Дипломатия - Генри Киссинджер

Для Эйзенхауэра, однако, встреча на высшем уровне представляла собой опасную уступку Советам. С определенной долей раздражения он повторил свое требование, чтобы Советы выполнили ряд предварительных условий:

«В моей ноте вам от 25 апреля я выразил ту точку зрения, что нам не следует чересчур торопить события и что мы не должны позволять существующему в наших странах стремлению к встрече между главами государств и правительств подталкивать нас в направлении преждевременных инициатив...»[693]

Хотя Черчилль с этим не согласился, он отдавал себе отчет в том, что зависимость его страны от Соединенных Штатов не позволяла ему роскоши самостоятельных инициатив в тех вопросах, по которым позиция Вашингтона была столь несгибаема. Не вступая в непосредственный контакт с Маленковым, он сделал наилучшее в подобной ситуации и высказал в палате общин значительную часть того, что намеревался сообщить советскому премьер-министру в частном порядке. 11 мая 1953 года он показал, в какой степени его анализ отличается от анализа Эйзенхауэра и Даллеса: если американские лидеры боялись повредить внутреннему единству Атлантического союза и перевооружению Германии, Черчилль более всего опасался повредить обнадеживающей эволюции, имевшей место внутри Советского Союза:

«...Было бы достойно сожаления, если бы естественное желание добиться всеобщего урегулирования в области международной политики помешало спонтанной и здоровой эволюции, которая, возможно, имеет место внутри России. Я рассматриваю некоторые проявления внутреннего характера и явное изменение настроения, как гораздо более важные и значительные, чем то, что происходит вовне. И я опасаюсь, как бы постановка внешнеполитических вопросов державами НАТО не подавила или обессмыслила то, что, возможно, является глубочайшим изменением русского мироощущения»[694].

Перед смертью Сталина Черчилль стремился к переговорам, полагая, что Сталин является тем самым советским лидером, который наилучшим образом может гарантировать исполнение обещанного. Теперь Черчилль настаивал на саммите, с тем чтобы сберечь обнадеживающие перспективы, возникшие после смерти диктатора. Иными словами, переговоры были нужны независимо от того, что происходит внутри Советского Союза и кто контролирует советскую иерархию. Конференция на самом высшем уровне, утверждал Черчилль, могла бы решить вопрос принципов и направления будущих переговоров:

«На этой конференции не следует отдаваться во власть тщательно разработанной и жесткой повестке дня или углубляться в дебри и джунгли технических деталей, ревностно подтверждаемых ордами экспертов и чиновников, огромное число которых будет только давить на ход событий. Конференция должна включать в себя минимально возможное количество держав и лиц... Возможно, случится и так, что не будет достигнуто ни единого соглашения по острым и животрепещущим вопросам, но при этом у собравшихся может создаться такое общее для всех ощущение, что они смогут сделать что-нибудь более полезное, чем разорвать человеческую расу, включая самих себя, на мелкие кусочки»[695].

Но что конкретно Черчилль имел в виду? Как могли руководители стран выразить свою решимость не совершать коллективного самоубийства? Единственное конкретное предложение, высказанное Черчиллем, был призыв к заключению соглашения типа Локарнского пакта 1925 года, когда Германия и Франция признали границы друг друга, а Великобритания гарантировала защиту каждой из сторон от агрессии со стороны другой (см. гл. 11).

Пример был не из лучших. Локарно прожило всего лишь десять лет, и при его помощи не было разрешено ни единого кризиса. Само представление о том, что Великобритания или любая другая нация могла быть столь индифферентна к сущности потенциального противостояния, что одновременно гарантировала бы (причем при помощи одного и того же инструмента) границу как своего союзника, так и основного противника, было достаточно безумным уже в 1925 году, а в эпоху идеологических конфликтов, воцарившуюся через три десятилетия, положение явно не улучшилось. Кто будет гарантировать какую из границ против каких опасностей? Уж не будут ли державы, встречавшиеся в Потсдаме, гарантировать все европейские границы против любой агрессии? В таком случае дипломатия совершала бы полный круг, возвращаясь к рузвельтовской идее «четырех полицейских». Или это означало бы, что сопротивление воспрещается до тех пор, пока его единодушно не разрешат все державы, участвовавшие в Потсдамском совещании? В таком случае подобная идея —«карт-бланш» для советской агрессии. Поскольку Соединенные Штаты и Советский Союз рассматривали каждый другую сверхдержаву как главную проблему для своей безопасности, какая совместная гарантия решала бы вопрос для них обеих сразу? Локарно было задумано как альтернатива военному союзу между Францией и Великобританией, и именно так было представлено парламенту и общественности. Подменит ли новое соглашение по модели Локарно уже существующие союзы?

Постановка вопроса Черчиллем не зависела, однако, от каких-либо конкретных позиций на переговорах. 1 июля 1953 года он отверг теорию, будто бы политика Кремля остается всегда неизменной, а Советский Союз каким-то образом является первым на свете обществом, не подвергающимся коренным переменам в ходе исторического процесса. По словам Черчилля, дилемма для Запада заключается в сочетании нежелания признать существование орбиты советских сателлитов и моральной неготовности пойти на риск войны, чтобы изменить эту ситуацию. Единственный выход — «разведка боем», которая определила бы намерения, проистекающие из новой советской реальности. Он писал Эйзенхауэру:

«Я не более, чем в Фултоне или в 1945 году, настроен на то, чтобы меня одурачили русские. Однако я полагаю, что имеют место изменения во всемирном соотношении сил, в основном вследствие американских действий и перевооружения, но также и вследствие кризиса коммунистической философии, что оправдывает хладнокровное изучение фактов свободными нациями, остающимися едиными и сильными»[696].

Черчилль надеялся на то, что «десять лет смягчения обстановки плюс плоды научного творчества создадут новый мир»[697]. Он более не предлагал глобальное урегулирование, но провозглашал политику, которая позднее станет называться «разрядкой». Черчилль признал: затруднение, связанное с проведением политики «сдерживания» в ее первоначальном варианте, заключалось в том, что, независимо от глубины и точности анализа, эта политика пропагандировала выдержку как самоцель вплоть до того самого дня, когда где-то в отдаленном будущем советская система трансформирует сама себя. «Сдерживание» несет в себе весьма впечатляющие цели, но мало предлагает в смысле выдержки на пути к ее достижению. Альтернативным ему является немедленное всеобъемлющее урегулирование, которое представляет собой более легкий путь к менее заманчивой цели. А также несет в себе риск возникновения трений внутри Атлантического союза и прекращения интеграции Германии с Западом. Непомерная цена за любое мыслимое quid pro quo, если этого не запросят сами германские руководители! Черчилль предлагал то, что являлось срединным вариантом: мирное сосуществование, позволявшее времени делать свое дело при наличии менее жесткой долгосрочной советской политики.

Психологическая нагрузка эпохи конфронтации в отсутствие конкретного повода сказалась в изменении отношения со стороны Джорджа Ф. Кеннана. Понимая, что его первоначальная трактовка Советского Союза превращается в рациональное оправдание бесконечной военной конфронтации, он разработал концепцию всеобщего урегулирования, весьма сходную с той, какую, по-видимому, Черчилль имел в виду в 1944 - 1945 годах.

Основной целью так называемой «схемы разделения» Кеннаном ставился вывод советских войск из центра Европы. Ради этого Кеннан готов был заплатить сопоставимым выводом американских вооруженных сил из Германии. Страстно утверждая, будто Германия окажется в состоянии защитить себя обычным оружием, как это всегда имело место, особенно коль скоро советским войскам придется проходить через Восточную Европу, пока они не достигнут германских границ, Кеннан отвергал чрезмерные упования на применение ядерной стратегии. Он поддержал предложение польского министра иностранных дел Адама Рапацкого о создании безъядерной зоны в Центральной Европе, которая включала бы в себя Германию, Польшу и Чехословакию[698].

Трудности, которые несли с собой схема Кеннана и план Рапацкого, были теми же, что возникли бы при осуществлении на практике положений «мирной ноты» Сталина: германская интеграция с Западом обменивалась на вывод советских войск из Восточной Германии и частично из Восточной Европы, что в отсутствие гарантий против советской интервенции для зашиты коммунистических режимов привело бы к двойному кризису: одному в Восточной Европе и другому, связанному с нахождением для Германии ответственной национальной роли, которую, как выяснилось, точно определить оказалось невозможно начиная с 1871 года[699].