав личности был ей знаком, она даже курсовую по данному психотипу писала и точно знала, что никакого спокойствия общение с такими людьми не дает. Но – успокоилась от его слов или, может быть, даже от интонаций только. Это ее и удивило.

– Но плакать-то что же? – сказал он. – Приехали и приехали.

– Но ваша мама ведь… – начала было Белка.

– Но вы ведь не то чтобы именно к ней приехали, – пожал плечами он. – Так какая разница? Оставайтесь, сколько вам надо.

Он так и не вошел в комнату, стоял в дверях. И, уже выходя, добавил:

– Мамина комната свободна, и вы никого не стесняете.

Это было сказано без видимого радушия, но и без скрытого недовольства. Белка никогда не размышляла, умеет ли читать в чужих сердцах, даже не была уверена, возможно ли это и нужно ли, но в чужих побуждениях она не ошибалась.

Побуждения этого человека, которого она видела второй раз в жизни, в точности совпадали с его словами. Не так уж много она знала людей, которым было присуще такое совпадение, и, наверное, именно с этим совпадением было связано спокойствие, которое она таким странным образом ощущала в его присутствии.

Белка поднялась с кровати, на которую присела, когда ее так неожиданно накрыло рыданьем.

Ничто не нарушало тишины и ясности, царящих в этой комнате. Голоса женщины и ребенка внизу стихли тоже.

На одной из открытых деревянных полок перед книгами стояла фотография Зинаиды Тихоновны. Белка подумала, что фотографию, наверное, поставили здесь уже после ее смерти. Вряд ли она сама украсила бы комнату собственным портретом.

Фотография была черно-белая. Для тех лет, когда она была сделана – Зинаида Тихоновна была на ней совсем молодая и в военной форме, – качество ее было очень хорошим. Можно было даже разобрать, что волосы уже и тогда были покрашены. Странно, неужели на фронте находилось для этого время и неужели в те годы вообще было принято красить волосы в таком юном возрасте? Кажется, нет.