Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

— Ну а как же все-таки вы сами решили вопрос?

— Мой способ вряд ли вам подойдет. Кроме того, я не могу вам его рассказать по причинам чисто этического порядка. Вы уж простите! Однако я уверен, что и вы отыщете выход. Между прочим, есть и еще одна возможность. Я имею в виду полный покой и бездействие. Может быть, именно так вам надо поступить.

— Хорошо, — сказал Пирошников. Он как-то сразу потерял интерес к собеседнику, испытывая настоятельное желание погрузиться в себя и все обдумать. Поэтому, раздражаясь все больше, он стал расспрашивать Георгия Романовича о том, все ли он сделал в этой комнате и не собирается ли ее покинуть, на что милейший Георгий Романович с добродушнейшим смехом отвечал, что уже уходит, уже почти ушел; и на самом деле, взвалив узел на спину, удалился, сказав на прощанье, что встреча их не последняя, как он думает.

Впрочем, через несколько минут он вернулся, застав Пирошникова в той же позе у окна. Как выяснилось, Георгий Романович забыл захватить собрание сочинений Достоевского, которое принадлежало ему и было в свое время наряду с его одеждой доставлено Наденькой из его дома. Хозяйственный Наденькин муж принялся увязывать стопку коричневых томиков, а Пирошников, вперив взгляд в противоположную стену, где находилась дверь, молчал и дожидался.

Может быть, Старицкому захотелось напоследок сделать что-то приятное молодому человеку, может быть, и по другой причине, однако, приготовив связку, он обратился к нашему герою со словами:

— Если хотите, я покажу вам квартиру. Как знать, сколько времени вам придется здесь оставаться?

Пирошников не выразил особого желания, но и не отказался. Они вышли в тот же коридор, где сразу на пути им встретилась старушка, которая бесшумно, как на лыжах, передвигалась в шлепанцах по крашеному, изрядно потертому полу.

— Доброго здоровьица, Георгий Романович! — пропела, чуть поклонившись, старушка, но названный Георгий Романович, не обращая на нее ни малейшего внимания, повлек Пирошникова в кухню.

В кухне, которая оказалась гораздо просторнее, чем комната Наденьки, шипела на газовой плите черная сковородка, на коей жарились какие-то мелкие рыбешки. Вдоль стен располагались три стола с кухонной утварью, указывающей на различный достаток владельцев; возле самого нового, покрытого рисунчатым пластиком, возвышался холодильник. В дальнем темном углу стоял какой-то сундук, покрытый тряпками. Георгий Романович указал на стол среднего достатка и сказал:

— Это стол Надежды Юрьевны. В столе кое-какие продукты, вы потом сами посмотрите. Вот это (тут он повел рукой к пластиковому столу с холодильником) принадлежит Ларисе Павловне. Именно она открыла мне тогда дверь, я вам рассказывал. Интересная женщина!

На этом месте Георгий Романович тонко и вспоминающе, если можно так сказать, улыбнулся. Какая-то недосказанность мелькнула в его словах, и наш герой ее заметил. Затем, небрежно махнув в сторону беднейшего стола с сундуком рядом, кандидат наук заметил, что это хозяйство мымры, как он выразился, встреченной ими в коридоре.

— А где она живет? — поинтересовался Пирошников.

— Да нигде она не живет! Она вообще не живет, путается только под ногами! — с озлоблением отвечал Старицкий.

В этот момент, легкая на помине, появилась и мымра, скользнув к сковородке, с тем чтобы снять с нее золотистого цвета рыбешек и положить новых, вывалянных в муке. Пирошникову показалось, что старушка, занимаясь всецело своим делом, тем не менее подглядывает за ними и вообще ушки у нее, как говорится, на макушке.

— Лариса Павловна дома? — приближаясь к ней, прокричал почти ей в ухо владелец собрания Достоевского.

— Да это уж лучше вам знать! — обидевшись, произнесла мымра, но спохватилась и добавила: — На службе она, на службе, батюшка!

— Жаль, — протянул Старицкий, — ну да ладно. Пойдемте! — и он повел Пирошникова обратно в коридор, шепча ему: — Притворяется глухой, но заметьте, слух у нее дай бог каждому, да и зрение тоже. Так что учтите!

Указав по пути места общего пользования и кладовку, дверь в которую он открыл и, заглянув, зачем-то потянул носом воздух, Георгий Романович остановил нашего героя у комода и объявил, что Лариса Павловна со своим мужем, кстати, торговым моряком, проживает по левую от Наденьки сторону, а по правую сейчас никто не живет и там вообще ничего нет. Комод же принадлежит старушке, но неизвестно, что он содержит, поскольку Георгий Романович не припомнит случая, чтобы та когда-либо его открывала.

На этом осмотр новой резиденции Владимира Пирошникова был закончен, экскурсовод с экскурсантом вернулись в свою комнату, Старицкий, захватив свои пожитки и книги, отбыл на этот раз окончательно.

Пирошникову как-то сразу сделалось скучно, он побродил по комнате, прочитал телеграмму на бюро, которая сообщала: «Выезжаю 17, поезд 27, вагон 9, встречайте, дядя Миша», исследовал от нечего делать содержимое нескольких ящичков бюро, где ему встретились довольно-таки любопытные вещицы, о которых стоило бы рассказать отдельно, да нету времени, а потом снова улегся на диван. Ему никак не удавалось собрать свои мысли и заставить себя думать. За этим занятием, а именно за собиранием собственных мыслей, его и нашла упомянутая выше мымра, которая, приоткрыв дверь, просунула в образовавшуюся щель аккуратненькую свою головку с редкими седыми волосками, мигом осмотрела всю комнату и обратилась весьма ласково к нашему герою:

— Рыбки не хотите ль? Не знаю, как вас величать…

При этих словах под ногами старухи появилась кошка Маугли, старая знакомая нашего героя, которая, изогнув свое тело, проникла в комнату и заняла место под шкафом. Мысли Пирошникова тут же разбежались, как мыши, и он привстал, раздасадованный новыми посетителями.

Старуха

«Что же это? Они так и будут ходить? То один, то другой… И чего им нужно?» Эти вопросы, которые, как мне думается, мог бы произнести и читатель, были, однако, с мрачностью произнесены про себя Пирошниковым, увидавшим незваную старуху. Впрочем, наш герой тут же сообразил, что при умелом подходе можно будет, вероятно, и от старухи получить кое-какие интересующие его сведения. Поэтому он слегка потянулся и даже зевнул, изображая пробуждение от дремоты, а затем, доброжелательно улыбнувшись, на что старуха ответила еще более приветливой улыбкой, объявил о своей готовности откушать предложенной рыбки.

Старухина голова исчезла, и через минуту в комнату вплыла тарелка, наполненная источающими аромат жареными рыбешками, которые бережно транспортировались старухой к столу молодого человека. Высказав крайнюю степень благодарности, Пирошников схватил за хвост верхнюю рыбку и в мгновение ока обглодал ее, оставив хрупкий хребетик. Старуха же, присев на краешек стула и положив руки на колени, умильно глядела на молодого человека. Эта идиллия продолжалась несколько минут, после чего, как и полагал Пирошников, ему пришлось расплачиваться со старухой информацией о себе, своих отношениях с Наденькой, политике, погоде, ценах на предметы питания и ширпотреба и прочем, и прочем.

Надо сказать, что Пирошников не говорил всей правды, то есть, по существу, лгал, когда разговор коснулся его лично и Наденьки. Ему еще не ясна была степень осведомленности бывшей мымры, а теперь Анны Кондратьевны, или бабушки Нюры, как она предложила себя называть. Рассказывать ей о причудах лестницы наш герой не считал пока возможным, чтобы не перепугать бедную бабку и не отбить у нее охоту общаться, а заодно его подкармливать.

Поэтому он тонко перевел разговор на Георгия Романовича, надеясь посредством его личности (естественно, в преломлении старушки) разведать как можно больше о квартире и жильцах.

— Умный человек и хитрый, не в обиду будь сказано, а Наденька, уж и не знаю, что да почему, одним словом, жили, — чуть покачиваясь, завела свою шарманку бабка Нюра. — Жили и жили, а мне-то что за дело? Наденьке хозяин, а нам в квартиру сторож безвыездный, все спокойней, мужчина ведь…

— Почему это безвыездный? — не утерпел Пирошников.

— А не выезжал никуда, — простодушно вздохнула старушка, в первый раз и осторожно дотрагиваясь до принесенной рыбки.

Судя по всему, Анна Кондратьевна была совсем не в курсе истинных причин привязанности Наденькиного мужа к своему местожительству. И ладно! — решил Пирошников. Не стоит забивать голову старухе всякой ерундой с лестницей, не поймет.

— Долго он жил-то? — как бы невзначай спросил наш герой.

— Да он и посейчас живет, чай не помер, — отвечала старуха.

— Я не про то, — сказал Пирошников, поглощенный едой. — Долго ли он безвыездно жил? Ну, не выходил никуда?

— А кто его знает? Я за ними не присматривала, зачем они мне? — насторожившись, заявила старуха. — Уж год будет, как съехал. Сперва захаживал чуть не каждый день. То к одной, то к другой…