Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили

— Что но? — чуть ли не с гневом спросил Абуласан.

— Это произойдет не сегодня и не завтра.

— Византия ведь год от году теряет свою силу. Сегодняшняя Византия — не та, что в прошлом году! — Абуласану не терпелось получить немедленное подтверждение своих слов, но Занкан не спешил, взвешивал каждое свое слово.

— Это так, но… греки и сегодня действуют с умом и на хитрости горазды…

— И сегодня? Говори прямо, Занкан, что ты имеешь в виду?!

— Прометея греки придумали как воплощение собственного образа. Ну-ка вспомни, Абуласан, историю Прометея, он пошел на хитрость и избежал наказания. Прикованному к скале, ему удалось освободиться, и он вернулся в мир. Вот тебе прошлое греков и их будущее.

— Так ты можешь сказать, что история Амирани — удел, будущее грузин! — соображение Занкана показалось Абуласану наивным, и он иронически усмехнулся. И эта усмешка оставалась на лице у него до тех пор, пока Занкан не произнес в ответ:

— Да, это так, Абуласан, я и то скажу, что Амирани — собирательный образ грузин.

— Это как же? — Абуласан наклонился над Занканом.

— А вот так: Прометей хитростью выведал тайну Зевса и разорвал цепи. Он — грек, лукавец. Амирани же — грузин, в одиночку взбунтовался против Бога и по сей день остается прикованным к скале. И нет конца ни его пленению, ни бунту. Порой думаешь, вот-вот он сбросит с себя цепи. — Занкан раскрыл руки и умолк. После паузы негромко, словно для себя, промолвил: — Но нет, Амирани не способен на увертки, а Бог и свободы не дает, и жизни не лишает… Только вдыхает в него новые силы, чтобы он снова мог сопротивляться, будто и ему необходим мятежный Амирани.

На лице у Абуласана уже не играла улыбка, она как бы замерзла на нем от какой-то неожиданной вести.

— А что скажешь о росах? Они тоже бунтари? — Абуласана тревожило совершенно иное.

— Да нет, истоки счастья росов как раз в том, что они не восстают против Бога, а покорны ему. Русский человек любит, когда его судьбой распоряжается Бог. Грузин же хочет ведать и Божьим делом и своим. А это…

— Что?! Что это? — быстро спросил Абуласан.

— Но ведь стоит же страна, живет, а это значит, что Богу угодна и такая.

Абуласан хранил молчание, задумчиво уставясь в невидимую точку. Занкан даже подумал, что тот забыл о нем. Он поднялся, хотел было попрощаться, и тут Абуласан произнес:

— Премного благодарен тебе, Занкан.

Занкан вышел на улицу, остановился у коня. Он был не в духе. Его сопровождение, замерев, ждало, когда он соизволит сесть на коня. Занкан же не мог избавиться от мысли — с какой целью амир вызвал его к себе? Он был недоволен собой, потому что не любил вести беседу, не зная, зачем она ведется. А именно этим он только что занимался в доме у амира и поэтому испытывал вполне понятное раздражение. Занкан не раз бывал гостем царя Георгия III, отца царицы Тамар, не раз они беседовали от восхода луны до восхода солнца, но такой усталости он ни разу не испытывал. Светлый человек был царь Георгий. Византия занимала все его помыслы. Порой он расспрашивал иудея и об Аране, и Занкан всегда знал, с какой целью задает свои вопросы царь, потому и беседа протекала гладко.

В памяти всплыл недавний разговор с царицей Тамар. Царица задавала вопросы. Занкан подробно, обстоятельно, словно желая поделиться с нею всеми своими знаниями, отвечал. А царица невозмутимо смотрела на него, казалось, она думает о чем-то своем и совсем не слушает его. Но вопросы, задаваемые ею, убеждали Занкана, что она внимает ему с большим интересом. Слушала и взвешивала услышанное. И Занкан подумал: из этой девы получится мудрый правитель. Прощаясь, он с улыбкой дерзнул поделиться с царицей своим соображением. Царица с ледяным выражением на лице встретила его улыбку и спросила:

— В каком правителе нуждается Грузия в большей степени — мудром или размахивающем плетью? Кто из них принесет большее благо грузинам?

Вопрос прозвучал, как требование дать немедленный ответ. Занкан растерялся, он никак не предполагал, что юная царица думает о том, чтобы взяться за плеть. «Она не может успокоиться?! Сожалеет, что уступила Кутлу-Арслану!» — пронеслось у него в мыслях.

Он стоял перед царицей, поникнув головой, уйдя в свои мысли, и, как видно, опоздал с ответом. И тут вновь услышал ее голос:

— Не знаешь, что ответить, иудей? Освобождаю тебя от необходимости отвечать. Доброй тебе ночи! — Царица направилась к тяжелой двери из орехового дерева и уже собиралась выйти из зала, как Занкан, словно очнувшись, поднял голову.

— Если позволите, царица, я все же отвечу на ваш вопрос, — почтительно произнес он ей вслед. Тамар повернулась и улыбнулась в знак согласия. Занкан сделал несколько шагов в ее сторону. — Я понимаю, почему вы освободили меня от ответа, — Занкан снова опустил голову, — если позволите, скажу: не так обстоит дело. Иудеи живут здесь уже шестнадцать столетий, их преданность этой земле, пот, пролитый на эту землю, дают мне право говорить не только приятные для слуха вещи, но и правду, какой бы она ни была.

— Говори, иудей, — царица вновь улыбнулась, — что будет благотворно для моей страны и народа?

— Вряд ли кто скажет, чем чаще размахивал ваш великий дед Давид Четвертый — саблей, побеждая врагов, или кнутом, карая грузин. Он был мудрым человеком и знал: тот, кто ни во что не ставит царское слово, не будет покорен и Господу. Никто не карал свой народ, как Давид Четвертый, но ни одного царя грузины не любили так, как Давида Четвертого. Стоит задуматься, почему народ так любил царя, который был столь суров с ним?

— Может быть, и на этот вопрос у тебя найдется ответ? — спросила царица.

Занкан молча смотрел на нее.

— Может быть, и найдется, — ответил он наконец, — но… Государыне можно говорить лишь то, в чем убежден, во что твердо веришь.

— Говори, Занкан! — Царица улыбалась, но в голосе ее звучал металл.

— Я так думаю, царица… светлой памяти ваш дед всем живущим на этой земле внушал: о государстве, в котором живешь, надо заботиться более, чем о своей семье! Кто не понимал этого, получал, что заслуживал. Если у нас нет страха перед плетью, есть непокорство закону, а те, кто не покорен закону, государства не построят.

Какое-то время Тамар, дочь Георгия, хранила молчание, а потом произнесла:

— Благодарю тебя, Занкан Зорабабели. Покойной тебе ночи, — и удалилась из зала.

Занкан поднял голову только тогда, когда царица скрылась за тяжелыми дверями. Но еще долго был слышен звук ее шагов — она шла медленно, не торопясь.

Занкан в растерянности стоял перед домом Абуласана — он ничего не вынес из беседы с амиром — как в бане, полной горячего пара, все казалось туманным и расплывчатым.

Лошадиное фырканье вывело его из задумчивости. Он взялся за седло, чтобы вскочить на коня, но передумал. Бросил поводья слуге и отправился пешим. Слуга шел впереди, освещая факелом путь господину. Пламя факела мешало Занкану думать.

— Луна светит достаточно ярко, — негромко произнес он, — нет нужды в факеле. Проводи меня к Сагирисдзе!

Сагирисдзе очень обрадовался Занкану, но удивился его визиту в столь неурочное время.

— Я пришел потому… Ты ведь слышал, грузинские цари судили иудеев по закону Моисея? Как ты думаешь, почему они это делали — в Грузии ведь есть свои законы и правила?!

— Говори прямо, Занкан, ради чего побеспокоился.

— Ради праздника, который мы сейчас празднуем, — ради Песаха. Не стоит в Песах поднимать рабов и переселять их в другое место. Дай им эту неделю! Семья Микелы и через десять дней с радостью примет приданое.

Сагирисдзе рассмеялся в ответ.

Занкан вернулся домой и, пока отходил ко сну, прокручивал в голове разговор с амиром, его недомолвки, жесты… Но, увы, так и не смог ничего для себя уяснить. Он был все еще раздражен, и сон не шел к нему. Занкан не любил, когда его использовали как источник сведений, а самого не посвящали в суть дела.

Иошуа

Бачевой и Ушу владело такое чувство, будто они давным-давно знают друг друга. После конных состязаний Тинати стала для обоих самым дорогим, самым незаменимым человеком, настолько дорогим, что представлялась им ангелом, ангелом, спустившимся с небес к ним на помощь. В доме у Тинати они отдыхали душой, даже если бывали там порознь, ибо присутствие второго подразумевалось само собой. Конь Бачевы ежедневно, кроме субботы, после полудня стоял у дома Тинати. А Эфро, сопровождавший Бачеву, под развесистым дубом у самого дома играл в незамысловатую игру со слугой Ушу — кто из них щелчками загонит больше орешков в дырочку в земле. Набив карманы орешками, Эфро до наступления сумерек дожидался своей госпожи. Дочь Занкана порой отправлялась на прогулку с Тинати и Ушу, и слуги следовали за ними — мало ли что понадобится господину или госпоже.