Дорога в декабре - Захар Прилепин

«Сейчас разберемся», — подумал Саша.

Знал, что шедший следом сейчас появится.

Появился. Он неловко протиснулся между щитами — явно с недоразвитой мускулатурой, весь какой-то плохо склеенный, с тонкими ногами. Огляделся, тяжело дыша.

«Иди сюда, живчик», — Саша прижался спиной к стене и медленно опустился на корточки.

Заскрипели шаги.

«На цыпочках, что ли, идет, — усмехнулся Саша. — Медленно поднимая длинные ноги… Следопыт, бля».

Он повернул голову, увидел ботинок, мягко ступивший на бетонный пол дома… Второй ботинок…

— Заходи, друг. И поднимайся на второй этаж, — сказал Саша тихо и, поняв, что ему не вняли, громко прибавил: — Быстро! Быстро!

— Ты кто такой? — спросил Саша наверху.

— А ты?

Саша легкой и сильной ногой ударил нового знакомца по коленке и сразу же кулаком в лоб. Именно в лоб: так и метился нарочно.

Парень упал на зад и, двигая тонкими ногами, отъехал на заднице в угол.

Саша поднял с пола большой и тяжелый обломок кирпича:

— Если будешь плохо разговаривать, я кину в тебя кирпичом. — Стоял, раскачивая кирпич в руке. — Ты кто? — повторил Саша.

— Человек.

— Лови, человек.

Саша бросил обломок, метя чуть выше головы. Ударившись о стену, кирпич упал на спину сидящему — тот закрыл голову руками. Потом зашевелился, повел плечами, и кирпич свалился рядом.

Саша даже не тронулся поднять его.

Сидящий посмотрел на Сашу, потом скосился на кирпич.

— Ага, подними, — предложил Саша.

Кирпич никто не тронул, конечно.

— Удобно сидеть?

В ответ прозвучало что-то неразборчивое.

— А?! — переспросил Саша громко, как глуховатый.

— Мне удобно, — повторили спешно, скороговоркой — оттого прозвучало как «мудон».

— Кто «мудон»? — поинтересовался Саша, хотя всё понял.

— Мне удобно, я сказал.

— А я думал, ты представился: Мудон. А ты, значит, не Мудон. Да? А что, хорошее имя. Давай ты все-таки будешь Мудоном.

Саша достал сигарету. Прикурил — безо всякого пафоса. Давно курить хотелось, вот и всё.

— Ты зачем шел за мной, Мудон? — спросил Саша.

Нет ответа.

Саша поискал еще что-нибудь на полу. Приметил в другой комнате ведро, пошел за ним, уверенный, что кирпич вслед не полетит. Вернулся, весело раскачивая ведром, и с внутренней усмешкой приметил, что кирпич был поднят и переложен поближе к ноге в смешной белой кеде.

Ничего не говоря, Саша резко ударил сидящего ведром по голове. Получилось очень громко и, кажется, больно. Саша подумал и еще раз угораздил сидящего ведром. На этот раз угодил по рукам, прикрывшим голову.

— Я тебе задал два вопроса, кто ты такой и зачем ты шел за мной, а ты мне пока только рассказал, что ты Мудон. Давай знакомиться ближе. Я ничего о тебе не знаю.

— Я журналист, — неожиданно ответили Саше.

— Отлично. Покажи корочки.

Показал. Заполнены на латышском языке.

«Поверим на слово, — решил Саша, разглядывая удостоверение, в котором ни черта не понял. — Достаточно того, что на фотографии человек без формы».

— И чего ты за мной пошел, журналист?

Три секунды молчания. Саша качнул ведром.

— Я тебя заметил вчера. Ты шел за судьей пьяный.

«Ну я и лох», — подумал Саша.

— А откуда ты знаешь, что это судья?

— Я журналист, я же сказал. Да его все знают… к тому же его по телевизору показывают часто. Показывали…

— А чего ты полицию не вызвал?

— А по поводу чего? Что ты ходишь по улице? А если б это было случайностью — кем бы я выглядел в итоге?

Саша кивнул: говори дальше.

— А час назад я проходил мимо — у нас редакция неподалеку, — заметил, что ты и сегодня здесь. Подождал немного — и увидел, как ты опять пошел за судьей. И я пошел следом. И все.

Саша бросил сигарету на пол. Помолчал.

— Ну, ты понял, что я там ни при чем, журналист?

Тот согласно клюнул носом воздух.

Саша подумал, что задал глупый вопрос: какого черта он тогда ведром его здесь охерачивает — если сам ни при чем.

— Нет, ты не понял, наверное, — негромко, философствуя, сказал Саша. Он поставил ведро, дном вверх, и уселся напротив журналиста. — Короче, такая ситуация, — сказал Саша. — Я тебе повторяю: я ни при чем. Судью убили, и я не знаю, кто это сделал. Но если ты донесешь на меня — у меня могут быть неприятности. Которых я не заслужил. А если не донесешь — все будет хорошо. У нас обоих. Ты как собираешься? Донести?

Журналист несогласно покрутил головою.

— А отчего мне верить тебе? — спросил Саша. — Быть может, тебя лучше убить?.. А? Какие у тебя планы, я забыл?

— Сейчас домой пойду.

— Да? И что там?

— С собакой погуляю.

— А потом?

— Спать лягу.

— Проводить тебя?

— Как хочешь…

— Ну, пошли.

На улице стемнело.

«Е-мое, опять с пистолетом придется идти, — подумал, — куда бы его деть?..»

Он довел журналиста до проема в заборе.

— Валяй, — сказал на прощание.

Смотрел удивленно, как журналист втискивается в проем частями, ноги подбирая и перенося так неловко, словно он какое-то ползучее насекомое и у него с другой стороны забора уже несколько ног томятся в нерешительности.

Саша еще раз закурил, и тут в дыре вдруг образовалось лицо журналиста.

— А ты ведь из «союзников»? — спросило лицо.

Саша даже не нашелся, что ответить.

— Не ссы, я не донесу, — неожиданно весело, но с очевидно презрительной издевкой пообещал журналист и пропал.

Бежать было глупо за ним. По улице, да размахивая стволом… Саша быстро протер пистолет шарфом, засунул в какой-то грязный, весь в серой известке пакет, обнаруженный на земле. Обошел с этим пакетом новостройку, ища другой выход. Ничего не нашел. За забором приметил кустарник, бросил пакет туда.

Шарф потом выбросил в урну.

Глава одиннадцатая

В тамбуре поезда Саша захохотал. Стоял один, с сигаретой, — по-В езд выезжал из Риги — и, задыхаясь, смеялся, видя в стекле свое злое, оскаленное лицо.

Во внутреннем кармане его куртки плескала недопитой жидкостью бутылка водки. Саша иногда отпивал из горла, ничем не закусывая. Потом дышал через нос, кривил губы. Плюнул в пепельницу — оттуда взлетел пепел, прямо в глаза.

Опять захохотал и прекратил смех резко, словно содрал маску.

Вышла проводница, посмотрела подозрительно, Саша скорчил ей рожу, когда она отвернулась.

— Ты думаешь, я скажу: «Спасибо, Господи»? — спросил вслух, глядя куда-то за окно.

«Не скажу».

«Зачем, Господи, отнял это? Я возьму в другом месте».

Прижался лбом к стеклу, высматривал что-то, кого-то. Трогал в кармане гильзу, подобранную там, в Риге, возле трупа.

Пошел по вагонам, не уступая никому дороги, похудевший, угловатый, брезгливый. Добрел до ресторана, уселся в одиночестве за крайний столик, спиной ко всем, чтоб не видеть.

Полчаса ковырял вилкой яичницу.

«Чего я яйца ем, мясо надо жрать».

— Дайте мне мяса, — сказал официантке. — Вот, свинью.

Вышел покурить в тамбур — не хотелось сидеть ждать наедине с яичницей, переболевшей оспой. Глаза б на нее не смотрели.

В тамбуре допил водку, неловко поставил бутылку, она упала. Раскачивалась на боку, мерзко позвякивая.

Вернулся, еще заказал сто грамм. Смотрел внимательно на графин.

Принесли мясо, живое, горячее. Саша ел жадно. Решил налить водки, но вагон качало и он никак не мог попасть в рюмку. Официантка — Саша ее видел краем глаза — суетилась возле соседнего столика и сказала, что сейчас поможет.

— Я сам, — ответил Саша и отпил из графина. — Я сам, — повторил сипло, втягивая носом воздух.

…Было так: в Риге он вернулся в гостиницу, очень спокойный, но с запутавшимися вконец веселыми мыслями: что все это значит, зачем все получилось именно так, кто были эти люди — с ППШ и… как его… Мудон.

Ничего понять было невозможно. Будто кто-то подал ему знаки, разгадать которые не было никакой возможности.

Он пролежал в гостинице до вечера, ни к чему не придя, ничего не поняв и отчего-то тускнея час от часу.

На следующий день уезжал. Пошел на вокзал пешком, оглядывая город с ненавистью, словно у него здесь что-то отняли.

Казалось иногда: он как будто освободил или даже выжег внутри себя место — под свою нестерпимую злобу. И теперь это место внутри пустовало, саднило.

Никак не мог придумать, на чем сорвать зло, которого было все больше.

Вытащил карту города, подпалил зажигалкой. Сначала держал карту двумя пальцами, потом, когда разгорелась, бросил на асфальт.

Прохожие смотрели — кто возмущенно, кто сразу отворачиваясь и быстро проходя мимо. Саша поворачивал карту носком ботинка, она догорала…

…А в поезде Саша боролся с дурной мыслью подпалить еще и занавеску на окне вагона-ресторана.