Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

Нуркасым оторвал клочок от газеты и сделал большущую самокрутку. Алтынай изучающе-пристально следила за каждым его движением. Она как будто впервые заметила, что лицо у него костлявое, рябое, безбородое, нос мясистый и лоснящийся, а волосы… Конечно, другие мужчины тоже не лучше. Но до чего у Нуркасыма неприятные глаза! Красноватые и выпуклые, они никогда не смотрели прямо, а все время пугливо ускользали.

Алтынай тоже сделала самокрутку. Оба закурили от чадящей курносой лампы.

— Да ты садись, Алтынай, — спохватился Нуркасым.

Она села, расстегнула пуговицы полушубка и отбросила назад пуховый серый платок. На ней была еще телогрейка, стеганые мужские брюки, на ногах — черные валенки. Покрутила в руках камчу с короткой дузеновой рукояткой и как бы в шутку проговорила:

— Отхлестать бы тебя, чтоб от твоего суконного пальто остались одни ошметки!..

— Как хочешь, так и поступай: я давно уже в твоей власти…

— Болтун! Только и умеешь, что слюнявые слова говорить. Тряпка! Будь у тебя хоть капелька мужской гордости да порядочности, ты бы ни за что не допустил такого позора…

Больше говорить она не могла, закрыла лицо платком и зарыдала. Нуркасым так испугался и съежился, будто его на самом деле собирались отхлестать плетью.

— Ну что я могу поделать? Я же люблю тебя… А получается, как в пословице: бедняку хочется курта[92], да нечем заправить пшенного супа. Я понимаю, что она твоего ногтя не стоит, но считается женой, закон на ее стороне… Мать тоже грызет меня без конца…

— А почему твоя дуреха выкидывает такие штучки?

— Что же, руки ей связывать?

— Ты ведь знал, куда она пошла, и пальцем не пошевелил! Какой ты после этого мужчина?!

— Да подумай ты: если все это дойдет до районного начальства… прощай бронь — и марш в солдаты, на войну… А дома куча маленьких детей да старуха-мать…

— Это не оправданье. И как ты ни выкручивайся, все равно я тебя раскусила. Ничего-то в тебе нет порядочного и хорошего, кроме бойкого и прилипчивого языка…

Алтынай глубоко затянулась махоркой. Голова раскалывалась, сердце ныло от обиды. «Да, видать, попалась. Не разглядела. Не поняла. Но когда по-настоящему любишь, разве до этого… — напомнил ей другой, внутренний голос. — Ладно, разбитые окна можно починить, а разбитое, обманутое сердце?..»

— Зря мы с тобой все это затеяли… — буркнул Нуркасым, глядя в сторону и терзая нижнюю пуговицу пальто.

— Ах, вон как?! — В глазах Алтынай, влажных от слез, сверкнуло бешенство. — А почему ты раньше по-другому пел?!

— Я же говорю, что она твоего ногтя не стоит…

Алтынай резко вскочила:

— Прощай! Пусть эта встреча будет последней! — и рванулась к двери.

— Алтынай!.. — взмолился Нуркасым. — Ну, Алтынай!..

Она на минутку задержалась у порога, что-то обдумывая.

— Как ты живешь? — мягко заговорила Алтынай. — Твоя бессердечная мать превратила твою жену в прислугу. И если ты хочешь, чтобы женщина была красивой, доброй, будь мужчиной. А ты как себя ведешь с женой? На каждом шагу называешь ее дурой, попрекаешь куском хлеба, твоя мать командует ею, как батрачкой. Да еще пятеро твоих ребят скулят с пяти сторон. И после этого ты еще чего-то требуешь!

Алтынай ушла, а Нуркасым все стоял ошеломленный. Что же теперь делать? Домой не хочется, а порог Алтынай теперь для него не ближе, чем небо.

«Ну что ж, получил, что заслужил. А все мать! Женись да женись. И работящая-то она, и скромная, и детей народит, и слушаться будет. Вон как она слушается», — со злостью думал Нуркасым о жене.

Сулубике, видимо, специально следила, когда Алтынай пойдет в сарай за дровами. Сейчас они стояли друг против друга и молчали. Но вот Сулубике начала терять самообладание. Она представила, как из ее объятий вырывают мужа, с которым она прожила около семи лет и нажила пятерых детей. Нет, она этого не допустит.

— Тебе не жалко моих пятерых щенят?..

— Что ты болтаешь?!.

— У тебя ведь есть муж. Какими глазами ты на него посмотришь, если он завтра вернется с фронта? А твой ребенок? Как бы ты себя почувствовала, если бы он остался сиротой, без отца?…

— Замолчи!

Удивительно, но Сулубике сразу умолкла. Когда Алтынай услышала о своем муже и ребенке, ей стало не по себе. Но она быстро взяла себя в руки и оценивающе посмотрела на Сулубике. На голове ее был грязный застиранный белый платок, из-под которого выбивались слипшиеся волосы. Приятное лицо ее было не по годам блеклым, увядшим, а серые, глубоко посаженные глаза глядели печально. Алтынай стало жалко ее. Но в тот же миг она вспомнила, как эта женщина опозорила ее, и жалость сменилась презрением.

— Если ты не можешь удержать мужа возле себя, значит, ты не жена и не женщина, — издевательски заметила Алтынай. Она была очень зла на Сулубике за вчерашнее и теперь всячески старалась подчеркнуть свое превосходство.

Для замужней женщины нет более страшного позора, чем быть нелюбимой женой. Но об этом знают лишь те, кому пришлось испытать такое.

Сулубике молча ковыряла землю носком старой калоши. Но лицо ее стало медленно покрываться темно-багровыми пятнами.

— Посмотрела бы я на тебя, окажись ты на моем месте!..

Теперь задумалась и Алтынай.

«На фронте тоже, наверно, есть женщины…» Ревность толкнула ее в сердце, хотя у них с мужем не было и намека на ту влюбленность, которую испытывают молодые супруги. Их связывал только ребенок. А с Нуркасымом она поняла, что такое земная любовь… Каждое его слово, каждый ласковый взгляд, каждое прикосновение руки как бы уносило в сказочный, прекрасный, уютный мир. Раньше она никогда такого не испытывала. Только с ним почувствовала себя женщиной. Но все рассеялось, как мираж в знойный день.

Алтынай угрожающе посмотрела на Сулубике.

— Почему ты бьешь чужие окна? При чем