Криптонит - лебрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, Юле становилось плохо, мы её поддерживали, лечили, — ещё хуже сделала Насвай. Я всех сейчас убью.
— Эта вот эта — которая серьёзная? — он кивнул на меня, глядящую на него исподлобья.
— Да, это она, — воинственно подняла подбородок я.
— Сан Саныч, та методичка, которую вы… — вдруг открылась дверь, и послышался голос моего ночного кошмара.
— Какие методички, Саня, у нас тут разбор полётов! — вскочил с места Сан Саныч; я же обмерла. — Вот, прогульщицы пришли, будем их линчевать.
Александр Ильич должен был строго смотреть, должен был покачать головой, — чёрт возьми, он должен сделать хоть что-то, что сделало бы его похожим на обычного учителя. Но он лишь дёрнул бровью и слегка усмехнулся, скрестив руки на груди.
— Прогульщицы? Как интересно, — хмыкнул он.
— А мне-то как, Саня! — с нездоровым импульсом воскликнул директор и вышел из-за стола. Я поджала челюсти, когда он подошёл ко мне, и уставилась в пол.
— Юдину можешь вычеркнуть из своего списка на казнь. Она ходит ко мне по поводу научной статьи, поэтому может пропускать.
Я не поверила своим ушам и подняла на него потрясённый взгляд. Он смотрел так, будто он делает мне великое одолжение и я буду должна мне по гроб жизни. Но — на его губах всё ещё блуждала та же усмешка.
Директор приобнял меня за плечо и прижал к себе. Я замерла. Не страшно. Не страшно, но — но.
Хватит прикосновений ко мне. Неужели я как статуэтка?
— Саня, ну ты посмотри-ка, что-то не сходится! Подружки сказали, она болеет и они её поддерживают. Поэтому стабильно не ходят на химию.
Моё дыхание участилось. Я смотрела на потолок, на стены, куда угодно, но в конце концов всегда возвращалась взглядом к нему. Он смотрел на руку Сан Саныча на мне как на что-то неприятное, с отвращением. А потом перевёл взгляд на моё лицо.
И его взгляд изменился — так, будто он не ожидал увидеть моё смятение и оно поцарапало его.
Он смотрел долго, будто примеривался, прицеливался, оценивал. Будто ему стало интересно.
Голубые глаза — кажется, так мягко, васильково. Поэтому мне только показалось, что он смягчился.
— Насчёт подружек не знаю, Юдину оставь.
Юдину-оставь-Юдину-оставь.
Пошёл ты со своим «Юдину-оставь».
* * *
Близилась конференция, и поэтому мы стали видеться чаще — статья, презентация, макет, столько всего… Порой мне казалось, что он смотрит на мои синяки под глазами, будто видит, сколько тональника я нанесла, чтобы их скрыть. Но скрывала их я превосходно. Я вообще скрывалась превосходно, как и любой подросток — лёгкие перекусы, чтобы не падать в голодные обмороки, мятная жвачка от запаха сигарет, но так как в этой истории всегда было «но» — порой мне казалось, он проходил мимо и замирал, стреляя насмешливым взглядом: запах сигарет, Юдина, я всё чувствую, попалась.
Только одно я не могла скрыть — казалось, оно вырывалось из моих костей, как уродливое чудовище, как крик, но я заталкивала его обратно, прятала от чужих глаз подальше, давила, чтобы самой не чувствовать.
— Юдина, зайди ко мне после урока, — сказал он, лениво сидя на своём месте, когда мы все готовились к физике в кабинете. И я пыталась вдохнуть. Но опять это «зайди ко мне». Будто он патрулировал свою территорию.
Вера ничего не говорила, только косилась на меня. Я перестала жаловаться, перестала материть его — я вообще запретила себе произносить его имя даже в мыслях. Перестала смотреть на него лишний раз, потому что кое-что уже подозревала насчёт себя — как подозрение на рак, от которого у тебя уже спирает дыхание. Поэтому ты застреваешь в стадии отрицания.
Даже Вера ничего не сказала, а вот остальные судачили. Я слышала их шепотки. Внезапно моя личная жизнь стала так всех интересовать.
— Чего это он постоянно зовёт её к себе? — я услышала шёпот прямо позади себя.
Красильникова. Конечно, Красильникова, будь она неладна.
Это звучало как выстрел в самую болевую точку. Особенно гнусное хихиканье, которое последовало за этим.
Когда меня уязвляли, я становилась невыносимой. Я хотела разрушить весь этот мир.
Поэтому я вскочила и повернулась прямо к ней — к её крашеным в вульгарный красный волосам, к её хитрым глазам, к её… обыкновенному мещанству.
— Тебе есть что мне сказать, Красильникова? — громко спросила я, глядя прямо ей в глаза. На нас оглядывались, мне было плевать. На меня всегда оглядывались. Я всегда была в стороне — просто невозможно не оглянуться.
Вот только если я не боялась этих взглядов, то Красильникова начала оглядываться. Как бы кто не подумал чего. Как бы кто не подумал, что она смешная. Когда ты в стаде, всегда страшно из него выбиться. Хорошо, что я никогда не была там.
— Тихо, Юль… — Вера, как всегда, схватила меня за ладонь, пытаясь утихомирить. Плевать. Плевать.
— Да вот просто. Стало интересно — почему вы стали так близко и часто заниматься с СанИльчом физикой. — Она попыталась не сдуться. Попыталась ответить мне тем же. Даже смотрела так, будто принимает вызов. Как же смешно.
— Все свои намёки можешь высказывать мне прямо в лицо — или страшно? — издала я презрительный смешок.
— Чего бояться? — напряжённо засмеялась она, и я, как собака, сразу почувствовала страх.
И если начинался разговор очень тихо — по крайней мере, свои скабрезные мысли Красильникова говорила вполголоса, чтобы Александр Ильич не дай бог не услышал (и знала бы она, в чём он меня обвинял), то теперь его слышали все.
— Что я от твоего лица ничего не оставлю, — я говорила громко, и мне было плевать на испуг Веры. Мне было плевать, что и он нас слышит — я кожей чувствовала его взгляд, полный любопытства, и знала, что ему тоже плевать — настолько, что он ничего не сделает. Только будет смотреть.
Красильникова засмеялась.
— Не, ну вы слышали? Она мне угрожает. СанИльич, вы слышали? Скажите ей!
— Юдина, успокойся, — я знала, что он скажет это так. Таким тоном. Ленивым. Лишь потому что того требуют формальности — а он их вроде как выполняет. И я знала, как он на меня смотрит. Как на зверушку из другого мира, которую он купил, и теперь смотрит, что она вытворяет. И ему интересно, и он не хочет, чтобы это заканчивалось.
Я была его зверушкой. Это почувствовали даже такие, как Красильникова. Им было интересно. Почему
