Криптонит - лебрин

И самое страшное — в такие моменты я ощущала себя такой живой, такой искрящейся, как никогда. Хоть у меня и пылали щёки от гнева и растерянности.

В номере, едва я прижалась спиной к двери, на меня снова накатило волнение. Сердце было готово проломить клетку из костей, и мне пришлось удерживать его рукой. А потом сжать челюсти.

Я не могла не быть лучшей. Не могла отдать свою победу какому-то Пупкину с рерайтом из учебника, чтобы Ира предсказуемо сказала, как она была права и что мне не стоило тратить на это время, чтобы дед разочарованно выдохнул — «ещё одна не оправдала надежд». В тот момент я готова была вырвать зубами первенство и — если понадобится — отодрать от кого-то с победой лишний кусок. Оно было моим по праву. Не из-за деда. Не из-за чего-либо ещё.

В такие моменты я умела собраться. Я не стеснялась публичных выступлений, у меня не дрожал голос, не тряслись руки. Даже если я была не уверена в себе — я притворялась настолько искусно, что никто не мог заметить подделку. Я с детства была на виду, с детства выступала и смотрела чужие выступления, — так что я прекрасно знала, как общаться со сворой недружелюбных собак в виде комиссии. Это были не камеры, где нужно было раздеваться, тут я чувствовала себя как рыба в воде.

Победа была моей. Так что я привычно накрасила губы агрессивной красной помадой, сделала пучок, выпустив две завитых прядки, надела каблуки и уверенно вышла из номера.

Я ждала его взгляда. Это стало привычной игрой, которую я ждала с нетерпением и уже искрилась в предвкушении. Я не знала, что я её переняла; он тоже — я уверена, не догадывался, в какой ад мы катимся — тогда это действительно казалось просто игрой. Но с каждым разом мы заходили всё дальше.

С каждым моим взглядом, полным вызова. И с каждым его — пристальным, нарочито безразличным. Но он его не отводил. Он скользил. Касался им тех мест, которые загорались. Может ли кусок льда подпалить?

Мне казалось это невозможным. Но оно случалось, и с этим нужно было просто смириться.

Я не подозревала, в какой лихорадке я рядом с ним, пока он не отходил на безопасное расстояние, чтобы этот отвратительный вирус не распространялся на меня.

— Там, конечно, будут камеры, но совсем необязательно одеваться как на фотосессию для взрослых.

Я знала, что он это скажет. Это не было грубо. Это уже было почти игриво. Уже дальше, чем допустимо. Невесомо, едва-едва на грани субординации, но это ощущение ни с чем не спутаешь: это чувство, едва различимое в полутоне, полувздохе, полуфразе, полувзгляде, но женщины всегда его видят. Предвкушение. Ещё не — но зарождение. Интуитивное, накожное понимание, что скоро придётся упасть в толщу океана, что-то на уровне инстинктов. Но всё же ты не успеваешь закрыть рот и нос, потому что уже слишком поздно.

И почему-то инстинкты обманывают: они заставляют тебя думать, что путешествие под океаном будет волшебным. Так ежедневно утопают тысячи глупых женщин.

Самое время закрыть рот и нос, самое время, Юля, самое время…

— Для вас юбку и блузку носят только на фотосессию для взрослых?

Нет. Поздравляю, ты утонула. Отбила мячик, но утонула.

Я не была глупой и умела плавать, но мне было семнадцать и до того момента я ни разу не видела океана.

Другие учителя были одеты официально, он же себе не изменял — те же тёмные джинсы, тёмная кожанка с серой футболкой под ней. Так что мы друг друга стоили.

Подростки держались вместе. Они шли по улице к университету кучкой, смеющиеся и обсуждающие конференцию. Мы с Александром Ильичом держались вместе позади. Я ожидаемо злилась, даже не понимая, почему. Дурацкие лужи в трещинах асфальта. Дурацкий Новосибирск с его воздухом, ядовитым от выхлопных газов и промышленных предприятий.

— Считаешь, что они тебе конкуренты и поэтому с ними не стоит даже разговаривать, а сразу перестрелять?

В точку.

— С чего вы взяли? — огрызнулась я и вдруг. Вдруг произошло мгновение, в которое никто не успел ничего понять.

Но я оказалась прижата к нему, резко притянутая за предплечье одним сильным движением его руки.

Мимо меня, прямо по пешеходу проехала машина. На зелёный свет, предназначенный для нас.

Я подняла на него испуганный взгляд. Он был выше меня на голову даже на каблуках. Его лицо, опущенное ко мне, ощущалось так непривычно. Так испуганно-беспомощно-пьяняще. Растерянно.

На его лоб упали несколько тёмных прядей — непослушных, завитых от влаги. Я почему-то запомнила это очень отчётливо. Как и то, что вблизи его глаза казались темнее.

— Машина. Осторожнее, — кратко бросил он и пошёл дальше, как ни в чём не бывало. Я же долю секунду, показавшимися мне вечностью, лишь смотрела ему вслед.

Это было наше первое прикосновение, и пусть оно было через одежду, я была оглушена им словно ядерным взрывом.

НГУ показался мне симпатичным местом — высокие белые потолки, стены с подсветкой, современный интерьер. И пусть я хотела учиться в Москве или заграницей, мне университет понравился. Но я всё равно ни на секунду не расслаблялась. В конференц-зале, полном стульев со спинкой песчаного цвета, у меня снова прихватил живот.

Ведущая — какая-то профессорша — говорила в микрофон, как она рада нас видеть, как она надеется, что нам тут понравится и мы решим поступить сюда, как они хотят поощрять подающую надежды молодёжь, а я внутри сосредоточенно повторяла слова и оценивала комиссию, состоящую из пяти профессоров. Они выглядели спокойно и дружелюбно — обычные дяденьки и тётеньки средних лет. С ними проблем не должно было возникнуть.

Я должна была выступать шестой и смотрела выступления других школьников с долей скепсиса. Электротехника, теплопроводность, мальчик с каким-то механическим спутником, — все они казались мне нормальными, но всё равно недостаточно хорошими. Обычные опыты из школьных занятий — или, может быть, первого курса университета. По крайней мер, дед посчитал бы это простым. Но одно выступление с заявленной темой из квантового раздела вполне могло занять второе место — сразу после меня, разумеется. Оно должно было быть в конце, и я не собиралась его смотреть.

— Юдина Юлия, одиннадцатый класс, пятнадцатая школа, Черёмухино!

Я обтёрла спотевшие ладони о юбку и, улыбнувшись, встала. Краем глаза я заметила, как Александр Ильич похлопал мне — впервые за весь этот вечер.

У меня был ядерный раздел. И я сразу увидела, как