Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга вторая. Новеллы - Александр Бедрянец

По этому поводу он высказался так,

– Это правда. Люди всегда относились ко мне очень по-разному. Возможно потому, что я и сам долго не мог понять себя, и как-то выразить своё социальное кредо.

– А сейчас?

– Сейчас я себя могу обозначить словом «философ». Это не профессия, а такое состояние души. У меня существует своя выработанная система мировоззрения, довольно нестандартная и непривычная, но я на неё опираюсь, и никому её не навязываю. Наверное, так и должно быть. Доказывать людям кто я есть уже бессмысленно. Репутации мудреца мне это не создаст, а малохольным начнут считать наверняка, поэтому самое разумное – не рыпаться, и не корчить из себя пророка. Ярлык блаженного меня не прельщает. А в действительности я, наверное, порядочный эгоист.

С того памятного дня прошло полтора месяца. Остались позади знакомства с обретёнными родственниками и торжественная часть. Волнения улеглись, и я вновь ощутила интерес к своим записям. Это были литературные записи. От психологических исследований я отказалась, стало ясно, что с явлениями обратной случайности они не связаны. Да и уровень моей подготовки в данном вопросе оставлял желать лучшего.

Я записывала рассказы о Родионе, и рассказы его самого в надежде, что попадётся достойный сюжет для романа. Мне хотелось создать что-либо в крупной форме. Но, увы, рассказы Коновалова на это никак не тянули. Он знал, что я его записываю, но открыто не возражал, а однажды сказал,

– Я догадываюсь Вера, что тебе надо. Из моей биографии романа не состряпать. В обыденной жизни, по-настоящему закрученные сюжеты бывают очень редко. Но я тебя выручу. Мне известен такой сюжет из реальной жизни, что пальчики оближешь. Сама идея не нова, это история нашего российского графа Монте-Кристо. Но детали! Впрочем, мне известна только канва событий, а вышивать на ней крестиком придётся тебе. Но дело в том, что главный герой жив и занимает сейчас такой пост, что шапку уронишь. Не дай бог, если он потом прочитает и узнает себя, поэтому место действия нужно хорошо замаскировать. В другой раз под настроение я тебе всё это расскажу.

Здесь требуется важное пояснение. Коновалов очень правдив. Но странным образом эту черту его характера мало кто видел и замечал. Вероятно из-за того, что правдивость его была особого рода. Он действительно никогда не врал. Впрочем, идеала не бывает, случалось и Коновалову приврать, но это бывало очень редко и ненамеренно. Когда зашёл об этом разговор, он сказал, что жить без вранья иногда бывает непросто. Я удивилась и ответила,

– А какие здесь могут быть сложности? Большинство людей постоянно говорят правду каждый день, и не задумываются над этим.

К этой группе я причисляла и себя любимую. Но вопрос оказался сложнее. Коновалов безапелляционно заявил,

– В принципе, все врут поголовно и каждый день. Даже я иногда срываюсь, хотя и стараюсь контролировать себя. Более того, современное общество не может существовать безо лжи в быту. Это даже не надо подробно доказывать. Если ты Вера вдруг решишь говорить окружающим людям в глаза одну только чистую правду, то через неделю у тебя не останется друзей и приятельниц. Через две недели тебя попросят с работы, а через месяц от тебя будут шарахаться как от зачумленной, и крутить пальцем у виска. Мне довелось видеть молодую женщину, решившуюся на публичную откровенность. У неё это случилось от религиозного экстаза. Зрелище не для слабонервных. Неуместную в обществе откровенность князя Мышкина, Достоевский был вынужден оправдывать пребыванием своего героя в психбольнице.

Моя система правды сложилась в детстве поневоле, как раз из-за того, что я не умел врать. Оно и действительно, если за честное признание, то есть за правду ты получаешь ремня, то быстро начинаешь соображать что к чему, и искать выход. В таких случаях детишки, как правило, становятся лгунами. Врать нехорошо, а без вранья и лицемерия жить невозможно. И чтобы разрешить это противоречие, я избрал некий средний путь. Вначале стихийная и примитивная, мною была разработана методика формальной, или по-другому, хитрой честности. То есть способ не соврать, но и правды не сказать. Когда я вырос, то уже сознательно эту методику развил и пользуюсь ею до сих пор. Между прочим, это целая наука. Ничего нового в ней нет, а её приёмы давно в ходу у людей. Самый простой – полное молчание. Но есть способы и похитрее. Например частичное умолчание. Можно сообщить приятелям, что твоя жена беременна, и это будет чистой правдой. А о том, что она беременна от другого, можно и промолчать. Современными СМИ этот способ доведён до совершенства. Есть ещё способ, требующий находчивости. Это умение перетолковывать вопросы и предложения оппонента в нужном для тебя смысле, умение видеть в его словах совсем не то, что он имел в виду. Иногда это даёт потрясающий эффект, а придраться не к чему. Также в ход идут всякого рода намёки, полунамёки и предположения. Я ни разу не сказал открытым текстом Патрикееву, что я начальник почты. Увидев меня в кабинете в мундире, он решил это сам. А если сам обманулся, то сам и виноват, а я перед ним чист, как горный ручей. В том, что я не вывел его из заблуждения, грех мой невелик, ведь меня об этом никто не просил. А вот если бы он задал прямой вопрос, то пришлось бы мне покрутиться. Иной раз такие ситуации случаются, что вьёшься как уж на вилах. Был в станице милиционер по фамилии Куропаткин. Умный мужик, такие высоко поднимаются. Я ещё пацаном был, когда он меня раскусил. Против него у меня было одно оружие – глухое молчание. Иногда бывает нужда без всяких хитростей просто соврать. На это дело я подбиваю какого-нибудь человека, подвернувшегося под руку. Кое-кого достаточно об этом только попросить, а уж потом он такого наворотит!

Я не выдержала,

– Родион! Но ведь это изощрённая демагогия, и самое настоящее мошенничество.

– Вот-вот. Многие и считают меня хитрецом, но ведь формально я никогда не вру.

В этой книге собраны истории на милицейскую тему. Эта тема будет появляться и позже, но уже в связи с другими событиями. А этот сборник возник благодаря Костину, и его интересу к судьбе Крылова.

В каждое последующее посещение Камчатской я старалась встретиться с людьми, знавшими Коновалова. И они мне поведали немало историй о нём. Надо сказать, что отношение к Родиону далеко не у всех было лояльным и дружелюбным. Поэтому многие детали всех этих историй, неизвестные Родиону, стали известны мне, и они хорошо дополнили его повествования. Кстати, весьма краткие. Пришлось их развернуть за счёт воспоминаний других персонажей. И вот однажды, когда речь зашла о Коновалове, я говорю Костину,

– История Крылова стоит ресторана. Или хотя бы кафе. Можно днём.

– То есть?

– Неужели вам не любопытно как с ним было на самом деле? Теперь всё стало известно.

– Ещё как любопытно!

– Ну не в кабинете же вам рассказывать.

– Понял, но, к сожалению, с рестораном и прочим не вытанцовывается. Возможно как-нибудь потом. А по-другому нельзя?

– Пожалуй, можно. Последнее время я стараюсь литературно обработать рассказы самого Коновалова, а также истории о нём со слов других людей. До конца ещё далеко, да и многое ещё неизвестно, но период низведения Крылова практически готов. Могу дать прочесть, но только обещайте, что это между нами.

– Конечно! И как я забыл, что вы у нас писательница? Правда, не очень плодовитая.

– Да, отсутствие опыта сказывается. По жанру это похоже на приключения Тома Сойера, только советского, и в более широких возрастных рамках.

На следующий день я принесла Костину небольшую стопку распечаток, и ещё раз взяла с него слово о неразглашении. Содержащиеся там истории у меня вылились в форму новелл и воспоминаний самых разных людей – бывших сотрудников милиции, врачей и просто знакомых Коновалова. Разыскать их было не всегда просто. Коновалов к моим поискам относился прохладно, но иногда помогал. Но усилия стоили того, ведь мне хотелось отразить всякие нюансы, которые, на мой взгляд, придают немало своеобразия и прелести этим историям.

Я оказалась права – всю эту кашу заварил Коновалов. Он об этом высказался так,

– Честно говоря, хотелось бы забыть всё это дело, потому что мне за него стыдно. Вернуть назад, так я бы провернул всё гораздо элегантнее, у меня было два или три варианта действий

– Жалко Крылова?

– Ещё чего! Буду я жалеть этого пустозвона. Дело не в нём, дело во мне. По правилам надо было опорочить саму идею, выставить напоказ её нелепую сторону, а я опорочил идеолога.

– С идеей тоже неплохо вышло.

– Романтика, туды её. Видишь ли, в кои веки мне захотелось пошутить, а шутки у меня получаются неважно, и порою выходят боком мне самому. Что делать? Молодой был, поозорничать захотелось.

Знал бы Крылов, что он стал жертвой невинного озорства.

Но это объяснение было каким-то натянутым и нехарактерным для Коновалова, и я сказала,