Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Отец часто говорил с сыном о его будущем, причем рисовал картины феерические; он видел сына то блестящим ученым с мировым именем, то не менее замечательным писателем, а то даже актером (последнее, правда, редко), но во всех этих проектах главной была внешняя сторона — успех, слава, деньги, красивая и наполненная впечатлениями жизнь, которая, казалось, придет сама собою… нет, даже свалится к ногам, стоит только Владимиру окончить то, что положено: школу, институт, аспирантуру и тому подобное. Справедливости ради нужно сказать, что о роли труда говорилось, но тут же добавлялось: «А тебе, с твоими способностями…» — так что получалось все-таки, что главное — это и есть способности, ставящие человека над другими и служащие орудиями успеха.

Мать, которую Пирошников помнил смутно, как уже говорилось, относилась к способностям сына спокойно, может быть, именно поэтому он не стал с детства блестящим карьеристом и сволочью (простите за грубое слово); получилось так (интересно знать почему), что мальчик с самого нежного возраста чувствовал нравственное превосходство матери над отцом, что осозналось, конечно, значительно позже. Как это ни удивительно, мать, происходившая из семьи интеллигентов, кажется, даже с дворянским прошлым, была проще и сострадательнее к людям, ее окружавшим, чем отец, вышедший из рабочих, каковым фактом он очень гордился.

Еще упомяну об одном случае, произошедшем в последний год жизни матери. Учительница Владимира обратилась как-то через нее с просьбой к отцу Пирошникова об оказании какого-то там содействия ее мужу, тоже морскому офицеру, но чином пониже. Отец отказал. Пирошников помнил разговор матери с отцом, когда она в слезах просила мужа согласиться и говорила, кажется, что-то о справедливости; помнил и день, когда он отнес в школу записку отца, где сообщалось об отказе. Тогда, прочитав записку, учительница тоже не сдержалась и зарыдала. Пирошников, смутившись, не знал, как ему себя вести, а учительница, промокая платком слезы, вдруг почти с ненавистью выпалила ему: «Когда-нибудь ты поймешь, что вокруг живые люди… Нельзя так, по головам, по головам шагать!..» Впрочем, о существе дела я не знаю, возможно, оно и не заслуживало столь бурных излияний.

Отслужив на Тихом океане, отец Пирошникова с семьей переехал на Балтику, в Ленинград, и здесь уже через год умерла мать молодого человека, что произвело глубокий сдвиг в его характере. Он сделался нервен, порывист в движениях и легко изменчив в настроении. Для его воспитания была выписана из Таганрога тетка, сестра отца, которая и жила с ними до окончания Пирошниковым средней школы. Тетка, старая дева, существо забитое и одинокое, не оставила следа в душе нашего героя; он в те годы все более замыкался в себе, все реже открывался отцу, который с горечью замечал перемены в характере и перемены в учении, последовавшие вскоре. Пирошников по-прежнему мог блеснуть, когда хотел удивить, но мог и постыдно молчать, будучи спрошен, причем по самому, казалось, легкому предмету. Друзей он не завел, хотя приятели были и признавали за ним первенство по всем вопросам. Предсказанной медали за отличное окончание он не получил, чем весьма расстроил отца, но все-таки поступил в технический институт на модное в те годы отделение радиофизики. Тут надо заметить, что обстоятельства его жизни к моменту поступления в институт изменились: тетка уехала обратно в Таганрог, а отец женился во второй раз и вскорости попросил перевода в другое место, поскольку не хотел, чтобы молодая жена и взрослый сын жили вместе. К тому времени отец и сын совсем разошлись, их разговоры все чаще переходили в ссоры, причем логика, надо признать, была на стороне отца, а последовавшее вскоре изгнание Пирошникова из института окончательно разрушило надежды отца на блестящую будущность сына. Это произошло уже после отъезда его с женой в Севастополь, где он получил высокую должность. Фактически это был разрыв.

Я уже упоминал о том, что было дальше, после ухода Пирошникова из института. Он служил в армии, потом перебрал несколько занятий, наблюдая жизнь, читал и даже пробовал сам писать, но забросил. Все это время основным его пристанищем была комната на Васильевском острове, оставшаяся за ним после отъезда отца с мачехой.

Изложив, таким образом, факты детства и юности героя, я перехожу к главному вопросу, который очень меня волнует. Согласитесь, что происшествие с лестницей, если его рассматривать серьезно, а мы, кажется, об этом договорились, не могло случиться просто так на ровном месте с любым человеком. Приключение произошло с Пирошниковым, и, надо полагать, для этого имелись основания.

Что-то опять выделило его из общей среды, хотя в данном случае это выделение не пришлось по вкусу нашему молодому человеку. Уж лучше бы как все, без всяких лестниц и нерешенных вопросов!

Я не могу дать простого и логического объяснения явлений необъяснимых, хотя бы потому, что не желаю походить на теоретиков, изображенных выше, которые признавали сверхъестественное лишь в кино и книгах, да и то не во всех, а лишь снабженных специальным грифом: «фантастика». Но можно ведь попытаться объяснить если не само явление, то его причину, а ее я склонен искать в характере Пирошникова.

Размышляя о своем герое, я перебирал одно за другим его духовные качества и в каждом из них, да и в их совокупности тоже, не было ничего исключительного. Я припоминал разговоры, которые когда-то вел со своими приятелями Пирошников, сопоставляя их с вехами, так сказать, его биографии, и вот наконец возникло слово, которое все объяснило. Как я раньше до него не додумался? Так! так! — говорил я себе, — теперь-то мой герой и ясен и мотивирован для меня. Нашлась-таки пружина его поведения, нашелся тот самый стержень, о котором…

Конечно же, я ошибался. Не надо упрощать, как сказал бородач, упомянутый выше. Но тем не менее я хочу предложить найденное слово читателю, поскольку ничего другого у меня пока нет.

Минуточку!.. Не торопитесь, всему свое время. Еще один факт. Однажды Пирошников сказал в разговоре, что ему чрезвычайно понравилась фраза, которой приказал слуге будить его Сен-Симон, кажется: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!» И если вы еще не догадались, куда я клоню, то вот это слово: предназначение.

Да, Пирошников в глубине души верил в свое предназначение, причем в предназначение высокое, но все его метания проистекали из того, что он ни на вот столько не знал, где, когда и в чем это предназначение воплотится. Может быть, вера его брала начало из отцовских феерий, может быть, собственные детские мечты питали ее, но вера была и с годами не пропадала, несмотря на то что время шло, а великих дел совершалось до обидного мало.

Итак, может быть, именно вера в свое предназначение выделяла Пирошникова (хотя я не уверен, такая ли уж это исключительная черта в самом деле?), а кроме того, полное незнание существа этого предназначения. Нельзя сказать, что он не пробовал, он пробовал, но ничего пока не совершил. А последнее время ему стало казаться, что ничего нового быть уже не может, все повторяется — и мысли, и разговоры, и желания, — а это нашего героя изрядно напугало.

Я хочу обратить еще внимание на одиночество Пирошникова. В самом деле, жить без родных, без друзей, без любимой… я не представляю, как это возможно. Поэтому его слова на мосту, сказанные, правда, в минуту опьянения (помните?), о том, что нужно сперва кого-то встретить, чтобы сделать все, на что способен, и прочее в том же духе… эти слова представляются мне знаменательными для нынешнего душевного состояния героя.

С одной стороны, он всегда находил что-то привлекательное в мотиве «герой и толпа», но последнее время стал приходить к мысли, что герой-то тоже должен на чем-то держаться, хоть на кучке единомышленников, что ли? Очень, очень трудно быть одному! Очень страшно всегда смотреть на себя и только на себя извне, не замечая великого множества лиц вокруг, душ, характеров… (Но это уже скорее авторские сентенции, а не мысли нашего героя.)

Ничего нет удивительного, что Пирошников, оставшись наедине с дядюшкой и выслушав за обедом от последнего не сколько историй на тему: «а у нас в тресте», впал в задумчивость, причем размышлял он отнюдь не о свойствах поймавшей его лестницы, но именно о своем одиночестве. Он вдруг подумал, что может просидеть в этой комнатке и год, и два, но никто его не хватится, никому до него нет дела, все останутся на своих местах, будто и не было его, Пирошникова, будто возможно вот так вынуть человека из жизни, а оставшееся пустое место не причинит окружающим никаких неудобств, как не причиняло особой радости место заполненное.

Надобно сказать, что мысль эта показалась нашему герою пострашнее зловещих фокусов лестницы. По правде говоря, он знал и раньше, что так оно и есть, но никогда не допускал думать об этом столь жестоко и без оговорок, как сегодня. Тут вспомнились и слова бородатого человека о том, что он лишний, и Пирошников повторил про себя несколько раз: «Лишний… лишний… лишний…» — пока это слово не вышло из привычного ряда и не превратилось в нечто непонятное и замкнутое в себе, как заклинание.