Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили

Впрочем, Занкан редко отдавал предпочтение застольной беседе под дубом. Знатного вельможу он обычно принимал в константинопольском зале, менее знатных — в рабочей комнате, устланной коврами, ну а простолюдины к нему не ходили — наберись они смелости для этого, им не преодолеть бы высокой ограды.

Дворец Занкана был не только обнесен высокой оградой, но и имел такие толстые стены, что сквозь них не проникал холод. А летом в нем царила прохлада. Хотя семья редко проводила лето в Тбилиси — с наступлением праздника Шавуот[3] до середины Селихота[4] семья перебиралась в горы — здесь, в Гудамакарском ущелье, на берегу Черной Арагви Занкан построил дом. Все лето в ушах у Бачевы звучал рокот Черной Арагви. Она любила смотреть, как река билась об огромный валун, лежавший на ее пути. Загородный дом не походил на дома в Петхаине[5]. С трех сторон его опоясывал широкий овальный балкон, под которым неслась Арагви. Занкан любил принимать здесь гостей. Это были по большей части евреи, жившие на холме, на противоположном берегу реки. Говорили, дом Занкана стоит в окрестностях поселения потомков тех евреев, что прибыли когда-то в Грузию Сперским морем[6]. Они обосновались в главном городе тогдашней Грузии — Мцхета — и в ее окрестностях, но однажды большая часть их снялась с места и переселилась в горы.

Бачева не помнит, чтобы отец затягивал песню — обычно он вел беседу, неторопливую, исполненную достоинства, вдохновенную. Почти не пьянел, да он и не пил столько, чтобы вино могло одолеть его. А вот гости его пели часто — пели с азартом, увлеченно. Занкан при этом сидел, замерев, с выражением блаженства на лице — ему очень нравились грузинские песни, и он слушал их с удовольствием.

Тинати соскочила с коня, перекрестилась — прибыли с миром! — и бросила поводья слуге. Следом за ней соскочила с коня и Бачева.

Девушку поразило многолюдье — на конные состязания явилась масса народу. Бачева была еще слишком юна — ей шел семнадцатый год, — и она не знала, что в Грузии не всегда царили лад и гармония между людьми. А когда меж людьми нет любви и согласия, они легко становятся добычей врагов и нищеты.

Конные состязания, безусловно — приятное зрелище, но еще более приятно было наблюдать, как люди радостно приветствуют друг друга, заводят беседы. И хотя в поле вдоль Куры яблоку негде было упасть, здесь царили спокойствие и порядок. Горожане мирно прохаживались, вежливо кивали друг другу, прикладывая руку к сердцу, подчеркивая тем самым свое уважение. Бачева не раз наблюдала это приветствие грузин — выражение подчеркнутого уважения, — но сегодня этот жест произвел на нее особое впечатление: она впервые стала свидетельницей такого многолюдия, впервые слышала на каждом шагу сдержанно-уважительные поклоны: «Приветствую вас и желаю победы во всем!» или «Дай Бог вам только победы!», «Победы и успехов вам!», «Слава Господу, что вижу тебя в добром здравии, сударь!»

Но еще чаще и громче звучал задорный женский смех — с тех пор как на царский престол Грузии взошла женщина, в общественных местах то и дело стал слышен заливистый женский смех. Женские взгляды, голоса обрели большую теплоту и мягкость. Бачева не замечала такого даже в Византии. В прошлом году она вместе с отцом провела осень и зиму в Константинополе — Мордехай изучал там науку о небесных телах. Их приглашали в знатные семьи, со сколькими замечательными людьми они познакомились! Мордехай даже повел ее на открытие спартакиады, но такого женского смеха там ей не доводилось слышать! Создавалось впечатление, что властительница Грузии одарила своей силой и достоинством всех грузинских женщин. Они, грузинские женщины, горделиво и дружески улыбаясь, вели себя столь же достойно, как вела бы себя сама царица. Бачева видела царицу всего раз, да и то издали — на приеме в честь благословения на царство. Вся семья Занкана получила приглашение на этот прием. Это было еще до отъезда Мордехая на учебу в Константинополь.

Занкан и Иохабед явились к царице в числе других вельмож. Поздравили с благословением. Бачева с Мордехаем стояли в отдалении, внимательно глядя на царицу.

Тамар выглядела скорее задумчивой, нежели радостной. Каждого, кто поздравлял ее, она, казалось, видела насквозь. Наверное, потому, возвратившись в ту ночь домой, Занкан сказал: «Царь у нас — женщина, но Господь дал ей мужской разум».

Бачева внимательно разглядывала пришедших на состязания женщин, отмечала их движения, манеру разговора и вспоминала слова отца. Недавно Занкан спросил Иохабед: «Ты заметила, как изменились грузинские женщины после того, как на престол взошла Тамар?» — «Нет, батоно, не заметила», — ответила Иохабед. «А ты обрати внимание на горделивую осанку молодых, даже незамужних, женщин, на их пронизывающие взгляды».

И, словно желая проверить справедливость отцовского наблюдения, Бачева задержала взгляд на Тинати. Тинати, казалось, забыла о Бачеве. Кого-то лихорадочно выискивала в толпе. Однако настойчивый взгляд Бачевы все же почувствовала и, обернувшись, грустно улыбнулась:

— Хотела бы я знать, где он? Почему его не видно?

Бачева ничего не ответила. Ей гораздо интереснее было наблюдать за людьми, чем выяснять, куда девался Ушу. Приглядываясь к прохаживающимся горожанам, она заметила в толпе несколько знакомых лиц. Один из вельмож Абуласан, высокий худощавый мужчина в табачного цвета вязаной шапке — амир Картли, правитель Тбилиси и член царского дарбази, проходя мимо Бачевы, тепло улыбнулся ей и сказал супруге:

— Вот и дочь купца Занкана здесь! — И, пройдя несколько шагов, снова повернулся к ней: — Ты ведь помнишь, кто этот Занкан?

Жена Абуласана, полногрудая, голубоглазая женщина, кивнула головой и с улыбкой произнесла:

— Он, кажется, не погрешил против истины!

Всю предыдущую неделю город полнился разговорами о Занкане Зорабабели, что, впрочем, было неудивительно. В воскресенье после полудня семейство Панаскертели устроило званый ужин по весьма своеобразному поводу: отныне мы не иудеи, объявили они, мы публично отказываемся от иудейской веры и празднуем нынешнюю Пасху вместе с истинными христианами!

Давно уже иудеи не переходили в христианскую веру, люди и не помнили последнего случая, когда еврей отказывался от своей веры.

Занкан, получив приглашение на ужин, во всеуслышание заявил:

— Неверный иудей никогда не станет истинным христианином! Евреи как-нибудь обойдутся без Панаскертели, дай Бог, чтобы это семейство не приняло завтра маздеизм!

Насмешливый тон Занкана кое-кому пришелся не по душе — разве принятие христианства достойно осмеяния?! Но Саурмаг, член царского дарбази, высказался вполне определенно:

— Занкан прав! Перекати-поле только подрывают веру!

Тинати скрылась в толпе, и Бачеве стало скучно одной. Именно в этот момент она почувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. Бачева насторожилась, ею овладело неведомое дотоле желание дать отпор тому, кто так смотрел на нее, а отпор заключался в том, что она показала смотрящему спину.

Дочь Занкана стояла, опустив голову, упершись глазами в землю, и злилась — кто и почему смеет так глазеть на нее.

Как бы назло она не поднимала головы, не хотела показывать своего лица. Потом подумала, какой-то наглец уставился на нее, а она ведет себя, как ребенок, который дуется на маму, и, разозлившись, подняла голову и оглянулась, всем своим видом говоря: ты не только назойлив, но и нахален!

Бросив на незнакомца мрачный взгляд, она вдруг залилась краской и быстро опустила голову. Зажмурившись, перевела дух — ей показалось, она взглянула не на незнакомого парня, а на само воплощение юности, весны — матовый цвет лица, светлые усы и борода, голубые глаза, но главное — улыбка, которая согревала, как дыхание весны. Злость куда-то испарилась, и она улыбнулась в ответ.

Кому улыбнулась? Незнакомцу? Нет, тому, что предстало ее глазам — весне. Это была замечательная картина — чистое апрельское небо и улыбающийся незнакомец… Она не смогла удержаться от ответной улыбки!

И улыбнулась.

Именно в этот момент ударили в колокола. Состязания начались. Незнакомец взял коня под уздцы, еще раз улыбнулся Бачеве и пошел к месту сбора, туда, где развевалось огромное знамя состязаний. Не пройдя и десяти шагов, он обернулся, дружески махнул Бачеве рукой и продолжил путь.

Скачки начались — земля гудела под ногами несущихся коней. Можно было подумать, что там, куда они мчались, их седоков ждало не признание публики, а грамота, дарующая бессмертие… Всадники с гиканьем погоняли коней, от них не отставали и зрители. От криков и шума голова шла кругом. И это гиканье, шум и порой непристойные выкрики выдавали тот факт, что всего несколько десятилетий назад страной правили иноверцы. Вопли жителей пустыни, издаваемые зрителями, только пугали коней. Но люди не понимали этого, как не понимали и того, что, изгнав арабов из страны, они не смогли вытравить их след из своих душ. И это подтверждалось несвойственным грузинам гиканьем, оглашавшим окрестности.