Жуть - Алексей Жарков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А ещё были самоубийства. Трое рабочих покончи собой спустя три часа после обвала. Одновременно. Лишний шаг вперёд — там, где кончается скала…
Да, мой попутчик поведал действительно непостижимую историю. И вы не обязаны в неё верить.
Он рассказал ещё немало интересного. Но уже доступные любому интересующемуся человеку факты. О том, что Сурамский перевальный участок Закавказской железной дороги известен ещё и тем, что стал первенцем электрификации магистральных линий, и о многом другом…
Тоннель кончается, гаснет свет.
Я размышляю…
Хоронить у нас умели и умеют. Не людей — ффффффакты…
— — —
— Месьё не желает кофе? — попробовал официант.
— Нет. — Человек с ароматной сигарой, не отрываясь, смотрел на картину. — Но я сразу позову вас, если по недоразумению возжелаю этот ужасный напиток.
На холсте, украшающем стену парижского кафе, был изображён рухнувший из окна поезд. Локомотив, пробивший стену вокзала Монпарнас и упавший на трамвайную остановку.
На улице изнывал май, истинные французы стекались на полуденное «манже», которым не пренебрегали даже перед лицом войн и революций («француз может всё, но не может долго быть без еды»), что уж говорить о мирных восьмидесятых 20 века. Замок Консьержери высокомерно возвышался на противоположной стороне Сены. Человек с сигарой продолжал рассматривать картину.
— …не против компании? — спросили слева.
— А?
За столиком сидел пожилой мужчина в идеально-чёрном костюме.
Человек с сигарой не помнил, как кто-то подходил, а уж тем более садился рядом. Кажется, он проворонил даже часть обращённых к нему слов. Впрочем, картина… она крала всё его внимание. Она…
— Вы не находите эту картину околдовывающей? — спросил человек с сигарой у незнакомца, подсевшего за его столик.
Сен-Жермен, а именно им являлся возникший за столиком пожилой мужчина, глянул на холст. Жест приличия, не более. Будучи поклонником многих искусств, он не мог извлекать из живописи ту потаённую суть, присущую любой красоте, — наслаждение. Всякая картина теряла в его взгляде целостность, распадаясь на отдельные мазки. Граф смотрел на следы времени, накладывающиеся, взаимосвязанные, порождающие эхо следующих шагов.
Лишь связи. Порой весьма неожиданные, но всё-таки связи…
Мазки Времени.
— Бесспорно, — согласился Сен-Жермен. — Но это колдовство ещё не случившегося, лишь предопределённого.
— Не случившегося? Ну, знаете ли! Поезд упал, и этот образ завершён полностью, он не оставляет шансов другим возможностям. Это смерть. Это вздох облегчения. Это поверженный титан.
Во взгляде графа возникла насмешливость, широкий лоб, говорящий об опасном разуме, прорезали гордые морщинки.
— Важно не то, что титан упал, а то, где он упал. И как глубоко удар поселился в костях этого места. Вы знаете, что связывает крушение экспресса Гранвиль — Париж в 1895 году, изображённое на этом холсте, и освобождение от немцев Парижа в 1944-м? Какие метки ставят подобные катастрофы на реальностях?
— Нет, но…
— Хотите почувствовать себя машинистом в поезде с отказавшей системой привода тормозов? Тогда — слушайте!
Гранвилль — Париж — Берлин
Д. Костюкевич
6.
Поезд ехал из Гранвиля.
Поезд выпал из окна.
Почти стихотворение, почти фантастика.
22 октября 1895 года потерпел крушение экспресс Гранвиль — Париж. Авария случилась на тупиковом Западном вокзале, позже переименованном в Монпарнас.
Пассажирский поезд не смог затормозить на уклоне, прорезал перрон старого вокзала на скорости сорок километров в час, снёс путевой упор, проломил буферным брусом переднюю стену здания и, расколов ограждение узкой террасы, рухнул на улицу, находящуюся десятью метрами ниже железнодорожных путей. Это шокирующее событие произошло ровно в четыре часа после полудня. Событие, помимо прочего, величественное и завораживающее в «артистичности постановки», если вы на безопасном отдалении, на незаконченном выдохе или вдохе лицезреете рождение из кирпично-стеклянных брызг парового монстра и его скорую шумную гибель, если вы не внутри поезда, если вы — не погибшая под обломками женщина.
Локомотив ударился носовой частью о мостовую и, выслушав визгливый крик сцепок, нехотя замер, отыграв финальный акт торможения. Колёса крутились, пар поднимался, пыль оседала. Фрагменты шестидесятисантиметровой стены, разрушенные паровым молотом, были раскиданы по тротуару. Среди кирпичного боя: сломанный тупиковый брус, осколки стекла, бетонные черепки оградки, окровавленное женское тело, крик вокзального люда, выброшенный в пролом на улицу, приваленный обломками.
Из пассажирских вагонов, замерших в станционном зале, стали выбираться перепуганные, растерянные люди. Внизу на площадь рю де Ренн стекались прохожие, скапливались у трамвайной остановки, глядя на припавший к фасаду металлический цилиндр. Приподнимались котелки — в оторопи, в неопределённом почтении к гротескному зрелищу. К окнам соседних домов липли лица. На коньке крыши привокзальной гостиницы застыл чумазый беспризорник.
Над проломленной террасой виднелся край багажного вагона, словно подползшего взглянуть на аварию, а между ним и локомотивом — между первым и вторым этажами — завис тендер. На мостовую капала вода.
Весть о крушении расползалась по району Монпарнас, растекалась по пятнадцатому округу. Танцевальные залы, кабаре, кафе и кабаки вдохнули новость и продолжили жить уже с ней.
22 октября. За прошедшее столетие эта дата знавала разные события. Был совершён первый в истории прыжок с парашютом: Андрэ Жак Гарнерен сиганул с воздушного шара над одним из парков Парижа. Началось Вяземское сражение. В Санкт-Петербурге открылись двери ювелирной мастерской Густава Фаберже. Члены секты, основанной офицером в отставке Уильямом Миллером, узрели Второе пришествие Христа. Центр «Земли и Воли» был разгромлен. «Фаустом» открылась нью-йоркская «Метрополитен-Опера»…
…Потерпел крушение идущий из Гранвиля экспресс. Пассажирский поезд №56, ведомый паровозом №721 (тип 1-2-0: одна бегунковая и две ведущие колёсные пары). Двенадцать вагонов в составе: три багажных вагона, почтовый, восемь пассажирских. Сто тридцать один пассажир. Локомотивом управлял Гийом-Мари Пелерен, машинист с девятнадцатилетним стажем.
— Иисусе, — Альберт Мариэтта, начальник поезда, был бледен. Он спустился на перрон, но никак не мог разжать вцепившиеся в поручень пальцы. — Проверь пассажиров…
Помощнику машиниста, которому адресовался тихий приказ, самому требовалась помощь. Из рассечённого лба текла кровь, заливала правый глаз, помощник машиниста заторможенными движениями растирал её по лицу. Он опустился на корточки у двери и принялся что-то искать в карманах — возможно, сигареты. Из паровозной бригады избежал падения на улицу только он — вместе с начальником поезда до последнего пытался задействовать в вагонах воздушные тормоза Вестингауза.
Как там остальные: машинист, кочегар?
Пыльные лезвия света били в щели между раскуроченной стеной и багажным вагоном. Часы на западной стене загнали в камеру прошлого ещё одну минуту. Продавщица цветов присела у лотка, вслепую собирая упущенные на пол цветы — фиалковые глаза не отрывались от поезда. Вокзальный жандарм пробирался через толпу зевак, голоса которых густо поднимались к перронным фонарям.
Мариэтта заковылял вдоль вагонов.
Это идиот Пелерен перекрыл кран воздушной магистрали, думал начальник поезда, поэтому тормоза не сработали. В остальном его мысли пребывали в разрозненном, плачевном состоянии, словно им не хватало времени, а спешка приносила только ссадины и синяки. В действительности, времени было в избытке. Уже — да. Вот только к чему оно теперь? Утирать кровь и считать трупы?
— У вас всё в порядке? — кричал (так ему казалось, на самом деле он хрипел) Мариэтта в двери вагонов, хватал за рукава ошалевших пассажиров. — Есть жертвы?
— Нет, — отвечали ему.
— Никто не погиб.
— Пару синяков.
— Нет. Вроде нет.
— Слава Иисусу, — хрипел начальник поезда и брёл дальше: — У вас всё в порядке? Есть жертвы?
Так он вышел на улицу, не совсем осознавая, что вагоны закончились, и, обойдя здание вокзала, оказался площади рю де Ренн. Возле паровоза, уткнувшегося буферным брусом в асфальт. Толпа расступилась, пропустила, словно почувствовала его причастность к катастрофе.
Мариэтта остановился напротив сидящего на мостовой машиниста, глянул вверх: слез сам или его спустили? Губы Гийом-Мари Пелерена сочились кровью, на лбу зрела лиловая шишка, размером с манометр. Рядом участливо выжидал пышнощёкий жандарм. Два других накрывали простынёй чьё-то тело, из-под ткани торчала женская нога. Почему-то босая.
