Григорьев пруд - Кирилл Усанин

Они вошли внутрь сараюшки. Здесь было тесно, но светло и уютно, и первое, что бросилось в глаза Леонтию, это были деревянные статуэтки, которые стояли и на длинном верстаке, и на подоконнике, и на двух полках, прибитых к стене.

— Вот, увлекаюсь резьбой по дереву, — смущенно проговорил Зацепин и взглянул на удивленного Ушакова. — Не ожидал?

— Все это — сам?

— Представь, сам.

И Зацепин охотно рассказал, как два года назад он появился нежданно-негаданно на квартире одного старичка умельца и тот прямо-таки поразил его деревянными фигурками разных животных, которые были искусно вырезаны из березовых корневищ. В далеком счастливом детстве он умел вырезать ложки — понабрался умения у своего деда — и вот при виде деревянных фигурок вспомнил про это.

Старичок подарил ему несколько корневищ, нож с очень удобной ручкой, а в придачу, для натуры, одну из фигурок.

— Вот, свободное время провожу здесь. Знаешь, помогает. Первое время жена обижалась, а потом рукой махнула. Но сама неравнодушна. Интересуется.

Зацепин был словоохотлив и ласков, и Леонтий, который уже привык видеть начальника участка сосредоточенным, скупым на слова, не переставал удивляться, хотя усиленно делал вид, что все это он воспринимает как что-то привычное, должное.

Зацепин засмеялся:

— Ты же удивлен? Вот и удивляйся на здоровье. Я люблю, когда человек воспринимает все искренне, начистоту. Не надо прятать чувства.

— Что ж, я не буду, — улыбнулся Леонтий и еще раз внимательно оглядел все фигуры и статуэтки. — Здо́рово!

— Может быть, — согласился Зацепин. — Возражать не стану. Иные фигурки мне действительно нравятся... А теперь зайдем в дом. Чайком угощу.

— Удобно ли, Ксенофонтыч? Время-то позднее.

— Ничего, переживем. — И неожиданно признался: — А я, Леонтий, ждал тебя. Все гадал: поделится ли бригадир своими сомнениями или до завтра оставит?.. Ну, рассказывай, как он там, наш герой, себя чувствует?..

После подробного рассказа Леонтия Зацепин долго молчал. Пил чай блюдце за блюдцем и вновь походил на того начальника участка, каким привык видеть его Леонтий на работе.

— Что предлагаешь?

— Съездить еще раз к начальнику милиции, взять на поруки. Выручать надо парня.

— Рановато. Пусть сам осознает. А он обязательно осознает!

— А мы, значит, должны в стороне быть? И спокойненько ждать?

— Верно сказал — ждать.

Леонтий загорячился, но Зацепин спокойно проговорил:

— Охолонись. Оставь кое-что и на завтра. Пригодится.

...Домой Леонтий вернулся уже в одиннадцатом часу. Нина ждала его на кухне.

— Ты почему не в постели?

— Словно сам не знаешь, — усмехнулась Нина. — Ушел рано утром, а возвращаешься поздно вечером — и за все это время ни одного звонка. Так скорее всего в сумасшедший дом с тобой попадешь.

— Понимаешь, Степановна, паренек у нас один ввязался в неприятную историю. В милиции сидит.

— И ты, конечно, ездил его выручать?

— Ездил, — согласился Леонтий.

— Ко всем ты относишься по-человечески, только не к жене, не к сыну.

— Не то говоришь, не то. — Леонтий вскочил, но, наткнувшись на табурет, остановился, взглянул на жену и неожиданно для нее тихо спросил: — Трудно тебе со мной, Степановна, верно?

ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Семейная жизнь Федора никак не налаживалась. Иногда казалось: наконец-то снова приходит то прежнее, такое счастливое и радостное состояние, когда оба понимают друг друга. Но через несколько дней будто из ничего возникала ссора, и опять крики, слезы, и опять все кончалось тем, что Федор выбегал в коридор, хватал плащ, фуражку — и на улицу. В иные дни ему не хотелось возвращаться домой, замечал, что, как прежде, не спешит к Ирине, что при воспоминании о ней ему становится даже неприятно.

«Неужто я разлюбил ее?» — пугался Федор.

Не испытывал он радости и на работе, той самой радости, какая жила в нем тогда, когда он работал на комбайне. Именно эта радость любимой работы не забывалась им никогда. И он был уверен, что с возвращением в бригаду Леонтия Ушакова это чувство радости теперь уже будет с ним постоянно. Но шли дни, недели, а ничего подобного не происходило. Может быть, виной тому были постоянные ссоры с Ириной? Но нет, ссылаться только на это не хотелось. И в конце-то концов пришел бы тот день, когда Ирина поняла бы его: он не может жить без своей любимой работы, как и без нее тоже. Ведь бывают же минуты, когда она, как бы нечаянно, начинает его расспрашивать о комбайне, о том, что он из себя представляет. И он, Федор, отмалчивается. Значит, сам виноват? Но почему виноват, если ему не хочется говорить о своей работе? И опять возникает все тот проклятый вопрос: «Почему?»

И вдруг Федор понял. Понял в тот день, когда комбайн неожиданно вышел из строя. Это произошло уже после того, как на комбайне заменили не только бар, но и поставили новую «лыжу», изготовленную Сергеем Филипповичем.

— Что у тебя там, Федя? — спросил звеньевой Михаил Ерыкалин. — Долго еще?

— Черт его знает! — выругался Федор. — Вроде все осмотрел, а не включается.

— Может, Филиппыча вызвать?

— Не стоит. Еще покумекаю.

Но прошел целый час, а комбайн, как назло, не включался. Возле крутился Сергей Наливайко и без конца задавал вопросы:

— А может, здесь неисправность? Или здесь?

Федор не выдержал, кинул мешочек с инструментами к ногам Наливайко.

— Если ты прыткий, то сам попробуй!

Хотел устыдить Сергея, принизить: мол, техникум кончил, не разбираешься в простых вещах, но туда же, в специалисты лезешь.

Но Сергей не обиделся, даже напротив, был рад, что ему разрешили один на один «посоветоваться» с комбайном. Схватил мешочек — и мигом к щитку, на живот прилег, того и гляди под комбайн улезет.

— Чего ты ужом-то вытягиваешься, ты уж колечком соберись, сподручнее будет, — шутил Андрей Чесноков.

— Ты, Андрюша, не шуткуй, дело серьезное, — наставительно говорил Трофим.

— Разве я шуткую? Я совет даю.

— Хватит языками молоть! — строго прикрикнул на них Михаил Ерыкалин.

Андрей засмеялся:

— Ну, Михаил, совсем начальником заделался. Скоро орать будешь!

— Надо будет — и заору! — серьезно проговорил Михаил и нетерпеливо спросил: — Как там, Сергей?

— Ладится, что ли? — спросил и Трофим.

И никто не обратился к нему, к Федору. Будто не было его рядом, будто и не он машинистом здесь. Злился Федор и вдруг пожелал про себя, чтоб комбайн окончательно вышел из строя.

Взвыл мотор протяжно и долго и замолк, еще загудел — снова замолк, но на третий раз комбайн заработал ровно, спокойно.

— Посторонись, честной народ! — весело закричал Сергей Наливайко и включил бар, а потом включил скорость, и комбайн медленно, но уверенно пошел вверх.

Ребята заняли свои рабочие места. Только он, Федор, стоял в сторонке и не шевелился. А потом, будто очнувшись, подбежал к комбайну, оттолкнул от щитка управления Сергея:

— Иди, лучше командуй!

Не обиделся Наливайко, уступил Федору его законное место. Но сам не ушел, а стоял чуть поодаль и внимательно следил, как управляет машиной Федор.

Но что это? Комбайн проехал всего один метр и остановился. И уже на правах хозяина уверенно подошел к комбайну Сергей Наливайко и также уверенно сказал:

— Пусти, Федор, я сам.

И тут Федор взорвался:

— Чего ты все лезешь, как в душу! Просят тебя?

Сергей растерянно пожал плечами:

— Какая муха тебя укусила, Федя? Не выспался, что ли?

— Не мешай! Уйди!

— Зачем ты, Федор, взъелся на парня, — вступился за Сергея Михаил Ерыкалин.

— Я хозяин, мой комбайн!

— Тут хозяев нет! — возразил Трофим. — Тут — коллектив!

Пришлось вновь уступить свое место Сергею Наливайко. И опять, как несколько минут назад, мотор сначала взревел, потом загудел, а затем заработал как положено. Но на этот раз не оттолкнул Федор Сергея, и Сергей управлял комбайном наравне с Федором. Когда доехали до конца лавы, Сергей, пожав руку Федору, радостно выдохнул:

— Спасибо тебе, Федя.

И с того дня он часто вставал рядом с Федором. Уже никто больше не произносил вслух одно только имя Пазникова, а обычно добавляли:

— И Сергей помогал.

А однажды кто-то из ребят сказал, обращаясь к Сергею:

— Становись, дружище, комбайнером.

И Сергей вполне серьезно ответил:

— А что, подумать можно.

Федор стал середняком, одним из многих. «Да, середняком, — соглашался вдруг Федор. — А если так, то зачем же я здесь, в этой лаве? Чтоб мучить себя? Ирину?»

— Ты чего такой грустный, Федор? — спросил его, встретившись случайно в коридоре быткомбината, Алексей Иванович. — Может, с женой поговорить?

— Спасибо, не надо. Устал я.

— А я уж подумал, не случилось ли что. — И заторопился дальше.

«Так спросил, по привычке», — с неприязнью подумал Федор и опять поймал себя на мысли, что раньше вот так он не думал о Жильцове.

А увидев в проеме открытой двери склонившихся над столом начальника участка и Леонтия, поморщился. «Им хорошо теперь вместе, а что до меня — наплевать. Уже не интересуются, что и как. Чужой я ему стал. И вообще я здесь лишний».