Месть фортуны. Дочь пахана - Эльмира Нетесова

— Что ж вы ее не выловили в свое время?

— Много раз. Иначе не был бы он судим. Но в том-то и беда, что попав в тюрьму иль зону, вскоре уходил в бега вместе со своими фартовыми. Шакал слишком хитер, изворотлив. Но… Постоянен в одном — люто ненавидит милицию.

— Не ново! Все они нас ненавидят.

— У этого еще и повод есть! Он о нем всегда помнит. Когда его первый раз поймали наши оперативники, чуть не убили в дежурной части. Вместе с ним был такой же вор —

ровесник Шакала. Так вот тому «конвейер» опера устроили. На глазах Шакала. Десятеро одного петушили. Обоим в то время лет по двадцать было. С тех пор Шакал милицию не проходит мимо. Чуть малейшая возможность — убивает тут же. За того кента. Тот умер. В дежурке… Перед смертью так всех нас клял…

— Ну, знаете, Николай Дмитриевич, я не столь чувствителен и сентиментален, как вы. И воров, да еще мстителей, предпочитаю изучать не на воле, а за решеткой. И коли он в Брянске, наши осведомители помогут его найти и упрятать, там и узнаем, кто виноват в смерти конвоира и водителя…

— Удачи вам! — пожелал Степанов и уходя посоветовал:

— Если надумаете появиться в Заломах, этот район давно обжит шпаной всяких мастей, то не объявляйтесь там в форме. И оперативники должны это учесть. Помимо успеха в задуманном, вы сохраните жизнь себе и сотрудникам, — предупредил коллегу.

Тот ничего не ответил, но вызвав осведомителя, долго говорил с ним, закрывшись в кабинете.

Осведомитель работал санитаром в санэпидстанции. Отлавливал бродячих собак и кошек. Занимался этим много лет. От него за версту несло псиной, и даже алкаши, ночующие под заборами, обходили его за версту. Егора это не смущало.

Поговорив с Васильевым, он шмыгнул из милиции в безлюдный проулок и со всех ног помчался домой. Назавтра ему предстоял трудный день.

…Эта ночь выдалась по-особому глухой и темной. Свет уличных фонарей казался тусклым. Он не освещал тротуары и пешеходов, он едва справлялся с темнотой, навалившейся сверху.

Улицы города быстро пустели. Редкие машины, прошуршав шинами, торопились уйти поскорее от надвигавшейся ночи.

К полуночи город будто вымер. Ни звука, ни огонька, ни человечьей фигуры вокруг. Даже деревья стояли молчаливо, боясь пошевелить ветвями. Все уснуло в кромешной тьме. Город стал похож на громадное, молчаливое кладбище с домами-могильниками. И ни одно даже опытное ухо, ни один зоркий глаз не мог бы увидеть или услышать шагов людей, крадущихся закоулком. Вот они остановились. Вдавились в стену, замерли, вслушиваясь в ночь.

— Задрыга, давай! — послышалось тихое. И маленькая, железная «кошка», невидимо свистнув веревкой, впилась в решетку окна банка на третьем этаже.

Форточка в нем никогда не закрывалась. Не подключалась и сигнализация. К чему? Ведь здесь был туалет. Кто в него полезет? Так думали все.

Капка, а за нею Таранка быстро взобрались на окно, влезли в форточку. По винтовой служебной лестнице спускались, затаив дыхание.

Вот «сундук», подвальная комната, где лежат деньги. Охрана совсем рядом — слышны тихие голоса, чье-то похрапыванье.

Таранка тихо, не дыша, проходит в служебную столовую, из нее боковая дверь ведет в архив. Он примыкал к подвальному складу и имел общую вентиляцию, какая много лет не работала, а потому была демонтирована. Осталась лишь дыра в стене, забитая фанерой. Ее Таранка снял легко, без шума. И тут же протолкнул внутрь Задрыгу…

Та управлялась быстро, отличая наощупь, как учил Сивуч, мешки с сотенными купюрами.

— Пять… По одному на кента. Больше нельзя. Жадность фраера губит, — вспомнила Задрыга и послушно вылезла из подвала, сыпанув туда горсть махорки.

Уходя, она засыпала ею свои следы и следы Таранки. Тот вылез из форточки после Задрыги. Легко спустился вниз. Шакал, подбросив веревкой, отцепил «кошку» и малина вскоре растворилась в ночи, вернулась в хазу.

Глыба радовался больше всех… Когда-то мальчишкой- ремесленником строил этот банк. Тогда он был совсем другим человеком. Не думал, что знание объекта пригодится совсем для других дел. А ведь этот банк обживался и обустраивался на его глазах. Фэзэушники помогали носить мебель. Им верили. Им рассказывали, каким будет банк. И ребята старались, помогали взрослым. Верили, что этот банк и впрямь — народный. Стоит только принести накопленные — как на них пойдут проценты.

По половине из заработка приносил сюда Глыба. Работая на стройке по две смены. Во всем себе отказывал. Даже в кино не ходил. Запасных носков не имел. Все клал на счет в сберкассу. Она тогда была на первом этаже банка. Ох, как мечтал тогда мальчишка о мотоцикле с коляской! И о том, как обставит свою комнату, какую ему обещали в новом доме.

— Привезу Настю! Поженимся с нею. В городской квартире ей понравится, — думалось ему.

Четыре года прошло. Вклад на книжке и впрямь вырос. Решил Глыба поехать в деревню за невестой. Собираться начал. А тут объявили о денежной реформе. От вклада остались жалкие гроши.

Глыба тогда чуть не свихнулся. Ему долго не верилось в

случившееся. Государство, где он родился и вырос, так люто обмануло и ограбило его. Ведь каждая копейка вклада была щедро полита его потом. Сколько раз отказывал себе в еде… Одевался хуже всех. Берег, копил на будущее. А его отняли…

В тот день он напился с горя до беспамятства. Просадил всю зарплату. И костылял власти на весь пивбар. Случайные собутыльники кивали. Когда из-за соседней стойки подошли двое, собутыльники уволокли Костю подальше от беды. Он плакал и пил. Он долго не мог смириться с реформой, перестал верить в слова и обещания, его тошнило от газет и радио. Он материл портреты и памятники. Он жил одной мечтой — отомстить за брехню.

Послушав его, Шакал поднял Глыбу с парковой скамьи среди ночи. Взял в стремачи, не вдаваясь в подробности. Малина в тот день трясла универмаг. И Глыбе пришлось отбиваться от троих милиционеров. Кто-то из кентов задел сигнализацию. Фартовые сбежали. А Глыба, раскидав в злобе милицию, побрел за город. По пути его нагнал Шакал…

— Вот твоя доля! — сунул в руки пачки денег. Костя онемел. Понял, с кем повстречался, кому помогал. А Шакал сказал тихо:

— Это за отнятое! Свое вернул! Ты — не украл, лишь возместил. Секешь?

— Дошло! — выдохнул Костя. И поплелся за Шакалом. Через ночь, через годы, через тюрьмы и зоны, через радости и муки. Он ни разу не пожалел, что связал свою судьбу с Черной совой. У нее не было реформы. Здесь кенты держали слово. Никто никого не обжимал на положняке, в беде друг друга не бросали. И даже в тюрьмы, зоны, присылали еду, одежду, деньги.

Глыба навсегда запомнил случай, врезавшийся в память. Загремел он в ходку на пятнадцать лет. В саму Воркуту увезли его хмурые конвоиры. А через два месяца вызвали его на личное свидание с матерью.

Когда Глыба вошел в комнату, чуть дара речи не лишился, узнал Шакала одетого в бабье.

Вместо сисек — пачки чая, вместо задницы — грелка с водкой. На животе — мешок с купюрами. Он и помог… Вырвал Шакал Глыбу из зоны на вторую ночь. Увез в купированном вагоне к морю, к малине. Заставил забыть все.

Глыба всегда помнил тот случай. И Шакала, который вмиг понял удивление кента. И чтобы тот не выдал ненароком, кинулся на шею, со словами:

— Сынок, родный цыпленок! — целовать стал.

Глыба долго смеялся, вспоминая то свидание. Конечно, не

его одного вытаскивал из ходок Шакал. Все кенты были ему обязаны. Пахан никогда, никому не напоминал о своем.

Молчал и Глыба. Лишь радовался, тряхнуть банк в Брянске было его заветной мечтой. Ведь именно в нем остались отнятые реформой деньги. Именно там обманули, отняли все, посулив красивую сказку, бросили в пропасть.

Глыба торжествовал. Он отомстил. Вернул свое с лихвой. Не шевельнув пальцем, не голодая. Костя дрожал от радости.

Нет у него квартиры, лишь тюремные камеры, да холодные шконки в зонах стали его пристанищем. Давно вышла замуж Настя. За другого. Теперь уж, видно, свекровью стала, а может и бабкой…

Она забыла Костю. Да и он уже совсем редко вспоминал ее. К чему пустым голову забивать? — накрывает на стол, поторапливает Задрыгу. Та вдруг остановилась, в окно уставилась. Внимательно следила за мужиком, какой гнался с сеткой за собачонкой. Та удирала от мародера с визгом. Вот она забилась под порог хазы Шакала. Мужик развернул сетку и длинной ручкой выковыривал псину из-под порога. Прислушивался, что творится за дверью.

Задрыга тихо вышла в коридор. Резко открыв дверь, сшибла с ног Егора. И ухватив сетку, изорвала, изломала в щепки.

— Чего тут шаришь, ворюга вонючая? Что высматриваешь? Или шею давно не ломали гавенной кучке? А ну! Пошел вон! Не то бабам скажу! Они тебе живо яйцы вырвут! — кричала во все горло.

— Да тихо ты! — приложил палец к губам. И сказал шепотом:

— Ты не ори, как оглашенная. Мне другие нужны. Слышь, может видела? Говорят, ворюги тут скрываются. Мужики! Днем спят, ночами город грабят. Слыхала про таких? — подошел к Задрыге поближе. И вытащив измятый рубль, пообещал: