Григорьев пруд - Кирилл Усанин

Мать вспомнила, что хоть она и именинница, а уважить гостей лучше ее никто не сможет, и поспешила на кухню.

На ее место, ближе к Саше, подсел Леонид. Его крепкое, скуластое лицо от выпитой водки раскраснелось, сквозь редкие волосы просвечивала на макушке, как яркое пятно, лысина, хотя Леониду пошел всего тридцать четвертый год. Под густыми черными бровями прищуривал он светло-голубоватые глаза. Трезвый он был малоразговорчивым, но в похмелье его язык будто смазывали. Говорил он много, охотно и обычно подшучивал.

Вот и сейчас он заговорил, положив короткие жилистые руки на Сашины колени:

— Ну как там жизня твоя, братуха, штыбуется, а?

— Всякое бывает, — улыбнулся Саша.

— Да ты не серчай. Я ведь по-свойски, от души. Понимаю, не маленький. Учиться — это тебе не лопатой шуровать. Тут мозги надо иметь шибко извилистые. Сам знаешь, какая у твоих братовьев грамотешка. Ты один за нее все взял. Я вот школу-то снова бросил. На два месяца меня только и хватило.

— Ты писал, — как бы подтвердил слова Леонида Саша.

— Писал, — передразнил себя Леонид. — Смеялся, поди?

— Да нет.

— Чего уж там. Хуже курицы лапой. Смешно.

— Зря ты бросил школу. Может быть, все бы и получилось.

— Да нет уж, братуха, где уж нам. Вот дай бог машину скорее заполучить, тогда заживем, — горячо зашептал. — В долгу я перед тобой, братуха, ой, в каком долгу!

— Оставь ты это, Леня, Была возможность, вот и записал. — И невольно Саша взглянул туда, где сидели Петро с Августой, и показалось ему, будто Августа что-то сказала ему.

Саша приподнялся, но Леонид усадил его, торопливо заговорил:

— Да ты не сердись, братуха, не сердись. Дело это свойское, зазора тут нету. Ты учись только, а помочь мы поможем, в беде не оставим. Я-то знаю, город деньги любит. А ты вон какой худющий. Ты кушай, братуха, кушай, — заторопил Леонид Сашу, подталкивая тарелку со студнем. — Вот холодца испробуй... А-а, сестренка, присаживайся. — Леонид усадил рядом с собой подошедшую к ним Марию.

Мария же, как только села, облокотилась о стол, опустила подбородок в ладони, затянула протяжно:

Вот кто-то с горочки спустился...

И Леонид, который любил подпевать, подхватил вслед за Марией:

Наверно, милый мой идет...

За другим концом стола дружно запели:

На нем защитна гимнастерка,Она меня с ума сведет...

И вот уже пели все. Только Петро, сидя один в стороне, прикрывал глаза, поднимал время от времени голову и тянул: «О-о-о!» Никто не обращал на него внимания, кроме Саши. Только Августа изредка стучала по широкой спине мужа и при этом почему-то поглядывала на Сашу и виновато улыбалась. Саша старался не смотреть на то, как чудит Петро. Вспомнил, что и раньше был склонен зять к разного рода чудачествам, и привык не удивляться, но сейчас ему стало неловко, и он, пока не кончили песню, вышел на кухню.

На кухне мать была одна. Она разливала компот из широкой кастрюли в стаканы и чашки. Саша подошел к матери и молча прижался щекой к ее плечу.

— А я тебя сегодня во сне видала, — радостно сообщила мать, поглаживая Сашу по волосам. — Маленького такого... У меня на руках... в палисаднике... Знала — приедешь, ждала вот...

— Спасибо, мама, — шепнул Саша.

— Ты чё? — не поняла мать.

— А ты у нас все такая же. — Он тихо рассмеялся. — Все помаленьку бегаешь. Мария так и пишет: «Мама пока здоровая, все помаленьку бегает».

— Куда уж теперь мне. Будто и бегаешь, а тебя все обгоняют да обгоняют. Видать, отбегалась. Вот уже шестьдесят четыре отстукало.

— Ничего, мама, ты у нас еще крепкая. Еще побегаешь.

— А ты похудал, сынок. Учеба-то — она такая, все жилы тянет... Откушай компоту да приляг, отдохни чуток...

Саша присел к столу, пил компот и поглядывал на мать, которая относила стаканы и чашки в гостиную.

«Она все такая же, суетливая», — подумал Саша, и ему хотелось подойти к матери, поцеловать ее, но он так и не решился. Выпив компот, вошел в маленькую комнату, издавна отведенную под спальню.

Здесь стояли две железные кровати с блестящими шарами на спинках, а у окна — современная, уже купленная без него тахта. Остальное все было то же самое — шкаф, письменный стол, этажерка с книгами и журналами. На том же месте, над кроватью, на которой спала Мария, висели увеличенные портреты Леонида в солдатской форме и самой Марии, а над другой кроватью — портрет отца.

Саша взглянул на него, и ему сразу вспомнились дни, когда он тихими вечерами в комнате общежития пытался представить лицо своего отца таким, каким оно было здесь, на портрете. В доме хранилась всего лишь одна фотография отца, и то она долгое время считалась утерянной, пока Мария не стала перебирать все фотографии для того, чтобы найти для портрета свою лучшую карточку; тогда она и наткнулась на фотографию отца и вместе со своей и Леонида фотографией отнесла в фотомастерскую и эту, единственную. С тех пор вот уже лет пять портрет отца висит над кроватью матери.

Саша подвинулся ближе к кровати, вгляделся в портрет. Скуластые щеки, крепкий раздвоенный подбородок, высокий лоб, прикрытый густой прядью волос, и глаза в глубоких затемненных впадинах, широкие, распахнутые настежь, глядевшие прямо, уверенно. И смотрел в эти глаза Саша и чувствовал себя неловко: до сих пор он не выполнил сыновьей клятвы, данной отцу вот здесь, на этом месте, чуть больше полгода назад.

Кто-то пристально смотрел на Сашу. Он оглянулся — в дверях стоял Петро. Он улыбался, но улыбался странно — не то как пьяный, не то как трезвый, и Саша снова вспомнил настороженный взгляд Августы, но вместо того, чтоб сказать что-то, он молча ждал, когда к нему подойдет Петро. А тот вроде не решался, а все так же странно улыбаясь, покачивал головой. Затем медленно направился к Саше.

Саша подождал, когда к нему подойдет зять, уже готовясь ответить на любой его вопрос, даже самый обидный для себя. Пока же подал руку, сказал:

— Здравствуй, Петро.

Широкой ладонью захватил руку Саши Петро, но не ответил на приветствие, а, прижав Сашу в угол между столом и подоконником, неожиданно проговорил:

— Сними очки.

— Зачем? — удивился Саша.

— Сними очки, — повторил Петро.

— Мне и так хорошо.

Саша отклонил голову, пытаясь осторожно высвободиться из угла. Петро, посмеиваясь, как бы заигрывая, пытался рукой дотронуться до очков.

— Сними, — снова повторил Петро.

Саша не знал, чем кончилось бы все это, но вовремя подоспела Августа.

— О господи! — воскликнула она. — Напился, так не приставай.

Она выпроводила Петра из комнаты, отдала его на попечение Марии, за которой Петро послушно пошел в сенцы, на свежий воздух, а сама вернулась в комнату.

Саша стоял все там же, у подоконника. Он был рад, что Августа вернулась и что он сможет наконец все спокойно объяснить.

— Ты не обижайся на него, Саша, — сказала Августа, подходя к брату. — Как напьется, так и чудит. Просто моченьки нету, ходи за ним по пятам, как за маленьким. — И без всякого перехода, без паузы, только тихо вздохнув, продолжила: — Обидел ты, Саша, крепко обидел сестренку свою. Что я тебе плохого сделала? Чем я тебя прогневила?

— Я же, Ава, все написал, как вышло.

— Да, конечно, ты написал, а разве мне от этого легче? Ты же знаешь, какой Петро, разве поверит... Братовьям, значит, можно, а сестре так нельзя?

— Ну зачем же так, Ава! Вы мне все одинаковые... Просто так все нелепо вышло.

Саша вновь — уже в который раз — вспомнил тот осенний дождливый день, который он провел в очереди.

Рано утром, семи еще не было, Саша приехал на Бакунинскую улицу. Одной стороной автомагазин выходил в Спартаковский переулок, длинный и узкий, и весь он был запружен народом. Кажется, нельзя было разобраться, где начало и где конец этой очереди. Все двигалось, шумело, менялось. Саша лихорадочно засуетился, заспрашивал и успокоился, когда уже за ним выстроился длинный хвост людей, с завистью смотрящих на тех, кто успел раньше их.

Со дня приезда в Москву Саша держал в чемодане два паспорта: старый, потрепанный — Леонида, новенький, в кожаной обложке — Петра. Просьба была одна — записать обоих на машину «Москвич-408».

«В столице это просто», — заверили его, но каждое знакомство с автомагазином убеждало Сашу в обратном. Об этом он не писал ни слова, только успокаивал: «Пока все по-прежнему. Записи нет».

И вот запись началась. Люди плотно держались своей очереди, не обходили, и живая цепочка откатывалась, изгибалась, снова откатывалась и снова изгибалась, и так продолжалось долго, и Саша измучился до того, что еле стоял на ногах. Он загадал, что если успеет за час дойти до дверей магазина, то все будет хорошо: запишет и брата, и зятя. И вот ровно через час он дошел до дверей и увидел в глубине коридора широкий стол, за которым сидели два администратора. Они просматривали паспорта, принимали карточки и называли порядковый номер.