Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Наденька же, усадив дядю и не дав ему опомниться, заявила, что хочет сразу же рассеять все недоразумения, потому как жить им всем придется вместе. Она четко и внушительно проговорила в лицо оторопевшему дядюшке, что все, рассказанное Владимиром, есть чистая правда, что она просит дядюшку отнестись к этому спокойно и не принимать Владимира за тронувшегося человека, что, наконец, она имеет сказать им одну вещь, которую надлежит обсудить.

Дядюшка, как понял по его лицу Пирошников, ни на секунду не усомнился, что вся речь Наденьки была направлена к успокоению не его, а нашего героя, то есть что продолжается игра, долженствующая убедить Пирошникова, что к нему относятся как к нормальному человеку. И он охотно принял правила игры и рассыпался перед Владимиром в восклицаниях, что он-де никогда и не думал! Да он всему верит! И прочее, и прочее.

Пирошников криво усмехнулся, но дядюшкины излияния принял. Тогда Наденька сообщила ту самую вещь, о которой было упомянуто. Она состояла в том, что Наденька возымела намерение привести в свою комнату для проживания еще одного человека, на что и спрашивала согласия родственника и нового постояльца. Человек этот был мальчик лет пяти, Наденькин пациент, которого та любила больше других своих пациентов и который до настоящего времени жил с матерью, не имевшей мужа. Однако совсем недавно эта женщина вышла замуж, и мальчик не то чтобы стал совсем уж лишним, но вроде того. Наденька поняла это сегодня, посетив больного Толю (так звали мальчика) и выслушав сетования матери на тесноту, занятость и тому подобное. Еще более убедили ее в этом глаза мальчика, в которых она прочитала обиду и горе, поэтому, почти не раздумывая, Наденька предложила взять его к себе, на что мать Толика недоверчиво, но согласилась, заметив, что оно и кстати, поскольку она с мужем собралась куда-то уехать, а Толя был к тому единственным препятствием.

Все эти сведения Наденька изложила ровным и спокойным голосом, но Пирошников заметил, что в глубине души она волновалась, в особенности в том месте, где говорила о больном ребенке. Наденька не то чтобы спрашивала согласия даже, а больше ставила в известность, и, когда она кончила, дядюшка и наш герой не высказывали никаких соображений против, только вот дядюшка вздохнул и сказал, что будет ей трудно, ох как трудно. Наденька улыбнулась каким-то своим мыслям и сообщила, что она сейчас же и приведет мальчика, а потом уж они все вместе поужинают. Она мигом оделась и упорхнула, пообещав быть через полчаса, а Пирошников с дядюшкой некоторое время молчали, обдумывая каждый свое. Пирошников стоял напротив стены, где были развешаны детские фотографии, и обозревал их, стараясь угадать, есть ли тут лицо несчастного мальчика, а если есть, то где оно. В конце концов он остановил свой выбор на фотографии ребенка с темными и широко расставленными глазами, смотревшими напряженно прямо перед собою, и подумал, что такого мальчика тяжело будет приблизить к себе и, как говорят, приручить. Его наблюдения прервал дядюшка, сидевший на диване и обозревавший, в свою очередь, нашего героя.

— Вот что, Владимир, хочу я тебе сказать… — начал он с наигранным добродушием. — А не сбегать ли нам пока в магазин за винцом, а? У меня в чемодане белая имеется, боюсь только, Надюшка пить не будет. А вино женщинам, к примеру портвейн, очень даже хорошо.

Ох уж этот мудрый дядюшка! Сказал он это с ленцой, вроде бы и забыв про пунктик Владимира, про лестницу эту треклятую, рассчитав, должно быть, что именно так, исподтишка, он избавит нашего героя от навязчивой идеи, мимоходом как бы, по забывчивости. Он даже потянулся слегка, давая понять, что не очень настаивает, можно и не ходить, и глаза чуть прикрыл, однако наблюдал за молодым человеком очень внимательно, готовый ко всяким неожиданностям, если вдруг слова его заденут Владимира и напомнят тому нехорошее.

— А почему бы и нет? — с готовностью отозвался наш герой, предвкушая ослепительное мщение. После того, что произошло сегодня, он окончательно уверился в свойствах лестницы и знал наверное, что никакой дядюшка с нею не справится, а потому, желая проучить последнего, принял предложение и продемонстрировал полное при этом простодушие. Дядюшка бросил на Пирошникова обеспокоенный взгляд, но не заметил никакой игры, и, обрадовавшись этому обстоятельству, засуетился, доставая деньги и натягивая пальто и шапку. Пирошников тоже оделся, и они вышли в коридор, причем дядюшка положил ему руку на плечо и без остановки что-то говорил, стараясь, должно быть, отвлечь его внимание. Незадачливый психиатр рассказывал о том, как он доехал, с кем встретился по дороге и тому подобное, нисколько не ожидая последующего страшного поведения лестницы, которая уже ждала их, по-прежнему темная и опасная, ведущая в замкнутые пространства существования, о которых приехавший родственник и не подозревал.

Они спустились на один этаж и прошли мимо двери своих недавних знакомцев. Дядюшка убрал руку с плеча нашего героя, но переместил ее куда-то под мышку Пирошникову, отчего тому не совсем удобно стало идти. Но он терпел, испытывая чувство экскурсовода, знакомящего вновь прибывшего свежего человека с кругами ада.

— Из какого мы этажа вышли? — спросил он как бы невзначай.

— Да из пятого вроде, — ответствовал дядюшка, насторожившись.

— Ну-ну… Это, стало быть, четвертый.

Дядюшка засопел и только крепче стиснул руку молодого человека. Так они прошли в молчании до площадки, которая по всем расчетам должна была быть площадкой первого этажа, и спустились еще ниже. Дядюшка убыстрил шаг, подталкивая Пирошникова, два раза им встретились какие-то люди, не спеша поднимавшиеся вверх, и они пропускали их, прижимаясь к стене. Наконец они вновь достигли двери Наденькиной квартиры, и тут Пирошников, желая продемонстрировать эффект, сказал:

— А вот и наша дверь, прошу убедиться!

Эффект был, надобно признать, очень сильный. Дядюшка, побагровев, притиснул нашего героя к этой самой двери и с ненавистью прокричал ему в лицо:

— Ах, вот ты как? Фокусы на мне производишь?

— Помилуйте, какие фокусы? — пожал плечами Пирошников.

— А вот такие! — И дядюшка, не дав молодому человеку опомниться, вновь повлек его вниз, неуклюже перепрыгивая через ступеньки и чертыхаясь, словно надеясь таким образом избежать наваждения, но, конечно же, не избежал. Через положенное время оба они, тяжело дыша, стояли у той же двери, которая в этот момент сама собою стала медленно открываться, так что дядюшка отпрянул от нее, ожидая бог знает чего. Лоб его покрылся потом, из-под шапки выбились редкие волосы, прилипшие ко лбу, лик его, как писали в классической литературе, был ужасен. Однако все объяснилось просто. Дверь была отворяема бабкой Нюрой, которая давно уже маялась в любопытстве касательно возни на лестнице. Она выглянула в щель, причем оказалось, что, перед тем как отворить дверь, старушка предусмотрительно надела дверную цепочку, и, увидев на площадке знакомого ей молодого человека в неловкой позе рядом с неизвестным мужчиной, пронзительным голосом и нараспев произнесла несколько фраз, смысл которого сводился к выяснению происходящего на лестнице.

— Да не волнуйтесь вы, Анна Кондратьевна! — досадливо отмахнулся Пирошников. — Это Наденькин дядя, мы с ним идем в магазин.

Старушка охнула и провалилась. За дверью раздался звук снимаемой цепочки, после чего все смолкло. По всей вероятности, бабка Нюра затаилась по ту сторону, вся обратившись в слух.

— Ну? — мрачно проговорил дядя Миша, уставившись на Владимира, впрочем, без прежней агрессивности.

— Вот вам и ну! — дерзко воскликнул наш герой, наслаждаясь победой. — Теперь-то вы видите?

— Постой. Что же это?.. Нет, давай сначала, — сказал упрямый дядюшка. — Пошли!

— Идите сами. У вас должно получиться.

Дядя Миша недоверчиво отпустил руку Пирошникова и, оглядываясь, побрел вниз; побрел с опаскою и не очень охотно. Он скрылся из глаз Владимира, некоторое время слышались его осторожные шаги, а потом снизу раздался радостный клич:

— Есть, мать-перемать! Есть она!

Пирошников печально улыбнулся темноте, улыбнулся иронически, ощутив всем своим существом ту невидимую пропасть, которая разделяла сейчас его и дядюшку. Он стукнул кулаком по перилам, отчего те глухо загудели, распространяя колебания вверх и вниз по лестнице. Но колебания эти, равно как и голос Пирошникова, еще могли достигнуть дядюшки, сам же он — нет, и в этом была загвоздка.

— Володя, давай ко мне, жду! — просительно прокричал дядюшка снизу, на что Пирошников, облокотившись на перила и свесив голову в узкий пролет, отвечал, что идет, не двигаясь, впрочем, с места. Так они обменивались сигналами, причем возгласы дядюшки становились все настойчивей и нетерпеливей. Наконец Пирошников услыхал, что дядя Миша, выругавшись, двинулся наверх. Желая сыграть с ним еще одну шутку, молодой человек тоже пошел вверх и в полном соответствии с жуткими законами лестницы через некоторое время нагнал своего психиатра. Он неслышно подкрался сзади к уставшему уже и потому идущему неторопливо Наденькиному родственнику и кашлянул. Дядюшка обернулся, зрачки его на мгновенье расширились и даже блеснули кошачьим светом, но тут произошло неожиданное. Повинуясь скорее инстинкту самосохранения, родственничек ударил Пирошникова кулаком в живот, причем попал в солнечное сплетение, отчего наш герой согнулся, как перочинный нож. Дядюшка же, не раздумывая ни секунды, взвалил его поперек себя на плечи и, отдуваясь, помчался вниз. Бежать ему пришлось недолго, ибо он был остановлен явлением женщины в белой шапочке и шубке неопределенного цвета, которая стояла перед дверью все той же Наденькиной квартиры и названивала в звонок.