Брусничное солнце - Лизавета Мягчило
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместо этого в комнате поселилось что-то иное, пожирающее радость, темное. Варвара пыталась отбросить эту мысль, сослаться на душевное потрясение и избыток тревоги в последние дни. Да только она это «иное» видела. Весь мир нежданно переменился — цвета стали глубже, ярче, тени в углах обрели жизнь. И силуэт этого существа, враждебного и холодного, отчаянно скреб высокий комод, подвывал, скользил ледяным сквозняком по щиколоткам.
Верхняя полка оказалась запертой на ключ, как ни дергала Варвара бронзовую ручку, та не отворилась. Тень скользила у ног, ластилась, исступленно выла, словно оголодавшая без любви и внимания кошка. Скреблась, протискивая черные лапы к замочной скважине под её пальцами.
Что-то важное, непременно. Несмотря на помутнение рассудка, там наверняка спрятано что-то милое сердцу бабушки.
Что ей двигало, когда взгляд заметался по распахнутым шкатулкам с украшениями, другим полкам и шкафам? Для чего ей это все, почему так нежданно важным стало отыскать ключ? Будто это позволит отмотать время назад, поднять Аксинью из гроба. И Варвара искала, дрожащие от нетерпения пальцы скользили от одной поверхности к другой, переворачивали отсыревшие после омовения подушки. Ключ оказался спрятан в мягких складках тяжелого пыльного балдахина.
Замок поддался. А внутри оказались три выцветшие, потрепанные широкие книги. Аксинья научилась письму ещё будучи деревенской девкой. Мать её была прачкой в барском доме, а барин в то время грезил ученой степенью и открытием собственной академии. Его любимой забавой было обучение суетящихся у порога босоногих детей. Эдакие послушные кролики, не обремененные знаниями умы. Барыня иронично нарекала его безумцем, но против воли не шла. Немудрено, что меньшая часть близлежащего Сосновца была обучена алфавиту и зачаткам чтения.
Целеустремленная необычная крестьянка пошла куда дальше: она научилась писать. Дневники? Первый выглядел жалким, с обветшалым сырым корешком и рыжими, почти прозрачными дешевыми страницами. Сколько дней она жила впроголодь, чтобы позволить себе подобное? На страницах были корявые, едва различимые косые буквы. Личные записи.
Совесть не позволила юной барыне начать чтение, но руки бережно прижали добычу к груди. Боясь быть увиденной, Варвара бегом метнулась к собственной комнате. Поднять матрас и разложить тетради ровным рядом у изголовья было нетрудно, девушка управилась как раз к тому времени, когда гроб снесли к телеге. Конюх и возничий подготовили для них экипаж.
Словно скорбя вместе с ними, солнце не показывалось из-за туч, легкая летняя прохлада касалась бледных щек, ветер поднимал оборки черных закрытых платьев, цеплялся рой оживившейся мошкары.
Проводить в последний путь барскую мать решились немногие: кто-то сослался на ломоту в теле из-за коварства переменчивой погоды, кто-то дал уклончивый ответ, обещаясь посетить скорбное мероприятие позже.
В церкви отчаянно плотно пахло ладаном и свечным воском, голоса отпевающих сливались в монолит громового хора, отлетали от стен, пробирали до костей своим величием. А Варвара отстраненно следила за бездвижными росписями на стенах: умиротворенные лица, протянутые к грешникам руки. Есть ли Господь наверху, видит ли он мучения своих созданий? Или давно разочарованный, он закрыл глаза, равнодушный к ходу их жизней?
Достойна ли будет она прощения, когда придет время ступить на загробные тропы?
Пресвященный говорил, что, сознавшись в грехах, станут достойны все. Она никогда в это не верила.
Темнота вокруг клубилась, жила. Теперь она чуяла. Должно быть, горе лишило её рассудка: когда они шли мимо могил, Варвара слышала голоса. Смеющиеся детские и глубокие, покрытые коркой времени старческие. Она замечала слабое марево у давно забытых, поросших сорной травой захоронений, она видела дорожки алых слез на щеках неподвижных серафимов.
И страх уверенно карабкался по ткани платья вверх, зажимал в ледяных объятиях грудь, готовый вгрызться в глотку. Больна, верно ее поглотило безумие.
Не с кем было поделиться волнениями, она старательно запирала их в клети собственного сознания, повторяла шепотом молитвы, когда нужно — осеняла себя крестом.
В подготовленной разрытой могиле стояла вода — напитавшаяся за ночь земля не желала впускать в свои объятия очередного человека. Сколько не пытались вычерпать её одолженными в монастыре гнутыми кособокими ведрами, она заполняла яму раньше, чем мужики разгибали спины. Пришлось опускать саркофаг прямо в воду. На дне каменного ящика всегда полагалось иметься отверстиям, через них бурая вода с выползающими дождевыми червями снова ринулась на свободу. Варваре стало тошно.
Не сдержалась, трусливо отвела взгляд, когда послышался тихий всплеск, и белоснежная плита с громким скрежетом встала на место. Удручающая картина, разве может там, в кромешной темноте и толще вод находиться её бабушка? Хотелось кричать, отодвинуть плиту, умолять её вернуться. Она не была согласна с таким раскладом, не желала верить. Но вот она суровая реальность. Люди медленно опускают цветы на белоснежное надгробие. Совсем скоро каменщики вырежут очередную громкую надпись, встанет у изголовья вычурная скульптура. А толку что? Аксинья уже не сумеет сказать, что ей по нраву новое пристанище, ей будет все едино.
Варвара не сразу поняла, что плачет. Позволяет соленым каплям скатываться с ресниц на бледные щеки, срываться с острого подбородка. Мать стояла в трех шагах от неё, принимала поддержку от подъехавших Брусиловых. Будущее родство обязывало их выразить своё соболезнование. Брови девушки двинулись к переносице, она резко отвернулась.
Не сегодня, в день, когда полагается оплакивать свою потерю. Ни единого мига своего внимания не уделит. Пусть и отец, и сын знают: брак ей навязан, и она к нему совершенно не расположена.
Блуждающий по надгробиям потухший взгляд неожиданно зацепился за стоящего в далеке Грия. В руках белоснежные хрупкие розы, темный костюм очерчивает узкие плечи, изящные длинные руки. Заметив её внимание, юноша сочувственно вздохнул, едва заметно приподнимая брови.
«Ты как?»
Варвара не нашла в себе сил улыбнуться, растерла перчаткой влажные дорожки по щекам, отрицательно мотнула головой.
«Не спрашивай»
И, словно мотылек, стремящийся на пламя спасающего тепла свечи, аккуратно двинулась вдоль могил неспешным шагом, стремясь оставаться незамеченной.
— Я думал, следующий раз уже после счастливых вестей свидимся. — Пальцы утешающе сжали её руку, провели по тонкому участку обнаженной кожи над запястьем, где отчаянно пульсировала голубоватая венка. — Мне так жаль, прими мои соболезнования.
— Я догадывалась, что всё подобным обернется. Доктор давно сказал, я понимала. Но где-то в глубине души отчаянно надеялась, что она сможет окрепнуть, снова встать. — Голос надломился, задрожали губы, сколько слез она пролила за эти дни? Сколько камней в неё бросит судьба до того мига, как Варвара сломится? — Теперь ей не больно, а мне положено тосковать.
На
