Операция «Хрустальное зеркало» - Збигнев Ненацкий

Збигнев Ненацкий

Операция «Хрустальное зеркало»

Збигнев НЕНАЦКИЙ

«26 АПРЕЛЯ 1946 ГОДА БЛИЗ МОНАСТЫРЯ В ДОМБРОВО Р-СКОГО УЕЗДА ОБНАРУЖЕН ПАРАШЮТ АНГЛИЙСКОГО ПРОИЗВОДСТВА. НЕСМОТРЯ НА СОХРАНЕНИЕ НАМИ СТРОЖАЙШЕЙ ТАЙНЫ, ИЗВЕСТИЕ О НАЙДЕННОМ ПАРАШЮТЕ БЫСТРО РАСПРОСТРАНИЛОСЬ СРЕДИ НАСЕЛЕНИЯ…»

Ранним утром Альберт сел в купе, в котором ехала красивая женщина в каракулевой шубке. Сначала он не обратил на нее внимания. За окнами поезда вставал дождливый апрельский день, в купе было душно от запаха махорки, с потолка свешивалась маленькая лампочка, бросая розоватый свет на измученные дорогой лица пассажиров.

У окна, склонив голову на яркую обложку детективного романа, дремал упитанный ксендз, по-видимому, сельский священник, едущий навестить родственников; из большой плетеной корзины, стоявшей у его ног, высовывалась окровавленная индюшечья шея. Напротив ксендза, положив локти на стол, сидел худой мужчина в роговых очках. Он все время что-нибудь жевал: сначала колол орехи, потом вынул из портфеля яйца вкрутую, колбасу, хлеб, теперь принялся громко сосать конфеты. Это страшно злило голодного Альберта.

В углу, у двери, расположились две бабы-спекулянтки, закутанные в платки; их корзины и огромные узлы занимали почти все места на полках. Русский солдат, другой сосед Альберта, дымил едкой махоркой.

Молодая женщина в каракулевой шубке сидела против Альберта, рядом с бабами-спекулянтками. Она подняла воротник и задремала. В какой-то момент, продолжая дремать, женщина закинула ногу на ногу, полы шубки распахнулись, юбка задралась, открыв колени, обтянутые тонкими шелковыми чулками. Гладкие, круглые и обнаженные, несмотря на чулки, они невольно бросались в глаза.

Очкастый, сидевший у окна, перестал жевать и, косясь на ноги женщины, с неожиданным изяществом вытер платком мокрые губы. Ксендз вздрогнул, осоловело оглядел купе; в сером полумраке невозможно было оторвать взгляда от белизны обнаженных коленей, подчеркнутой краем черной юбки. Священник вытащил из корзины толстый требник, сердито дернул красную ленточку закладки и бесцеремонно уставился на женщину.

На вокзале в С. молодая женщина вздрогнула и пробудилась, как после дурного сна. Нервным движением поправила волосы, платье, взглянула на часы, вскочила и протиснулась к окну.

– Здесь душно, – произнесла она громко.

Ксендз услужливо распахнул окно. Женщина поблагодарила его слабой улыбкой. Вынув из карманчика шубы красный в белый горошек шелковый платочек, она высунулась из окна, вдыхая холодный прозрачный воздух. При дневном освещении ее пушистые волосы оказались медно-красного цвета, а на бледном лице кое-где выступали веснушки. Она была очень красива – с орлиным носом, маленьким ртом и таким белым лицом, словно его никогда не касались лучи солнца.

Поезд тронулся. Ветер подхватил конец ее красного платка.

– Холодно, – пискнула одна из баб-спекулянток.

– Зато здорово, – буркнул солдат.

Женщина, наконец, отошла от окна. Солдат поспешно захлопнул его и широко заулыбался, обнажая крупные зубы.

И снова женщина закуталась в свою шубку, но больше уже не спала. Альберт чувствовал это по осторожному подрагиванию ее век. Она сидела на лавке боком, в неудобном положении. Альберт догадался, что женщина наблюдает за худощавым мужчиной в очках. Тот вел себя довольно странно. Это уже не был беззаботный любитель поесть. Он то и дело прижимался лицом к стеклу, беспокойно вглядывался в пробегавший мимо поезда густой сосновый лес. Очки как будто мешали ему, он снял их. Однако его быстрые зоркие глаза не могли принадлежать близорукому человеку.

Поезд набирал скорость. Пронзительно дребезжал старый вагон. Скрежет рессор, дверей, сцеплений заглушал все остальные звуки. Казалось, поезд стремительно несется в ревущую бездну – и через мгновение она поглотит его… «Мчусь навстречу смерти», – Альберт вздрогнул. Он постарался отвлечь свое внимание от этой мысли. В голове вертелись обрывки английских фраз, оборотов, слов. Наконец он вспомнил свой любимый фрагмент байроновского «Манфреда» и начал повторять его по памяти. «Люблю пафос, как провинциальный актер. Впрочем, именно такое дрянное актерство и нужно, чтобы сыграть роль Альберта», – подумал он.

Неожиданно заскрежетали тормоза, вагон сильно тряхнуло, с полки на колени Альберту попадали узлы спекулянток. За окнами полоснула короткая автоматная очередь; где-то совсем близко, может быть в соседнем купе, посыпались разбитые стекла. Послышались одиночные, очень гулкие винтовочные выстрелы. Поезд резко сбавлял ход…

Молодая женщина в каракулевой шубке бросилась к двери. Обжора приоткрыл окно и осторожно выглянул наружу. Никто не заметил, как и когда в его руке оказался пистолет. Он выстрелил три раза, почти не целясь.

– Под скамьи! Под скамьи! – громко призывал ксендз, ползая среди мешков на полу.

Русский солдат молниеносно схватил с полки винтовку, стукнул затвором и тоже пристроился у окна. «Отче наш, иже еси на небеси…» – молились бабы, не в силах втиснуть свои обильные телеса в узкую щель под скамьями. Альберт скорчился в углу около двери, забаррикадировавшись от окна мешками.

Разорвалась граната. Потом еще одна. Захлебывались огнем автоматы. Внезапно стрельба оборвалась, стало тихо.

Поезд стоял в лесу, на низкой насыпи. Воткрытом окне лежало тело очкастого. Голова, грудь и руки свешивались наружу. Альберт видел только его ноги, дергающиеся в конвульсиях. Рядом, на лавке, валялись роговые очки. – Не подходить к окнам! – кричал кто-то. По гравию насыпи скрипели подкованные сапоги, доносились громкие слова команды. В купе вбежала женщина в шубке. На голове ее была повязана красная косынка. – Что? Что случилось? – хрипло по-русски спросил ее солдат. – Не знаю. Не знаю. Мертвый? – проговорила она, с ужасом глядя на тело в окне. – Рокита, Рокита напал! Это его места… – донесся с пола глуховатый голос ксендза. Коридор наполнился грохотом сапог. В дверях купе остановились трое мужчин с автоматами, в польских мундирах и конфедератках. Один из них – молодой, с тщательно ухоженными черными усиками, – осторожно отстранив даму и легонько ударяя кончиком сапога по выгнутым задам баб, проложил себе дорогу к окну. – Готов, убек [1], – констатировал он, склонившись над телом. Потом схватил мертвого за ноги и легко сбросил его на насыпь. При виде польских мундиров и орлов на конфедератках солдат обрадовался. Лицо его расплылось в широкой улыбке. – Эй ты, русский, идем, – поманил его пальцем усатый, выходя из купе. Солдат поспешил вслед за ним, довольный, что понадобился. В коридоре у него вырвали винтовку. – Ну чего, чего? – занервничал он. Но его повели к выходу, подталкивая дулами автоматов. Шаги затихли, хлопнули двери вагона. Через минуту сухо ударил пистолетный выстрел. Молодая женщина опустилась на скамейку в полубессознательном состоянии. Щеки ее дергались от нервного тика. Альберт отбросил узлы, коснулся руки женщины. – Вам плохо? Она отрицательно покачала головой. Прислушалась. По коридору снова шли люди. Они приближались медленно, скрипели двери – по-видимому, осматривалось каждое купе. Альберт сидел неподвижно, всеми силами пытаясь успокоиться, взять себя в руки. Он услышал, как в соседнем купе потребовали предъявить документы. «Документы? Что им скажут мои документы? В них я – Альберт, – думал он. – Если начнут обыскивать, найдут пистолет и прикончат меня, прежде чем я успею потребовать, чтобы они провели меня к своему командиру. А командир? Поверит ли он Альберту?…» Громко сопя, с пола поднялся ксендз. Черная ряса его была в пыли. Вслед за ним встали бабы. Они смотрели на него умоляюще, словно отдавались на его милость. Священник отряхнул рясу, но вдруг вскрикнул и с ужасом замахал рукой. Рука его была окровавлена: кровь капала со столика у окна. В купе заглянул уже знакомый юнец с черными усиками. – Вы ранены? – обеспокоился он. – Нет, нет. Это со стола капает. – Тот убек «услужил». Ну, ничего. Сдох. А вы кто такой? Встаньте! – приказал он Альберту. Альберт не спеша поднялся. И в какую-то долю секунды успел заметить, что молодая женщина носком туфли касается высокого голенища сапога усатого. Кровь бросилась Альберту в лицо. Он все понял… Неожиданное пробуждение, красная косынка, развевающаяся на ветру, – это условный знак, сигнал кому-то. Усатый рявкнул на Альберта: – Чьи чемоданы? Вон те, кожаные? – Мои. Презрительным взглядом оценил новенький плащ Альберта, серую фетровую шляпу. – Что везете? Торговлишка, да? – Немного книг. Белье. Костюм. Альберт снял с полки чемодан. Не спеша открыл замки. Юнец с явным разочарованием пошарил «между рубашками, галстуками, небрежно ощупал рукава и штанины черного костюма. Его внимание привлекли книги, некоторые он даже взял в руки, с нескрываемым удовольствием прочитал вслух их английские названия, демонстрируя довольно хорошее произношение. Потом вышел в коридор и, насвистывая сквозь зубы, заглянул в следующее купе. За окном раздалась протяжная команда. Загрохотали сапоги по коридору. – Ой, едем! – радостно воскликнул ксендз. Прогремело еще несколько выстрелов. На лице молодой женщины появилось выражение страшной усталости. Она несколько раз провела рукой по лбу, потерла виски, как бы борясь с головной болью, потом закрыла глаза, положила руки на колени и застыла в таком положении. Но Альберт чувствовал, что женщина не спит. Поезд уже набрал скорость, ритмично стучали колеса: опасность миновала, и теперь даже дребезжание старого вагона казалось приятным, убаюкивающим. Бабы-спекулянтки о чем-то тихо переговаривались. Потом одна из них вынула из белого узелочка Деньги, другая схватила ксендза за руку, поцеловала ее. – Это на мессу. Отслужите, ксендз, за чудесное избавление наше. – Да нет же, – рассердился ксендз. – Никакого чуда здесь нет, а вы рады во всем божью милость видеть. У Рокиты хорошему человеку нечего бояться. Верно ведь? – призвал он в свидетели Альберта. Тот указал на зеленый вещмешок солдата, оставшийся на полке. – Не знаю, был ли он плохим человеком… Ксендз испугался. – Да, да. Конечно. Кто может знать. Война не разбирает. – Война кончилась почти год назад, девятого мая 1945 года, – иронически заметил Альберт, Ксендз беспомощно развел руками. – Те молодые люди, что входили сюда, мечтали о другой Польше. Я ненавижу кровопролитие, но я духовный пастырь и должен понимать человеческие слабости… Молодая женщина поднялась, должно быть возмущенная этим разговором, и вышла из купе, оставив на скамейке свои перчатки. Вскоре поезд стал тормозить. Альберт схватил с полки свои чемоданы и выскочил в коридор. «Обманула. Снова провела. Она решила ускользнуть с поезда, а я, как дурак, поверил оставленным перчаткам». Станция была невелика: дощатый барак да две покрытые гравием платформы. С поезда сошло довольно много пассажиров,- и Альберт долго кружил среди них, высматривая свою, соседку. Поезд тронулся, «Ускользнула», – разозлился Альберт. Мимо него прошел начальник поезда, заглядывая в каждое купе и считая выбитые стекла. – Что это было? Кто на нас напал? – спросил Альберт. Тот пожал плечами. Подобные вопросы задавались всеми пассажирами. – Не знаю. Наверное, Рокита. В почтовом вагоне везли миллион злотых. Они узнали об этом, разворотили гранатами двери вагона, перебили охрану. Рассчитались, с кем хотели… – Сколько убитых? – Человек пять. Русских и несколько наших. Поляков, – быстро поправился он. В купе на лавке по-прежнему лежали оставленные женщиной перчатки. Альберт взглянул на них с ненавистью. Ксендз кивнул ему со своего места и показал очки убитого. – Взгляните. Это же обычные стекла. Он маскировался. О-о, вряд ли этот человек был праведником. Альберт усмехнулся. – Праведникам, отец мой, чаще других приходится маскироваться. Впрочем, может быть, это был Иуда? Накрапывал дождь. Альберт медленно шел по залитой грязью улице. Городок с первой же минуты внушил ему отвращение. Он шел мимо порыжевших от времени заборов, за которыми виднелись сараи, склады, фабричонки. Оттуда несло гарью… Швейцар местной гостиницы, получив от Альберта хорошие чаевые, быстро вернул ему уже заполненный бланк. – Нет, нет. В номерах клопы. Внизу ночной ресторан, шумно. Я дам вам адрес. Роскошные, со вкусом обставленные комнаты, ванна, горячая вода. Но дорого, – добавил он уже вполголоса. Альберт поднял свои чемоданы. – Мальчик вас проводит. Вы будете жить в пансионате вдовы Рачинской. Муж ее, майор, погиб в лагере для военнопленных и оставил ей шикарную виллу. Она устроила там частный пансионат. Чудо, доложу я вам. «Откуда я знаю этот бесцветный и одновременно такой услужливый голос? Эту длинную лошадиную физиономию и зеленоватые, с сумасшедшинкой глаза? Где я видел этого человека? В тюрьме, на следствии?» Вспомнил. Этот швейцар – агент органов безопасности. Тот самый агент, который помог прикончить штаб Перкуна. «Пропаду я в этом проклятом городишке, погибну, как Куртман. Не успею и шагу ступить». Альберт понимал, что должен уйти отсюда, пока швейцар не узнал его. Но он не в силах был шевельнуться. А тот продолжал рассказывать, то и дело облизывая губы. – Вдова майора необычайно красивая женщина. Уже не первой молодости, правда, но красоту свою сохранила. Годы только делают еще более привлекательной ее красоту и… тело, – хихикнул он. «Играет! Узнал меня, мерзавец!» – понял Альберт. Теперь он вспомнил и кличку агента: «Ночной Лелек». Хлюпая носом и кашляя, появился паренек в пальтишке не по росту. «Лелек» прервал свою болтовню. Альберт побрел за пареньком. Он чувствовал себя совершенно беззащитным. Его мучил голод, страшно хотелось спать. Измученный вид Альберта возбудил в хозяйке живейшее сочувствие. Она встретила его тепло, даже нежно. Не беда, что ботинки и брюки вновь прибывшего покрывал толстый слой грязи, воротничок измялся, а щеки поросли щетиной. Оценивающий взгляд Рачинской исследовал каждую складку его одежды, ощупал два кожаных чемодана, и, казалось, проник в содержимое бумажника. Помогая Альберту снять плащ, она говорила с искренней заботливостью: – У вас, наверное, было нелегкое путешествие. Сейчас я приготовлю ванну. У меня в доме можно отдохнуть. Здесь покой и тишина. У вас ужасно усталый вид. – Я голоден, – стесняясь, пробормотал Альберт. – Так что же сначала: ванну или обед? – спросила она ласково. – Ванну, – еле выдавил из себя Альберт. Хозяйка провела его в гостиную. Рядом с двумя глубокими кожаными креслами стоял высокий торшер, напоминавший нежный цветок с опущенной чашечкой. В мягких розоватых тонах была выдержана и остальная часть обстановки: диван, стены, платье Рачинской, плотно облегавшее ее внушительные формы. – Мы пока что будем почти одни в доме, – ворковала Рачинская, кокетливо склонив голову набок. – Правда, со вчерашнего дня у меня поселился один молодой архитектор. Неожиданно оказалось, что кое-кто располагает крупными суммами денег. Хотят строить дома, виллы. Вот и понадобился им способный архитектор. Альберту отвели большую комнату с балконом в бельэтаже. Плата за пребывание в пансионате пани Рачинской оказалась такой высокой, что Альберт чуть не расхохотался. Ему удалось, однако, сохранить полное безразличие, словно он вовсе не ориентировался в ценах.