Архангельские новеллы - Борис Шергин

Выпила, вылакала, вылизала все до капли и — окном да на трамвай.

Сродники и сродницы пришли — все чисто. Не надо мыть посуду.

А туда, где воронка после Акули получилась, приехали профессора спорить — аэролит, метеорит или болид упал на это место.

У бабы да у дедка были желанные внук да внучушка, Офоня да Манюшка. Вот дедко рыбы соленой напромышлял, бабка наелась и пить захотела.

— Манюшка, наставь-ко самоварчик!

— А с чем пить будем?

— С лонпасьём, бажона.

Впучка с ведерком к речке ссыпалась, зачерпнула со дна, где погушше, да на ту сторону и взглянула. Взглянула и раздумалась, раздумалась и горько заплакала.

Бабка ждала-ждала — в роте пересохло, ша'ркат за внучкой.

— На, Манька, кто тебя, девка?

— У-у-у, бабииька-а! Видишь, за рекой деревня?

— Пес ли не видеть, она век там стоит.

— У-у-у, бабинька, вырасту я велика и красива. И вдруг да на мне кто из той деревни и посватается. Может, я и замуж выйду. И родится у меня паренек. И будет он на двенадцатом годку, пойдет к вам в гости по молоденькому ледку, провалицце да и пото-о-онет!...

Бабка ахнула, пала рядом и завыла:

— Жаланненькой правнучек, дождалсе бы ты морозу! Отпустили тебя дики родители по тонкому ледочку!

Дедко чаю приждался, дале полетел обоих искать. Видит, катаются по песку.

— Кто вас, окаянные? Кака беда стряслась? Ведро утопили?

— У-у-у, дедко-о! Ни фига ты, плешивый мерин, не знаешь. Наша Манюшка вырастет красива да толста. И быват, на ей хорошой жених из-за реки и посватается. Замуж выйдет да вдруг и паренька родит. И сдумат паренек-от к нам в гости по молоденькому льду... Провалицце, да и захлебнецце-е!

У деда бороденка затряслась, слезами облился:

— Под лед попадешь, не хошь да захлебнессе!... А кабы, голубчик, не потонул-то да вырос бы, должность бы хлебну получил, нам бы денежи отдавал... Теперь на кого ты нас покину-у-ул!...

Все трое катаются по песку клубом, верешшат, будто кто их режет...

Внук Офоня в это время в пяти с половипой верстах под овином сидел. Услышал по речке благой рев. Снялся да полетел, — не пожар ли, думает? Прибежал к речке — рот на-распашку, язык на-отмашку.

— Кто утонул?... Я думал, не пожар ли?... Не медведь ли кого дерет?...

— Ах, Офонюшка-а-а! Ничего ты не знаешь и не ведаешь. Как твоя-та сестричушка Манюшка да подрастет она бо'лышинька. Быват, на ей какой жених из-за реки и обза'рицца. И замуж она за его, дурака, выйдет. Вдруг да и парничка' родит. И будет наш правнучек на двенадцатом годку, пойдет к нам в гости по молоденькому ледку, провалицце да и по-то-о-онет!

И опять по берегу вьются, землю роют. Офоня глаза выпучил, рот открыл:

— Вот... язи рыба! Тьфу! Вот стихопаты! Ише детки в матке, а матка в бабке, а они с крыку порвались. Опосле такого факту я жить с вами не хочу! Заревитесь хоть до смерти, а я пойду умных искать!

Взялся от того места да и пошел. Идет день, идет два. Видит: вкруг худой баньки леса сколочены, блок скрипит и народу толпа за канат тянет. Корову на этот овин канатом подымают.

— Граждане, это что? Дом новой системы строите? А животна при чем?

— Вишь, на бане два куста травы зеленеют?

— Ну?

— А сено знаешь почем?

— Дорогое.

— Чтобы трава не пропадала, мы корову на баню и тянем...

— Граждане, коса у вас есть?

— Кто знает!...

Офоня косу добыл, на баню залез, эти кустышки на землю смахнул... Мужики рады, корова рада, все рады.

Зовут умного в гости.

— Не! Мне с экими гугенотами не жира. Я пошел умных искать.

Опять шляндат, долго ли, коротко ли. Забрел в деревню. Видит — из избы старуха выскочила с ложкой, улицу перебежала, нырнула в погреб, из погреба в избу полетела, из избы опять в погреб...

Офоня диву дался:

— Баба, ты зачем с ложкой-то взад да вперед? Физкультурой занимаиссе?

— На! Обедаю! Пудин хлебаю с молоком. В квартеры пуденя ложку хлебну, на погребицу гоню, там ложку молочка. Дале опять во свою квартеру пуденя хлебнуть, оттуль опять в погреб... Устанешь, конешно.

— Бабушка, ты в погребе-то крыночку налей, домой занеси да и хлебай сижа, радуйся.

Сделала старуха, как Офопя советует... Возликовала:

— Молодой человек, каки вы опытны! В благодарность жалаю за вас вытти замуж!

— Что ты, очумела? Мне ведь умну надо!

Идет наш искатель дальше. Видит — дом состроен, а окон не прорублено, и застройщики свет в квартиру ситами, коробами да решотами носят. Выфурнут на улицу, корзинку или решето на солнышко наставят да бегом в дом. Все в синяках, там ведь темно...

Офоне бедно над има:

— Хозяева, пора'то ли светло в избы-то?

— Ужо, не все сразу...

— Топора дайте!

Топором наш Офоня окошки прорубил, стало светло. Всем весело и приятно.

— Ах, осподин анжинер, останьтесь хоть на один сезон. Белым хлебом будем кормить, на одного две карточки сделаем!

— Нет, не завлекайте напрасно. Я пошел умных искать, да опять на дураков наехал.

Он в путь отправился, а хозяева выпехались из этих окошечек, кивают ему с милой улыбкой, машут.

Сказывать скоро и легко, итти долго и тяжело. Подошел Офоня к большому селу. Тут праздник, ярмарка. Смотрит Офонька,— некоторой дядя накупил мебели. На воз насторожил, а столик маленький никак не воходит. Этот дядя и говорит:

— У стола четыре ноги, все равно что у коня четыре. Сзади добежит...

Стегнул кнутом по столешнице, гу'кнул, свистнул и уехал.

Другой житель накупил глиняных тарелок, латок, горшков. А скласть не во что. Житель что придумал? Кол из огороды выдернул, днища у горшков, у тарелок пробил, на кол посуду надел и отправился восвояси. С гордостью на Офоню поглядел:

— Вы-де, нынешние, нутка! Догадайтесь так, как я.

Офоня с ярманки в село. Около крайней избы галдеж, крык, мужики кучей бегают... В воротах хомут на гужах распялен, и в этот хомут мужики лошадь палками загоняют:

— Эй, эй!... Вали, вали! с того боку забегай! Эй, забегай...

Где беда, Офоня первой:

— Мужички, что с коняшкой?

— Кого тебе? Видишь, лошадь на ярманку гулять запряга'м.

— Дак разве палками надо в хомут? Разве так запрягают?

— А по-твоему, за хвост надо привязывать телегу-ту?

— Дозвольте, я покажу, как в нашей губе'рни.

Хомут от ворот отвязал, лошаденку погладил, этот хомут тихонько наложил — без крыку, без канители...

— Поезжайте! Да как я велю, век так делайте! Кресьяна к ему на шею всем обшеством бросаются, обнимают, дарят безумны поцелуи и клятвы:

— Незабвенной юноша, у нас завтра перевыборы. За вашу хениальность выбирам тебя в бессменны придседатели.

— Душевно рад, но не могу. Я специально умных искать иду, да все вот на эких безумцев навертываюсь. Адью!

Стоит Офоня, приуныл:

— Не домой ли поворотить?... Везде народ однакой... Нет, вон ешше хто-то скачет... Не умной ли человек что работат?

Близко подошел да и сел, где стал.

Против дома на тыну брюки стоя распялены, и почтенной гражданин в подштанниках в эти брюки сразбегу попасть норовит. Сажен за пять разбежится, выгалит ногами, а все мимо.

Наш парнишко хохотал, хохотал, наконец гражданину за рубаху сграбился:

— Папаша! Умоляю! Разъясните вкратце, почему эти скаковы рекорды?

— Что тебе? Видишь, на ярмарку наряжаюсь! Брючки выутюжил, теперь в них стремлюсь попасть.

— Скакать-то почто?!

— А у вас как? Через голову надевают? Или голы ходят подобно негритянам и алипутам? Нет, мы на таку низость пе способны.

— Я не к тому: ты сядь да надень.

— Коман?

— А вот как.

Часу не прошло, уяснил этот гражданин, как надо одеваться. Расплакался, как дитя. Говорит:

— Все хениальное просто! Какой прогрец и угрикультура! Хорошо, теперь лето, дак можно на улке разбежаться, занимаясь тувалетом, а зимой!... С полатей скачем в брюки-ти. Также и при обувании, со стола, с печи в поставленные валенки сналету стремимся. В пиджаки с лавок ныряем... В преклонном возрасте дак горе.

Офонька заплакал громким голосом и убежал домой. Живет теперь с сестрицей, с дедушкой и с бабушкой.

Муж с женой, с Хо'врей пришли в город. Ховря зазевалась да и потерялась. Муж затрясся, глаза выпучил и заревел:

— Хо'вра!! Хо'вра-а!!!

Народ собрался:

— Ты что пасть открыл? Здесь город! Эдак не ревут!!!

Из-за вашего го'рода да пропадать Ховриной го'ловы?! Хо'вра!! Хо'вра-а!!!

ЩЕДРАЯ ВДОВА

У купеческой вдовы дочка помре' — богатая невеста. По городу пошел слух, что вдовица дочернее приданое раздает неимущим. Является к ней бедная девка.

— Здравствуйте, Матрена Савишна.

— Что скажешь, голубушка?

— Люди-то сказывают, у вас дочерниного именьица много осталось...

— Не знаю, много ли, мало ли, а одного платья шесть сундуков, белья два комода, обутки три ящика, саков да пальтов два гальдеропа...