Операция «Хрустальное зеркало» - Збигнев Ненацкий

– Фью-фью! – громко присвистнул Яруга. – Этот человек действительно не так уж глуп.

– А поскольку, Яруга, вы привыкли мыслить по шаблону, почему вы не предусмотрели еще одной возможности? Ведь могло случиться и так, что Некто получает от партии задание государственной важности. Он должен действовать в абсолютной тайне именно в том районе, где ведет свою работу матерый предатель. Но его интересует не сам подлец, на карту поставлено нечто большее… В какой-то момент этот человек опознает предателя. Но события развиваются так, что одновременно и сам предатель догадывается, кем является Некто. В обычных условиях тот взял бы подлеца за шиворот и препроводил в Варшаву к своим коллегам. Но, как я уже заметил, все происходит не в обычных условиях. Начинается бой, и этот Некто не знает, чем бой закончится. Может быть, он сам погибнет от вражеской пули, а вместе с его гибелью будет погребена тайна предателя, который вновь и вновь станет посылать на смерть наших товарищей, как он уже не раз делал это. А возможно, воспользовавшись общим замешательством, подлец и вовсе ускользнет или успеет предупредить своих о том, кто этот человек и какую роль он выполняет? Ответственное задание, ради успеха которого пожертвовали собой столько наших людей, будет сорвано. Ответьте же Яруга, ответьте, положа руку на сердце, что бы вы предприняли, окажись вы на его месте? Может, и вы бы вырвали пистолет из лап предателя и пристрелили его во время сражения, потому что, как говаривал один мудрый польский король, которого звали Стефан Баторий, «только мертвый пес не кусает». Это и моя вина, Яруга, что, сидя в Варшаве и разрабатывая эти самые инструкции для наших органов на местах, мы не всегда умеем все предусмотреть и учесть. И потом наши добросовестные, верные и далеко не глупые товарищи в уезде, стоя на кладбище, ломают голову над тем, по инструкции или нет пристрелили предателя.

Яруга так уставился на Альберта, будто хотел заглянуть к нему под черепную коробку. А может быть, он лишь внимательно изучал черты его лица?

– Так что же вы посоветуете, майор? – тихо спросил он.

– Я ничего не могу вам посоветовать. Я и сам не знаю, как разрешить подобную проблему. Мне, однако, кажется, Яруга, что вам стоит еще раз взглянуть на телефонограмму, которую прислали по поводу меня из Варшавы. Вдруг вы сумеете прочесть в ней еще кое-что между строк, и тогда легче будет принять решение. Но я думаю, что вы не найдете ее в том балагане, который царит на вашем столе. Подобного балагана на столе начальника уездного управления мне еще ни разу не приходилось видеть.

– Итак, это ревизия? – поморщился Яруга, потирая рукой свои ввалившиеся щеки.

– Вы прекрасно знаете, что не ревизия. Потому что, если бы была ревизия, то вы бы уже давно побеспокоились о том, насколько надежное пристанище у товарища майора в пансионате Рачинской. Вы бы уже давно заинтересовались, не на голодной ли диете сидит товарищ майор, и сгоняли бы кого-нибудь в ресторан за бутербродами. А так как вы знаете, что это не ревизия, то вам и дела нет. Что, разве не так?

Яруга усмехнулся.

– Вы голодны?

– Успокойтесь. У Рачинской меня ждет обед, какого вы не получите. Позвольте же мне поэтому пойти пообедать как следует, да и сами перехватите что-нибудь, а то на вас смотреть страшно.

Альберт поднялся. Яруга встал тоже. Он продолжал улыбаться.

– Вы славный парень, вы очень интересный парень, майор. Если бы мы были с вами на партийном собрании, я бы настоял на том, чтобы вы рассказали свою биографию. Я сделал бы это не потому, что не доверяю вам, боже упаси, а просто из любопытства.

– А я, Яруга, на партийном собрании спросил бы вас о другом. Я бы поинтересовался, как это так получается: в район направляют двух инженеров, чтобы найти площадку для строительства фабрики, и никому даже в голову не придет подумать об их безопасности. Вы думаете, Яруга, что у нас в Польше переизбыток инженеров, таких инженеров, которым можно доверить строительство фабрики? И вы, вероятно, считаете, что так и будут без конца направлять сюда инженеров, здесь убивать их, а вы будете сидеть сложа руки? И я спросил бы вас еще об одном: почему на облаву отправляют три грузовые автомашины с рабочими и ни один из этих людей не возвращается живым и здоровым? Ведь это были, видимо, самые лучшие, самоотверженные люди города. Или вы думаете, что социализм строится только для тех, кто сидит сейчас за закрытыми ставнями и наблюдает, как мы берем врага за горло? Нет, брат. Надо, чтобы в этой войне уцелели и наши лучшие люди. Вы ответите перед партией за каждую каплю крови, пролитую в этом уезде. Понимаете?

– Рокиту словами не убедишь…

– А я и не говорю, чтобы вы агитировали Рокиту за народную власть. Однако на то и дан разум, чтобы сказать: довольно пролито крови как с одной, так и с другой стороны. Ведь и по ту сторону баррикады может оказаться честный человек, который попал туда случайно и не знает теперь, как ему выбраться из этого болота. И я думаю, Яруга: если бы удалось воспрепятствовать дальнейшему кровопролитию, если можно было бы как-то поближе приглядеться к людям с той стороны, отделить здоровое от больного! Больное пусть сгниет, а все здоровое должно продолжать жить. И думается мне, что для этого не жалко пожертвовать жизнью одного или двух майоров госбезопасности.

Яруга иронически усмехнулся:

– Я верю вам, майор. Верю, потому что это вы так говорите. Но если бы то же самое стал заправлять тот человек, что, не моргнув глазом, прикончил Крыхняка, то я бы ему не поверил: он мне вовсе не напоминает Христа.

Альберт снова уселся на стуле.

– Вы удивитесь, Яруга, но я знаю этого человека. Вы удивитесь, если я скажу, что он и мухи бы не обидел. Его пугала сама мысль о том, что в жизни бывают случаи, когда один должен убивать другого. Однако именно он в двадцать три года убил провокатора на пустыре за фабрикой Бюле, если вам что-нибудь говорит это имя. У него не дрогнула рука, так как этот провокатор, Яруга, обрек на долгие годы тюремного заключения самых прекрасных и благородных людей, каких когда-либо приходилось встречать нашему общему знакомому. Если бы вы спросили тех, наверху, почему они направили его в аппарат госбезопасности, вам, возможно, ответили бы, что он знает языки, пользуется доверием, что человек он верный, надежный. Однако ему самому кажется, что на подобную работу его определили по совсем другим причинам. Может быть, вы вообще не поймете, потому что я не смогу как следует объяснить всего: этот человек, как и пятнадцать лет назад, до сих пор содрогается при мысли, что бывают в жизни случаи, когда один способен убить другого… И хотя этот Некто может показаться кое-кому страшным чудовищем, потому что он, не моргнув глазом, как вы говорите, убил Крыхняка, я скажу: тот, кто так о нем думает, глубоко ошибается… А теперь я пойду, – Альберт поднялся, – потому что я чертовски голоден, а вы так ничего и не дадите мне поесть, догадываясь, что я вовсе не собираюсь проводить здесь ревизию.