Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Состоящее из одной королевской строфы «Послание Адаму, личному переписчику» («Chaucer’s Words unto Adam, His Owne Scriveyn») поворачивает сам жанр послания в непривычном ракурсе, как бы объединяя его с жалобой. Только теперь это не привычная для куртуазной лирики жалоба на жестокость неприступной красавицы, но шутливое сетование на ошибки переписчика важных для Чосера текстов, таких, как его перевод Боэция и «Троил и Крессида». До изобретения книгопечатания, да и после по отношению к нерадивым наборщикам подобные жалобы часто звучали в литературе. Как считают исследователи, их недавними образцами для Чосера могли послужить стихи провансальских трубадуров или письмо Петрарки к Боккаччо, где он обвинял переписчиков в невежестве, лени и высокомерии.1786 Чосер менее суров, чем Петрарка, но за шутливостью его тона скрывается убеждение в безусловной значимости его сочинений, которые он хочет донести до своих читателей в целости и сохранности. Топос «ложной скромности» в этом стихотворении больше неуместен, и забота творца о своих творениях очевидна.

«Детство человечества» («The Former Age») — одна из пяти баллад, которые критики объединили вместе, назвав их «боэцианскими». Написанные в разное время и по разному поводу, эти стихотворения содержат размышления философского и нравственного порядка, которые так или иначе связаны с «Утешением философией» Боэция, книгой, перевод которой оказал очень большое влияние на Чосера, превратив его, по общему признанию, из придворного поэта в поэта-философа.

В «Детстве человечества» Чосер вслед за Боэцием, опиравшимся на богатую античную традицию, противопоставил «золотой век» человечества, время, когда люди вели простой и здоровый образ жизни, следуя законам природы, современности с ее войнами и пороками. Люди «золотого века», незнакомые с излишествами сегодняшнего дня, не знали ни войн, ни предательства, ни тирании:

Покуда не пришел еще в сей мирЮпитер, жадный до вина и брашен,Жестокий и заносчивый кумир,Нимрод еще своих не строил башен.Что ж ныне видим? — Человек стал страшен.И мир, где поселились плач и страх,На лицемерии и лжи заквашен:Порок, отрава, смерть во всех вещах.(Перевод Т.Ю. Стамовой)

Некоторые ученые считают, что Чосер запечатлел в этих строках последние годы правления Ричарда II (1397-1399), когда он особенно явно проявил деспотичность своего нрава. Стоит, однако, вспомнить, сколь осторожно и с какой опаской Чосер высказывал политические суждения на протяжении всей своей жизни. Думается, что это, быть может, самое мрачное из всех стихотворений Чосера имеет скорее более широкий контекст. Оно отражает взгляд поэта на жизнь и события последних десятилетий XIV в. в целом и не привязано к каким-либо конкретным событиям этого времени.

«Фортуна» («Fortune») состоит из трех баллад и написанного королевской строфой заключения. Стихотворение представляет собой диалог между жалобщиком и Фортуной. В рукописи оно имеет французский подзаголовок «Ballades de Visage sanz Peinture», т.е. баллады о лице без прикрас. Подобный подзаголовок, скорее всего, означает, что Фортуна является жалобщику, как и в «Утешении философией» Боэция, в своем истинном обличии. Некоторые ученые, однако, считают, что французский текст нужно читать ballades а deux visages — именно так Машо назвал некоторые свои стихотворения, указав на их диалогическую форму.

Как бы там ни было, влияние Боэция, использовавшего диалог задолго до Машо, совершенно очевидно в стихотворении Чосера. Жалуясь на непостоянство Фортуны, лирический герой ищет утешение в истинной дружбе, которая открылась ему в его несчастьях, в стоическом самоограничении и надежде на очередной поворот Колеса Фортуны. Богиня учит жалобщика стойкости и терпению, а когда он не соглашается с ней, напоминает, что она лишь инструмент в руках Бога. Здесь стихотворение во многом перекликается с историей Рыцаря из «Кентерберийских рассказов». В посылке же Фортуна неожиданно заступается за жалобщика и просит «вдвоем, втроем» помочь ему. Комментаторы увидели в этих словах намек на постановление Тайного Совета (1390), ограничивавшее расточительность Ричарда II. Согласно этому постановлению, король не мог распоряжаться денежными грантами без согласия трех герцогов — Ланкастерского, Глостерского и Йоркского или хотя бы двух из них. Не все согласны с подобным толкованием. Ясно лишь одно. Поскольку заключение есть только в одной из рукописей, оно могло быть написано отдельно и добавлено к балладе позже в связи с каким-то точно неизвестным нам сейчас событием.

Судя по количеству дошедших до нас рукописей, «Истина» («Truth») — самое популярное из всех стихотворений Чосера. Оно тоже имеет французский подзаголовок «Ballade de Bon Conseyl» — Баллада о добром совете. Как считают комментаторы, стихотворение адресовано другу поэта Филиппу де ла Вашу, который в период с 1386 по 1389 г. оказался в опале. Опираясь на восходящую к античности традицию, Чосер пытается утешить друга. Поэт советует ему бежать толпы (придворной жизни со всеми ее пороками) и, овладев собой, «довольствоваться малым». Однако стоическое самоограничение, к которому в свое время призывал еще Гораций в своих эпистолах, Чосер здесь преподносит в христианском ключе. Постоянным рефреном всех трех строф баллады звучат слегка перефразированные слова Иоанна Богослова: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (8: 32). Но истина для евангелиста — это Сам Бог, Который познается через Иисуса Христа. Только такое знание и может сделать человека свободным. А «добрый совет» Чосера звучит так:

Служи лишь Богу, песнь Ему сложи.Ему, Жизнеподателю, внимая,Молись за всех, себя не забывая.Мир перестанет быть тогда холодным,И истина тебя соделает свободным.(Перевод Т.Ю. Стамовой)

Написанное королевской строфой «Благородство» («Gentilesse») развивает знакомое по рассказу Женщины из Бата учение о том, что истинное благородство является свойством характера человека и полностью зависит от его поступков, а не от происхождения и богатства. Кратко, емко и убедительно излагая эти, в общем-то, хорошо известные тогда идеи, Чосер опирался на Боэция, Данте и Жана де Мена. Вместе с тем «Благородство» совершенно явно имело вполне определенный социальный контекст. Было бы явной натяжкой искать здесь следы радикализма Чосера или усматривать какую-либо связь с лозунгом Джона Болла, вождя крестьянского восстания 1381 г., который в своих речах ссылался на народную пословицу: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был джентльменом?». По утверждению биографов поэта, его отношение к крестьянскому восстанию, зверства которого он, скорее всего, видел собственными глазами, было однозначно негативным.1787 В любом случае стихотворение Чосера представляет собой совет аристократам быть достойными того общественного положения, которое им дал Бог. Недаром же впоследствии Генри Скоган, служивший воспитателем сыновей Генриха IV, процитировал его полностью в балладе, адресованной принцам, а некоторые исследователи читают его и как обращение поэта к Ричарду II,1788 хотя не все согласны с такой интерпретацией.

В отношении «Непостоянства» («Lak of Stedfastnesse») подобных споров нет. Как ясно из посылки, стихотворение адресовано непосредственно Ричарду II. Оно развивает мрачное настроение «Детства человечества», сравнивая прошлое, когда «был верным мир», с неприглядным настоящим, где «ложь над правдой без конца смеется, / И постоянство глупостью зовется». В посылке же Чосер просит короля быть верным «заветам Богом данным» и отстоять свои права (suffre nothing that may be reprievable / To thyn estate). Как считают комментаторы, эти слова помогают нам установить предположительную дату написания стихотворения. Скорее всего, это был 1386 год, когда Парламент на время ограничил права короля, хотя есть и другая датировка — конец 90-х годов. Возможно также, что стихотворение было сочинено раньше, а заключение в связи с тем или иным событием добавлено позже.

Написанное королевской строфой с заключительной посылкой «Послание Чосера к Скогану» («Lenvoy de Chaucer a Scogan») вводит в английскую лирику новый жанр, который впоследствии, в эпоху Ренессанса, стал необычайно популярным. Это горацианское послание с его свободной разговорной структурой, допускающей возможность разного рода отступлений. Недаром же сам Гораций называл свои послания «беседами». Чосер пользуется и привычными для жанра приемами, называя имя адресата и прощаясь с ним в конце. Все стихотворение Чосера проникнуто веселой иронией, объектом которой становится и адресат, и сам автор. Поэт объясняет проливные дожди, обрушившиеся в тот момент на Англию, тем, что Скоган оскорбил языческих богов своим пренебрежительным отношением к любви. И вот теперь Венера плачет «в три ручья». Обиделся и Купидон, который может утратить всякий интерес и к Скогану, и к его пожилому располневшему другу Чосеру, очень похожему на своего тезку-паломника из «Кентерберийских рассказов». Впрочем, Чосер-автор и сам разочаровался в любви и в сочинении стихов. Но оставить любовь — не значит забыть о друзьях. В посылке поэт неожиданно просит у Скогана, близкого к королевскому двору, заступничества во имя их давней дружбы. И шутливое здесь уже перемежается с серьезным. Ученые не пришли к единодушному выводу ни о том, в чем заключалась просьба о заступничестве, ни о точной дате, когда Чосер сочинил это послание, хотя новаторский характер «просительного письма» очевиден для большинства из них.