Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

— Анна Кондратьевна, — как можно спокойней начал Пирошников. — У вас веревка бельевая есть?

— Господь с тобой! Да неужто ж так надо? И думать не смей! — закричала старуха, поднимаясь с сундука и грозно наступая на молодого человека. — Ты что это задумал?

— Сядьте! — довольно резко оборвал ее наш герой. — Я спрашиваю: есть у вас веревка? Мне нужна веревка. Поверьте, никаких таких дурных мыслей я не имею.

Старуха покорно потащилась к кладовке и вынула оттуда моток бельевой веревки, который и вручила Пирошникову. Молодой человек, сказав старухе, чтобы она сидела здесь и не возникала, как он выразился, вернулся в комнату и первым делом обмерил веревку, пользуясь распространенным способом, согласно которому за метр считается расстояние от кончиков пальцев вытянутой в сторону руки до противоположного плеча. В веревке оказалось около сорока метров. Пирошников сложил ее вдвое и тщательнейшим образом привязал конец к батарее отопления под окном. После этого он, действуя быстро и обдуманно, схватил с книжной полки синий карандаш и первую попавшуюся открытку с репродукцией Рафаэля, на обороте которой размашисто написал несколько слов. Открытку он оставил на столе. Затем наш герой на все пуговицы застегнул пальто. Ухватившись за веревку в части ее, близкой к узлу, он с силой потянул веревку к себе, пробуя крепость привязи и батареи отопления. На ладонях, естественно, после такого опыта остались красные следы; наш герой, недовольный этим обстоятельством, подошел к шкафу и, порывшись в нем, обнаружил кожаные Наденькины перчатки, которые натянул, правда, не без труда на руки.

Он вздохнул глубоко и осмотрелся, как бы припоминая что-то. Потом убрал с подоконника на стул пару кастрюль, стопку тетрадей и книг и несколько закрытых банок с какими-то соленьями или маринадами. Подоконник очистился для дальнейших действий. Пирошников отодвинул оконные щеколды и раскрыл обе рамы, причем полосы бумаги, которыми были заклеены щели, оторвались с жутким треском. Но молодой человек уже ни на что не обращал внимания. Он поглядел из окна вниз и отшатнулся, но тут же, взяв себя в руки, собрал с пола размотанную веревку, прикрепленную одним концом к радиатору, и сбросил ее вниз. Веревка, виясь, исчезла в холодном провале окна. Посмотрев на улицу еще раз, Пирошников убедился, что конец веревки, хотя и не достиг тротуара, болтается от него метрах в полутора. На улице из прохожих, по счастью, никого не было; не было и милиционера, совершенно ненужного в данный момент нашему герою, поэтому, выругавшись про себя для храбрости, он вспрыгнул на подоконник, затем сел, свесив ноги наружу, крепко схватился за веревку и осторожно спустил свое тело по карнизу в пропасть.

Неудавшийся побег

Споем же гимн безрассудству! Ему, безрассудству действия, сметающему все доводы про и контра ради одной цели, достижимой, как кажется, лишь слепым и дерзким напором, перед которым рушатся (иногда) стены и которое, разумеется, гораздо привлекательнее, чем трезвый и глубокий анализ, приводящий к бесполезной трате времени в тот момент, когда нужно действовать, действовать, действовать!

Споем гимн безрассудству поэта, самому безрассудному из всех безрассудств, хотя и самому простительному, когда он, вооруженный лишь душевным смятением и словарем обиходных слов, пытается в ночной тиши выразить невыразимое, забывая даже о том, что это же старались с большей или меньшей степенью безрассудства сделать до него легионы предшественников. Только так! Другого способа нет, и потому поэт — это раб и одновременно восхитительный любовник безрассудства, от которого ему перепадают время от времени минуты пьянящей удачи.

Споем гимн безрассудству ученого, которое вопреки всем здравым смыслам заставляет его ставить опыт, обреченный на провал; ставить его под скептические и соболезнующие вздохи коллег, владеющих стройным аппаратом теорий. Споем гимн безрассудству нелепых путей, без которых не было бы ни эйнштейновской теории относительности, ни квантовых законов (да простит меня неискушенный читатель!).

Мы не будем петь гимна безрассудству любви, ибо это завело бы нас слишком далеко и надолго отторгнуло бы от нашего героя, болтающегося в настоящий момент в двадцати метрах над землей на тонкой бельевой веревке. Отметим лишь и его прекрасное безрассудство, которое — увы! — не приведет его к желанной цели, как уже догадался читатель, ознакомившись с названием данной главы.

Но почему? Не хитрит ли здесь автор, желая оттянуть как можно далее развязку этой странной истории? Не подсунет ли он в нужный ему момент какого-нибудь летающего чертика или еще кого, кто втащит нашего героя обратно в столь ненавистную ему комнату? Это было бы слишком уж фантастично!

А почему бы и нет?.. Впрочем, успокойтесь, читатель! Автор рассказывает правдивую, хотя и несколько странную историю, и черти здесь ни при чем. Нагородить можно какой угодно огород, и если бы в этом было дело… о! чего бы только не появилось на этих страницах.

А раз дело не в этом, то пора бы и задуматься, о чем говорят вышеперечисленные факты. На что они, так сказать, указуют? И в первую очередь этим следовало бы озадачиться нашему герою, вместо того чтобы, напугав насмерть старуху безумным требованием во что бы то ни стало веревки, висеть сейчас довольно нелепо на фасадной части старого петербургского дома… да еще высоко!., да еще зимой!., да еще веревка, того гляди, лопнет!

Однако вернемся к нашему повествованию. Вы когда-нибудь спускались по отвесной стене, пользуясь тонкой бечевкой? Смею уверить, что это не такое уж простое занятие, доступное разве что альпинистам, вроде одного из моих друзей, причем, как я понимаю, главная трудность состоит в преодолении собственного страха, не говоря уж о том, что для указанного дела должны быть в наличии развитые мышцы.

Пирошников преодолел страх, вынуждаемый к тому обстоятельствами, но обстоятельства не могли в одно мгновенье превратить его в тренированного гимнаста, и потому, свершив несколько прерывистых перехватов руками вниз, наш герой почувствовал, как одеревенели его мускулы, пребывавшие до сей поры в состоянии вялости и апатии. Возникла срочная потребность в передышке, и Пирошников, находящийся как раз на уровне окна следующего нижнего этажа, судорожно уцепился за оконную раму в том месте, где располагается форточка (последняя была открыта внутрь), и подтянулся поближе к карнизу, чтобы поставить на него ногу. Приобретя таким образом точку опоры, наш герой на секунду расслабился и перевел дух. Карниз был покрыт коркою льда, и стоять на нем надо было с большой осторожностью, но все-таки это же не висеть на руках! Пирошников, не опуская головы, скосил глаза вниз и увидел, что земля почти не приблизилась. Он почувствовал, что оторваться от спасительного карниза будет достаточно трудно, и ощутил внутри некую невесомость внутренних органов, что всегда сопутствует страху. Только тут до него дошло, что его, пожалуй, могут увидеть из комнаты, в окне которой он расположился, и наш герой опасливо заглянул в форточку. Комната, как ни странно, размерами и формой отличалась от только что покинутой Наденькиной, хотя и была расположена точно под нею. В комнате горел свет, несмотря на то что день уже наступил. Правда, что это за день? Декабрьский, пасмурный, мутный день, от которого света в дома сквозь узкие окна почти не проникает. Пирошников сообразил, что свет в комнате ему на руку, потому как из освещенного помещения в окнах кажется темно, но тут он услышал разговор, разом прервавший его умозаключения.

— Возьмем для примера какую-нибудь реальную модель, вполне доступную нашим непосредственным ощущениям. Пускай это будет лестница… — услыхал из комнаты наш герой и, естественно, вздрогнул, поскольку всякое упоминание о лестнице содержало теперь для него определенную угрозу. Голос, исходивший изнутри, принадлежал, судя по тембру, пожилому мужчине, которого Пирошников не видел. По всей вероятности, тот был скрыт углом оконного проема. Затаив дыхание и приблизив ухо к форточке, от которой распространялись теплые токи воздуха, пахнущие табаком, молодой человек превратился в слух, не забывая, впрочем, крепко держаться одной рукою за веревку, а другой за оконную раму.

— …да, обыкновенная лестница, по которой передвигается объект, скажем, человек. Учтите, что при этом он теряет потенциальную энергию. Мне не совсем понятно, как быть с законом сохранения?

Надо сказать тут же, что такие понятия, как «потенциальная энергия» и «закон сохранения» были известны нашему молодому человеку, и известны весьма хорошо, однако не это приковало его внимание, а тот гипотетический объект, который, согласно вышесказанному, передвигается по лестнице. Пирошникову захотелось вдруг узнать, что это за объект и что это за лестница, ибо в совпадении ситуаций он чувствовал нечто зловещее.