Корейский излом. В крутом пике - Александр Александрович Тамоников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Мэй красота была природная, дикая – не привычная, базарная роза, а экзотический цикламен: черные волнистые волосы, большие бирюзовые глаза с легкой раскосинкой, идеальный нос и пухлые губы, так и напрашивающиеся на поцелуй. Офицеры после занятий часто обсуждали Мэй Лань, никто из них не отказался бы познакомиться с ней поближе. Но девушка знала себе цену и, не говоря ни слова, одним холодным взглядом, движением бровей моментально отваживала потенциальных ухажеров.
К Колесникову она относилась иначе: со скрытым интересом. Он часто ловил на себе ее оценивающий взгляд, мимолетную призывную улыбку и чувствовал, как между ними натягивается какая-то незримая, чувственная нить.
На территории части оставили нетронутым кусок леса, хотя за периметром была вырублена контрольная полоса. Заросли привели в порядок силами хозяйственного взвода и назвали «Парком культуры и отдыха». Там росли привычные липы и клены, а в качестве местного колорита дополнялись маньчжурским орехом и лимонником, похожим на лианы. Правда, парк не имел аттракционов, но там могли уединиться наскоро сколоченные любовные парочки. С китайской стороны в части присутствовало достаточно женщин, и командование решило, что пилотам нужно иногда расслабляться, чтобы они окончательно не закисли без внимания и женской ласки. Ну, не бордель же открывать, а так – нормально, культурно: прогулки под луной с поцелуйчиками.
«Надо как-то упростить наши отношения, – думал Павел. – Не ходить же вечно кругами, как младшие школьники».
И однажды он рискнул – пригласил Мэй Лань после занятий прогуляться вечером по парку. Та, как будто ожидая этого, моментально согласилась, и они договорились встретиться после ужина.
В парке Мэй сама взяла Павла под руку.
– Я знаю, что ты учился философии. А китайскую философию вы изучали? – спросила Мэй голосом наивной девочки.
– Изучали. – Павел утвердительно кивнул. – Хотя западная и восточная философия во многом схожи, но имеются и отличия. На Западе утверждают, что мысль выражается, как правило, словом, а на Востоке говорят, что все части души равноправны.
– Но есть одно кардинальное отличие, – перебила его Мэй. – Западная философия попахивает расизмом.
Колесников хотел продолжить дискуссию, но вдруг подумал: «Куда меня несет? Какая к черту философия! Пригласил девушку в парк, чтобы философствовать? Нужно как-то было начать разговор – вот она и начала, а я, как дурак, стал размазывать слюни».
– Почему ты молчишь? Не хочешь больше про философию? – скептически заметила девушка и улыбнулась, всем своим видом показывая, мол, ну что ты ведешь себя как мальчик?
– Да ну ее! – отмахнулся Павел, поймав скрытый смысл ее слов. – Давай лучше о любви.
– Давай, – согласилась Мэй. – Мне кажется, что ты похож на моего отца. Я его ни разу не видела, но очень люблю. Давай присядем.
Она указала на скамейку – какой-то умелец приколотил широкую доску между двумя липами. Они сели. Павел почувствовал близость ее плеча, и это сработало как взрыватель. В его голове зазвучала полузабытая мелодия, плач скрипок и густые звуки саксофонных пассажей. Он привлек девушку к себе и впился в ее полураскрытые, влажные, такие желанные губы. Она ему ответила истово и умело. Павел страстно целовал девушку, мял пальцами ее упругие груди, гладил по бедрам, добравшись до живого тела поверх резинки чулок – и не было конца этому упоительному блаженству.
Вокруг никого не было, а может, просто никто не хотел мешать влюбленной парочке.
Наконец, Мэй со стоном прервала поцелуй, несколько раз судорожно вздохнула, огляделась, словно вспоминая, где находится, и тихо проговорила:
– Не надо так сразу, Паша. – Она машинально одернула юбку и поправила волосы. – Надо сначала привыкнуть.
Тон у нее был непреклонный – Колесников это понял сразу и не пытался больше проявлять активность. А, может быть, и зря. Женщины – существа непредсказуемые.
Но это он осмыслил позднее. А сейчас слегка отстранился от девушки и спросил:
– У тебя давно не было мужчины?
– Давно. Не попадались подходящие.
– А я подходящий?
Павел застыл в ожидании ответа.
– Ты похож на моего отца. – Мэй широко улыбнулась. – И не задавай больше глупых вопросов. Пойдем лучше еще погуляем, поговорим на философские темы. Расскажешь мне что-нибудь про Сократа или Платона.
«В чувстве юмора ей не откажешь», – подумал Павел.
Побродив еще некоторое время по парку, они вернулись в жилой сектор. Мэй сказала, что ее провожать не надо и на прощание чмокнула Павла в щеку:
– Доброй ночи, философ.
Колесников закрутился по службе. После очередного воздушного боя, выжатый как лимон, он не считал возможным видеться с Мэй, но после занятий по китайскому языку, а это происходило два раза в неделю, они непременно направлялись в парк и целовались на той же скамейке. Им обоим хотелось настоящей близости, и она неминуемо должна была случиться.
Колесников понял, что влюбился. И это было не примитивное желание, не инстинкт самца, а нечто другое, необозримое и непостижимое разумом. Он нарисовал в воображении свою последнюю встречу с Мэй Лань в лесу, вновь ощутил ее теплые, мягкие руки, податливое тело, трепетные, влажные губы, которые он готов целовать бесконечно. Хотелось большего, но где? Была бы это какая-нибудь другая девушка, он бы, наверное, овладел ей прямо там, на природе, на каком-нибудь пне, поддавшись торопливой страсти… Если бы это была не Мэй Лань. С ней хотелось медленно и красиво, не по-звериному, а по-человечьи. Пусть даже на гостиничной узкой койке, а не на широкой кровати с балдахином.
Колесников влюбился второй раз в жизни. В первый раз это случилось еще во время занятий в Осовиахиме.
«Чудная девушка Вера, руины любви…»
«А ведь у Мэй Лань с ее удивительной красотой наверняка есть ухажер или даже любовник, может быть, и не один. Это же естественно!» – крутилось у Колесникова в голове. Он точно знал, что она не замужем и никогда не была, но о ее повседневной жизни вне службы имел малое представление: живет в поселке, километрах в пяти от их части, вместе с матерью, детей нет… И все!
Его мысли прервал звонок с КПП.
– Товарищ капитан, тут два китайца хотят с вами поговорить.
– Какие еще китайцы? Что им надо?
– Говорят, будут говорить только с вами по важному делу, – пояснил дежурный.
«Кого еще дьявол принес? Не из части – какие-то аборигены». Слово «аборигены» Колесников перенял у Мишина, любителя Майн Рида.
Он быстро оделся и вышел на улицу. Стоял прохладный осенний вечер. Солнце еще не закатилось, оставалась пара часов светлого времени.
Китайцы ожидали на асфальтированном пятачке перед КПП. Один из них, кряжистый и ширококостный, был одет в широкие штаны светло-синего цвета и такую же куртку с накладными карманами. Второй выглядел по-европейски: серенький, слегка помятый костюмчик, штиблеты с узкими носами, сдвинутая набок кепчонка и
