Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века - И. Потапчук

Но бывает иногда и так, что человек в известных годах ищет покоя, и из благодарности, оценивая многолетнюю преданность, самоотвержение и услуги, будучи одинок и бездетен, дает покоившей его и ходившей за ним под старость женщине свое имя и состояние. Мне кажется, что по отношению к Ольге Петровне смешно бы было даже говорить об этом: беззаветная преданность как-то не вяжется с вопросом о сторублевом в месяц жалованьи, платившемся за услуги, а покоя менее, чем чего-либо другого, приносил этот брак. Старик Занфтлебен по смерти своей первой жены далеко не был одиноким: у него был, как вы помните, женатый сын и замужние дочери, которые старались успокоить его, развлечь, постоянно бывали у него и приглашали его к себе, а холостые сыновья и маленькая дочь даже жили с ним. Ольге Петровне Онуфриевой нужно было сначала отдалить его от семьи, рассорить с нею, чтобы сделать его одиноким и потом играть с успехом на этой струнке. Брак с Ольгой Петровной не только не приносил старику желанного, быть может, покоя, но, наоборот, он был им куплен дорогою ценою; результатом его была неизбежная ломка всей прежней обстановки, к которой так привыкают в старые годы, он влек за собою ссору с детьми, размолвку и даже окончательный разрыв со всеми старыми друзьями, которыми так дорожит человек под старость. Всякая уважающая себя девушка едва ли бы решилась на подобный брак, хотя бы ради одного того, чтобы не вносить раздора в семью между отцом и детьми. Но Ольга Петровна была не такова: она пустила в ход все свое влияние, чтобы достичь своей цели во что бы то ни стало. Нет ничего удивительного, что дети и близкие знакомые Василия Карловича Занфтлебена восстали против предполагаемого брака. Люди бывают вообще часто склонны к самообольщению, а тем более в известные годы и в известном отношении. Если с одной стороны, может быть, верили чувству, то с другой был только вопрос о цене, о деньгах. При тех обстоятельствах, среди которых устраивался брак, можно было прямо сказать, что это был не союз любви, но союз корысти с одной стороны и неразумного самообольщения с другой. Муж был средством для Ольги Петровны, капитал — ее целью, женщина предавала себя дряхлому, больному, одной ногой уже стоявшему в могиле старику; к несчастью, брак не могли расстроить ни просьбы детей, ни влияние и советы друзей; старика поймали ловко и держали крепко. Брак, хотя и со скандалом, совершился 7 января 1876 года; молодому новобрачному было в это время 64 года, он имел 8 человек детей и 10 внуков.

Вместе с браком меняется вся жизнь Василия Карловича Занфтлебена. Дети у него перестают бывать; только изредка навещают его дочери на короткое время; прежние знакомые также оставляют его, не желая встречаться с новой хозяйкой дома. Лишь впоследствии, ничего не зная о браке отца, приезжает к нему сын его Василий, который до поры до времени остается жить у него; Василия Занфтлебена держат в черном теле и, несмотря на его присутствие, всеми делами покойного заведует его молодая жена. В доме появляются новые личности, Ольга Петровна сближается с сестрами своего мужа, особенно с Натальей Карловной Крадовиль, при жизни первой его жены никогда не бывавшей в доме, мало-помалу получает все большее и большее значение Егор Мышаков, с успехом разыгрывающий роль преданного слуги; начинают все чаще и чаще посещать Василия Карловича Занфтлебена генерал Гартунг и граф Ланской. Спустя два с половиной месяца после брака уничтожается прежнее духовное завещание и составляется новое, в котором душеприказчиками, вместо прежних Данцигера и Легейде, являются Гартунг и Ланской. Но, несмотря на все влияние, несмотря на все давление на старика, в нем не могли, как видно, уничтожить все-таки отеческого чувства справедливости к детям и формальным образом лишить их отцовского состояния. Несмотря на ссору с детьми, Василий Карлович Занфтлебен не мог не чувствовать всей неловкости своего положения, внутренне не сознавать себя неправым перед ними, не помнить того, что большая часть его состояния нажита им на деньги их умершей матери, и в последнем предсмертном акте, в духовном завещании, он, за исключением 10 тысяч и движимости, назначенных его второй жене, все остальное имущество разделяет поровну между детьми. Тогда-то, быть может, у Ольги Петровны Занфтлебен, обманутой в ее ожиданиях перевести в свои руки все имущество Василия Карловича Занфтлебена путем законным, зародилась мысль достигнуть этого иным способом при помощи усердных союзников после его смерти; а это представлялось легким и возможным как по свойству самого имущества, так и по тому положению, в котором она находилась. Ей пришлось ждать не долго. Не прошло еще полугода со времени брака и менее трех месяцев со времени составления последнего духовного завещания, как Василий Карлович Занфтлебен 11 июня 1876 г. скончался на даче в с. Леонове.

Смерть его была условным знаком к общему расхищению его имущества. Первым делом нужно было позаботиться о том, чтобы дети до поры до времени не знали о смерти их отца, чтобы успеть взять все, что было нужно. Известие о смерти мужа застало Ольгу Петровну на дороге из Москвы в Леоново. Вместо того, чтобы по весьма естественному человеческому чувству ехать скорее на дачу, где лежало тело только что скончавшегося мужа, Ольга Петровна поворачивает оглобли назад и спешит уведомить о его смерти своих сообщников. Действительно, нужно было ковать железо, пока оно было горячо. Она возвращается на дачу, но уже не одна: вместе с нею приезжает Гартунг, о смерти Василия Карловича Занфтлебена узнают тотчас же Ланской и Алферов. Не уведомляют о смерти Василия Карловича Занфтлебена только тех, кому скорее всего следовало бы дать знать о ней,— детей его. На предложение Василия Занфтлебена послать известить своих братьев и сестер о кончине отца дворника Ольга Петровна отвечает, что дворник не поедет, а самому ему послать от себя не на что, потому что у него нет ни копейки денег. Только случайно, встретясь с Алферовым уже в три часа дня, Николай Занфтлебен узнает от него о том, что отец умер; Егор же Мышаков является в квартиру Николая Занфтлебена только в шесть часов вечера и сообщает его тестю о смерти Василия Карловича Занфтлебена, последовавшей будто бы в 4 часа дня. Пока Николай Занфтлебен, услыхав от Алферова печальную весть, поспешил уведомить других братьев и сестер о кончине отца и затем немедля поехал на дачу, дело было уже сделано: Гартунга и Мышакова уже не было на даче, в зале лежало тело отца, в кабинете на письменном столе не оставалось ничего, ящики стола были также пусты, а документы, книги и деньги были увезены.

Как обстоятельства, сопровождавшие увоз имущества покойного Занфтлебена, так равно и прочие события 11 и 12 июня настолько подробно изложены вам, господа присяжные, представителем обвинительной власти, что, считая излишним повторять вам то же самое, я хочу только остановиться на объяснениях Гартунга по поводу его деятельности в это время. Неправильность и незаконность действий по предмету охранения имущества Василия Карловича Занфтлебена подсудимый Гартунг объясняет своею неосторожностью, оплошностью, происходившей от незнания закона, но без всякого преступного умысла. Обвинитель в своей речи указывает вам на то, что неведением закона никто оправдываться не может, но я пойду далее. Я охотно готов допустить, что человек — не юрист, не знающий всех установленных законом формальностей, может иногда впасть в невольную ошибку и совершить такой поступок, который с точки зрения формального закона будет преступным его нарушением, но за который по совести никогда никто не станет казнить человека. Я даже не хочу ставить в вину Гартунгу то, что, принимая на себя обязанности душеприказчика, он не позаботился о том, чтобы уяснить их себе; но я не могу поверить, чтобы Гартунг, человек образованный, не знал того, что знает каждый, я полагаю, из присутствующих здесь, то есть, что обыкновенно после смерти известного лица тотчас же дают знать о том полицейской власти для опечатания его имущества, и что этим имуществом никто не может распоряжаться до известного времени. Невозможно предположить, чтобы Гартунг не знал такой простой и столь известной формальности, для которой не требуется никаких специальных знаний, и думал, что его звание душеприказчика может заменить собою законную власть. Тем более, что в данном случае само положение дела, ввиду отношений наследников к мачехе, указывало ему на необходимость поступать как можно осторожнее и не пренебрегать никакими формальностями во избежание возможных нареканий и неприятностей в будущем. А между тем Гартунг действует совершенно в противоположном смысле. Правда, Гартунг говорит, что он увез имущество Занфтлебена после того, как лакей Иван Зюзин вернулся с ответом, что станового пристава нет дома, но Василий Занфтлебен положительно утверждает, что Гартунг уехал еще до возвращения посланного от станового пристава, к которому посылали только затем, чтобы просить свидетельство на провоз тела в Москву. Но, оставя в стороне даже это показание, ссылка Гартунга на старшину и управляющего, которых, по его словам, он приглашал за отсутствием станового, вполне опровергнута свидетельством этих лиц, как при предварительном следствии, так и здесь на суде. Несоставление описи взятому имуществу Гартунг объясняет тем, что не подумал об этом, да и не знал о такой формальности; на вопрос, почему бы ему было не опечатать стол и кабинет до прибытия полиции, отвечает, что ему это не пришло в голову; совместный отъезд с дачи с Мышаковым он объясняет боязнью нападения злоумышленников по дороге из Леонова в Москву. Сопоставьте все эти данные между собою и вы придете к заключению, что здесь неведением закона прикрывается не случайная ошибка, а нечто иное. Если мы слышим ложные, опровергнутые по делу показания, если все нарушения формальностей систематически клонятся к одной известной цели, если нам приводят ряд неправдоподобных объяснений, то единственный вывод, который мы можем при таких условиях сделать по совести,— тот, что эти неудачные объяснения и ссылки скрывают за собой не простую только оплошность или опрометчивость, а преступление.