Корейский излом. В крутом пике - Александр Александрович Тамоников

А потом она рассказывала о будущей, прекрасной жизни, фантазировала, рисовала благостные картины. Это не выглядело сумасшествием, это была концентрированная мечта. Знала бы она, какая жизнь ожидает их в недалеком будущем. Много позднее Павел понял, что именно на плечах таких, как Вера, они вытянули эту войну. А пока они гуляли и разговаривали.

Вера его заводила. И вовсе не коммунистическими натюрмортами, а как женщина – своим необузданным темпераментом, движением губ и блеском глаз. Павлу неодолимо хотелось ее обнять и долго-долго целовать в эти губы, в эти глаза. Что он и сделал, когда каким-то образом они завернули в пустую подворотню. А может быть, она специально привела его туда.

Они целовались до безумия, до изнеможения, а потом вернулись в общагу. Она отдалась ему сразу и без остатка. Они провозились всю ночь, а под утро Павел предложил Вере выйти за него замуж. Она тихо засмеялась:

– Ну что ты, Паша. Семья – это руина любви. Зачем тебе это? Нам и так хорошо.

После этого они часто встречались у него дома, когда не было родителей. Он полюбил чудную девушку Веру и надеялся, что это взаимно. Наверное, так оно и было.

А потом произошла беда. На площадку завезли планеры новой модели. Вера участвовала в испытаниях. Павел не участвовал, он сдавал курсовые экзамены в университете. Вера не справилась с управлением и рухнула на землю. Об этом ему сообщили день спустя, сразу после экзамена, который он сдал тогда на «отлично».

Павел приехал в больницу. Врач сказал, что Вера будет жить, но, вероятно, останется калекой на всю жизнь – у нее открытый перелом обеих ног, порваны связки. И еще он сказал, что на данный момент ее посещать не стоит. Потому что она находится в состоянии фрустрации. Павел не знал, что такое «фрустрация», но он очень хотел видеть Веру.

Когда он вошел в палату, Вера лежала на растяжке и дремала. Павел подошел и тронул ее за плечо. Она открыла глаза. Они были полны боли и досады.

– Ты зачем пришел, Паша? Теперь у нас пути разные. Уходи.

И вновь закрыла глаза. Он пытался что-то говорить, но Вера не отвечала. И он ушел. Может быть, смалодушничал, а может, так оно и лучше. Позднее Веру оправили в какой-то дальний санаторий, и Колесников потерял с ней связь…

Павел оторвался от воспоминаний и уставился на ведро в углу камеры. Глаза его были пусты, в голове роились мысли о ближайшем будущем.

«Сегодня меня вряд ли тронут. Не в качестве психологического давления – им нужна дополнительная информация для разговора со мной. Вероятно, они уже допрашивают Мэй. В чем же ее обвиняют? Скоро узнаем».

Начальник особого отдела майор Хамовников был умным, грамотным и дотошным в своей сфере офицером. Во время войны он служил в Смерше в качестве следователя, где приобрел обширный опыт по борьбе со шпионами, диверсантами и прочими врагами народа. На допросах он не кричал, не грозил, а пытался вести задушевные беседы, расслабляя допрашиваемого, вызывая его на откровенность. Если же возникала необходимость в физическом воздействии для развязывания языка, то это делали другие, в его отсутствие, а Хамовников потом возмущался содеянным и даже извинялся за причиненные неудобства, при этом продолжая вести разговоры «за жизнь». И такие методы срабатывали – самые упорные начинали давать показания.

За Павлом пришли утром. Трое: все тот же Евстафьев и с ним два солдата. Колесников даже не поднялся со шконки, а лишь посмотрел на вошедших отстраненным взглядом.

– Вас приказано доставить к майору Хамовникову. Сопротивляться не будете?

Евстафьев демонстративно потряс наручниками.

– Не буду, – успокоил его Павел, встал, потянулся и сделал несколько физических упражнений. – А умыться, побриться?

– Так обойдешься, не на парад. Только сапоги надень, а то простудишься, на улице прохладно, – съязвил Евстафьев.

Колесников никак не отреагировал на шутку старлея, молча поднялся и направился к выходу. По дороге в штаб их сопровождали любопытные взгляды сослуживцев. И хотя Колесников остался при ремне, портупее и кобуре, пусть и пустой, а конвой никак не демонстрировал свое усердие, весть об аресте командира эскадрильи уже разлетелась по воинской части, вызывая всеобщий интерес и недоумение.

Хамовников сидел за двухтумбовым письменным столом и что-то бодро писал в объемистом блокноте. Судя по мгновенной реакции на вошедших, он ожидал их прихода. Майор широко улыбнулся и махнул рукой в сторону стоящего у стены стула.

Колесников вольготно развалился на предложенном месте, забросив руки за спинку, всем своим видом показывая, что его ничуть не смущает этот вынужденный визит. При этом он подумал: «В Минске сиденье было без спинки, металлическое и намертво привинченное к полу. А здесь обычный стул. Видимо, особист не опасается нападения, пригласил-де поболтать о том о сем».

Уголки рта майора дернулись – он не привык к подобному поведению в стенах своего кабинета, поэтому несколько смутился, но, сделав над собой усилие, сказал спокойно:

– Ну что же вы, товарищ капитан, так грубо обошлись с ребятами на аэродроме?

Колесников после небольших раздумий ответил:

– Вы же читали мое личное дело, товарищ майор: я много где побывал и много чего повидал. И если бы я не был постоянно начеку, а меня заставила жизнь, то давно бы кормил червей. Подошли какие-то салаги и взялись меня арестовывать. Толком не представились, не предъявили никаких бумаг. Губенки и ручонки трясутся, как будто они совершают что-то противозаконное, как неопытные урки, ограбившие ларек и попавшиеся на горячем. Ну, вот я их и поучил немного, прибавил ума-разума. – Улыбка сползла с лица Хамовникова, а Колесников тем временем продолжил: – И давайте не будем играть в эти психологические поддавки, товарищ майор, я в них уже наигрался. Лучше вызовите пару костоломов, пускай настучат мне по ребрам для пущего красноречия, а потом мы продолжим разговор в нормальном режиме, без всяких каверзных подходцев. Вопрос – ответ. Так мне привычней…

– Давайте без поддавков, – неожиданно согласился Хамовников. Он умел быстро перестраиваться по ходу беседы. – Да, тут у меня мелкая промашка вышла, поторопился. Но ведь и меня торопили. Пришел приказ немедленно арестовать капитана Колесникова, подозреваемого в шпионаже. Я выполнил приказ… пусть и со второй попытки.

– Можно вопрос? – подал голос Колесников.

– Задавайте.

– А зачем меня сразу в камеру определили, а не оставили в номере под охраной? Я ведь только подозреваемый.

– Ну, вы же прошли войну, товарищ капитан, и прекрасно информированы про побеги государственных преступников при помощи воздушного транспорта. А вам уж очень просто – сел в самолет и улетел, на радость врагам. Это маловероятно, но ведь возможно же? Вот мы и перестраховались. Что вам мешало, судя по