Религия - Тим Уиллокс

— Только посмотри на них, — произнес Борс. Могучий уроженец Карлайла сидел на коне, положив на колени дамасский мушкет. Кажется, он говорил о турках. — Сколько доблестных воинов было впустую загублено на этой скале.

— Сегодня мы здесь не ради турок, — сказал Тангейзер.

Борс ответил:

— Я знаю, кому мы хотим пустить здесь кровь. — Он заморгал и отвернулся, словно ощущал себя уже не тем человеком, каким был когда-то. Потом он снова повернулся к Тангейзеру. — Я рассказал ему все!

— Я и сам рассказал бы, — заверил его Тангейзер. Он уже слышал историю о голове Сабато Сви. — Но это никак не повредило, он просто получил ту веревку, из которой сам себе связал петлю.

Его слова не утешили Борса. Он взглянул вниз, на окровавленную долину, на бурно кипящее по всей котловине побоище.

— И где мы его найдем?

Тангейзер обернулся к Гуллу Кейки, который наблюдал за уничтожением цвета турецкой армии с гораздо большей радостью, чем его спутники. Тангейзер махнул рукой.

— Желтые знамена, — сказал он. Гуллу кивнул. — Мы сможем добраться до них быстро, не пробиваясь через сражение? Если Орланду здесь, он будет с ними.

Гуллу направил свою лошадь вниз по склону, Тангейзер повернулся к Борсу.

— Там мы найдем и Людовико.

Борс двинул лошадь вслед за Гуллу Кейки.

— Борс! — позвал Тангейзер.

Борс остановился. Тангейзер подъехал ближе. И сказал:

— Usque ad finem.

Он протянул руку. Борс взял его руку и крепко пожал.

Они поехали вслед за Гуллу на север, вниз по гребню холма в сторону залива Салина. Море справа от них было белым от отраженного света. Отряды Пиали патрулировали только берег. Когда хребет опустился в узкую седловину, за которой начался пологий спуск к волнистым холмам, грохот битвы сделался громче, дым от горящего пороха разъедал им глаза. Они проезжали мимо людей с чудовищными ранами, с отсеченными конечностями и стрелами, торчащими из животов, которые доползли сюда, чтобы умереть. Они провели своих лошадей в какой-то сотне футов от общей свалки, и Тангейзер внимательно рассмотрел бушующий рядом хаос.

Целое войско tercios — должно быть, не меньше полутора тысяч — осаждало турецкие ряды с алебардами и копьями, пока пять mangas[116] аркебузиров с почерневшими ртами две сотни человек в каждой, прекрасно защищенные колючим частоколом колющего оружия, — держа патроны в зубах, отмеривали порох, заряжали и выстреливали; ряды их постоянно сменяли друг друга, они поливали врага продольным огнем, сеявшим смерть в турецких рядах. Напуганные, лишившиеся всадников лошади брыкались и бросались из стороны в сторону, носясь по полю, топча кричащих раненых копытами. Насколько мог судить Тангейзер, турецкие кавалеристы, теснимые копейщиками-христианами, сражались по большей части пешими.

На пологом спуске в котловину, в двух сотнях ярдов от главного сражения, несколько сотен конных рыцарей выстроились в клин и теперь, выставив перед собой копья, двинулись на левый фланг турок. Испанские пехотинцы ощутили, как дрожит под всадниками земля, и sergento mayor[117] проревел приказ, который был тут же подхвачен abanderados.[118] Гениальность войска tercios состояла в слаженности действий копейщиков и аркебузиров каждого подразделения. Подчиняясь взмахам синих и зеленых флажков сигнальщиков, они отошли назад от строя турок, разворачиваясь, словно две открывающиеся створки гигантских ворот, стрелки прикрывали огнем образовавшийся разрыв, и в эту все расширяющуюся брешь с грохотом ворвался клин рыцарей. Они пропахали строй турок холодной сталью и ворвались в задние ряды. Пока всадники истребляли турок по всей котловине, отряд копейщиков — сотня рядов по шесть человек в каждом — прошел через разорванный строй и принялся теснить Сари Бейрака, загоняя его в море.

Тангейзер повернулся к Гуллу Кейки и потянулся рукой к пистолету с колесцовым замком.

— Ты жди здесь, если хочешь посмотреть на своего будущего правнука.

Зрелище истребления турок сильно занимало Гуллу, и он, кажется, был только рад подчиниться. Тангейзер сунул пистолет за пояс и выхватил меч, Борс раздул запальный фитиль дамасского мушкета. Они спустились с кручи и рванулись во все расширяющийся разрыв в строю бойцов. Земля была сплошь усеяна павшими турками, и лошади отыскивали среди них дорогу с изяществом танцоров. Пока Тангейзер с Борсом обходили сзади копейщиков, зажатые с двух сторон мусульмане отступили к выходу из котловины. Непоколебимый Мустафа лично стоял в центре своего войска, а арьергард продвигался к берегу залива Святого Павла.

В отчаянной попытке соединиться с ним остатки отряда Сари Бейрака — почти вырезанного — снова оседлали коней, чтобы пробиться в закрывающуюся брешь между котловиной и заливом Салина. Пока копейщики неукоснительно сужали проход, через который могли спастись кавалеристы, mangas аркебузиров осыпали их пулями, а конные рыцари атаковали с праведной яростью. Почва сделалась вязкой от крови, в горле першило от стоящего в воздухе порохового дыма и пыли. От звука труб, боевых кличей, ружейных залпов и пронзительного ржания лошадей с перерезанными сухожилиями и вспоротыми животами Бурака пробивала дрожь, и Тангейзер, чтобы успокоить, шептал ему на ухо газель. Он внимательно всматривался в затянутое дымом поле боя и не видел ни одного знакомого лица. Тангейзер заставил Бурака подойти ближе, поднялся на стременах и двинулся вдоль строя. Где, во всей этой свалке, может быть Орланду?

Переживший буйное помешательство последних дней форта Сент-Эльмо, Орланду сумел сохранить самообладание во время отступления. Но все-таки битва за Сент-Эльмо была ограничена горой камней, а неожиданные повороты в ходе сражения на открытой местности требовали от Орланду всей его сообразительности. На его попечении находились три запасные лошади, и он с самого рассвета держал их за уздечки. От стоящего вокруг грохота и смятения даже специально обученные лошади постоянно пугались, и Орланду приходилось тратить почти все силы на то, чтобы успокоить их. Он снова и снова повторял на ухо лошадям шахаду, уверенный, что звуки знакомой арабской речи помогут им. По большей части это действительно помогало, но он был покрыт синяками с головы до пят и уже сбился со счету, сколько раз ему удавалось избежать удара в голову.

Другим конюшим повезло меньше. Орланду видел, как двое упали без сознания, а третий получил пулю в лицо. Из оставшихся после них лошадей Орланду пополнял свои запасы, потому что время от времени к нему, пошатываясь, подходил какой-нибудь лишившийся коня кавалерист и забирал свежую лошадь из тех, что у него имелись. Некоторые уезжали без седел, некоторые приносили седла с собой. Мучения лошадей, павших в битве, были чудовищны и вызывали у Орланду большее сострадание, чем крики людей. Лошади барахтались в озерах крови, покалеченные и ничего не понимающие, или носились по полю, ослепленные и обезумевшие, или ковыляли по долине, волоча за собой вывалившиеся клубки желтых внутренностей, которые разматывались у них между задними ногами.