Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

К этому моменту наш герой пробыл в незнакомом доме что-то около семи часов, поскольку стрелки будильника показывали два часа дня.

Пердышка на карнизе

Итак, история Пирошникова развивается стремительно, хотя и неясно пока, в каком направлении. Если говорить серьезно (а мы хотим говорить серьезно, не так ли?), то должно признать, что положение, в которое попал молодой человек, причем попал не по своей вине, представляется ужасным. Один между незнакомыми людьми, без копейки денег (об этом я не говорил, но это так), в неизвестном месте, окруженный странными и головоломными обстоятельствами — тут есть от чего прийти в отчаянье или задуматься, по крайней мере. Как мы увидели уже, наш герой не сделал ни того ни другого. Напротив, целым рядом решительных действий он показал, что не намерен так просто сдаваться случаю, и хотя все его попытки приводили к результату обескураживающему, Пирошников не потерял головы и остаток дня до прихода с работы приютившей его Наденьки посвятил обдумыванию своего положения и изобретению новых способов выхода, не считая разговоров с дядюшкой, которые, будучи сами по себе не лишенными интереса, к нашей истории не относятся. Если представится возможность, я расскажу, о чем размышлял наш герой, но сейчас мне хочется сделать небольшую передышку вроде той, которую позволил себе Пирошников во время опасного спуска из окна. Тогда наш герой примостился на карнизе, чтобы отдохнуть, но, к своему удивлению, узнал кое-что новое относительно себя, исходившее из форточки. Теперь я воспользуюсь его приемом и задержусь на воображаемом (но скользком!) карнизе, чтобы получше разглядеть героя и сообщить о нем разного рода сведения, которые считаю интересными. Читатель, намеренный следить лишь за сюжетом, может пропустить эту главу и переходить непосредственно к следующей.

Начнем с портрета. Описывать человека словами трудно, и я охотнее всего приложил бы здесь фотографию героя, но у меня ее нет. Представьте себе фотогеничное, как теперь говорят, лицо с прямым носом, тонкими губами, с глазами, посаженными глубоко и глядящими почти всегда чуть насмешливо и вызывающе; представьте жесткие и темные волосы, образующие довольно-таки модную прическу (то есть спадающие почти до плеч) с удлиненными висками, развитые скулы, а в качестве особой приметы — белую метку шрама на подбородке, полученную еще в детстве. Добавьте к этому гибкую фигуру и движения, не лишенные природной артистичности, кисти рук с пальцами, словно у пианиста, и легкую, несколько расслабленную походку. Заключите все характерным жестом, состоящим в разглаживании лба указательным пальцем правой руки, — и вы получите приблизительный портрет нашего молодого человека.

Однако более, чем портрет, меня интересуют некоторые факты биографии Пирошникова, сформировавшие его характер, в особенности же факты, относящиеся к его детству. Именно там лежат истоки характера, там закладывается фундамент, на котором строится жизненное здание; и если оно в какой-то момент дало трещину (не так ли обстоит дело с Пирошниковым?), следует искать причину не в верхнем кирпиче, но в основании.

Впрочем, все это лишь глубокомысленные рассуждения. Здание с трещиной и даже со многими трещинами — явление совершенно нормальное и поправимое; хуже гораздо, когда человек строит свою жизнь без сучка и задоринки, этаж за этажом, по отвесу, не допуская никаких искривлений или архитектурных излишеств. Такой дом выглядит солидно и неприступно по сравнению с вашим, слепленным кое-как из подручного материала. Но вот наступает час, когда строитель выводит здание под крышу, громоздит трубу да еще флаг какой-нибудь приколачивает… но тут-то выясняется, что дом под жилье не приспособлен, пуст он внутри, одни стены наружные, на которые и пошла вся энергия и выдумка строителя. Но и в этом случае все начинается с фундамента; значит, был заложен фундамент по периметру, а на внутренний махнули рукой — снаружи, мол, не видать!

А бывает и так: затуркают человека в детстве, затолкают: того нельзя, об этом и думать не смей, не по Сеньке шапка; заложит он, доверчивый, маленький свой фундамент и начнет ковыряться потихоньку. А потом, глядишь, стало ему мало места, силы набрал, ему бы размахнуться этажей на двадцать, но боится. Всего боится, а себя в первую голову. Ладно уж, так доживу, в хибарке!

Если же вернуться к нашему герою, то надо сказать, что у него вышло скорее наоборот. Заложено было с размахом, но продвигалось как-то рывками и очень медленно. Будто бы он все время чего-то ждал: то образования, то компании, то случая, а то просто, когда ему пожелается.

Отец Пирошникова, о котором еще не представилось случая упомянуть, был военным моряком, прошел молодым человеком войну, после которой женился на дочери крупного ученого-ботаника, умершего в блокаду. Почти сразу после женитьбы (точнее, месяца через четыре) появился на свет Владимир. Это было в сорок шестом году. Закончив академию, отец получил назначение на Тихоокеанский флот, где прослужил лет восемь. Таким образом, раннее детство Пирошникова прошло во Владивостоке, о котором наш герой почти никаких воспоминаний не сохранил.

Тем не менее именно там началось становление Пирошникова. Отец его, бывший человеком решительным и честолюбивым, с радостью и гордостью замечал рано проявившиеся способности Владимира, в особенности ту легкую и непринужденную (я бы даже сказал — изящную) манеру овладевать знаниями, а также располагать к себе сверстников и даже людей постарше. Сам Пирошников запомнил такой, с виду совсем незначительный эпизод. Будучи еще в первом классе, он как-то услышал разговор двух учителей о себе. Его поразило, что о нем говорят взрослые, причем в их разговоре наш герой уловил какие-то странные нотки. Позже он понял, что наставники его говорили о нем с оттенком зависти (да! да! зависти к семилетнему мальчику, смешно сказать!) «Он далеко пойдет, этот мальчик», — сказала молодая учительница, а седой учитель заметил со вздохом: «Да… Хотя я в этом и не уверен. Но он будет жить красиво, вы понимаете? Это у него от Бога».

Короче говоря, наш герой рано, очень рано заметил в себе нечто, выделяющее его из среды сверстников. Нельзя сказать, что он был каким-то вундеркиндом, которые чаще всего страдают односторонностью, а следовательно, неполноценны. Нет, именно гармония личности Пирошникова (я не побоюсь этого слова), включающая в себя ясный ум, обаяние без доли расчета, живость восприятия, мечтательность и одновременно трезвость, доверчивость и покладистость — именно эта гармония притягивала к нему людей, даже когда они ее не сознавали.

Ему все удавалось, и это не порождало в нем зазнайства, вот что удивительно! Он просто знал, что он другой и может больше, чем все. Поэтому он не относился к людям свысока, но любил удивлять их. В школе это проявлялось, например, при различного рода контрольных работах, когда наш герой, решив первым все задачи и положив листок на стол учителя, удалялся из класса с видом самым естественным, в то время как до конца контрольной оставалась еще добрая половина урока. Это, разумеется, сопровождалось шорохом в классе, удивленно-восторженным взглядом учителя, который никак не мог привыкнуть к подобным вещам, и внутренним Пирошникова радостным торжеством. Ему ничего не стоило выучить наизусть географическую карту мира, опять же не из интереса, а ради азарта; тогда вызов его к доске превращался в состязание с учительницей, которая использовала, бывало, как шахматист, домашние заготовки, предлагая Пирошникову отыскать на карте совсем уж неизвестные реки и горы, с чем он справлялся, приводя в восторг весь класс, в особенности двоечников.

А что же дома? Родители любили сына каждый по-своему: мать нежно, но несколько скрытно, не позволяя себе бурных внешних проявлений любви; отец же, напротив, часто переходил от восхвалений к раздражению и даже ярости, когда что-то было не по нем. Отец был сильной, но грубой, в сущности, натурой, от которой страдала мать, и Владимир всегда принимал ее сторону в тех случаях, когда они ссорились или когда отец, придя из плавания, вдруг ни с того, ни с сего обрушивал на нее свои подозрения в чем-то, чего наш маленький герой тогда не понимал.

Отец часто говорил с сыном о его будущем, причем рисовал картины феерические; он видел сына то блестящим ученым с мировым именем, то не менее замечательным писателем, а то даже актером (последнее, правда, редко), но во всех этих проектах главной была внешняя сторона — успех, слава, деньги, красивая и наполненная впечатлениями жизнь, которая, казалось, придет сама собою… нет, даже свалится к ногам, стоит только Владимиру окончить то, что положено: школу, институт, аспирантуру и тому подобное. Справедливости ради нужно сказать, что о роли труда говорилось, но тут же добавлялось: «А тебе, с твоими способностями…» — так что получалось все-таки, что главное — это и есть способности, ставящие человека над другими и служащие орудиями успеха.