Третий берег Стикса (трилогия) - Борис Георгиев

— Второй раз говорю тебе: изыди! — завыл Матвей, и принялся чертить над кучей одеял знаки.

«Что он делает? Что за представление? — изумился Волков. — Парня лечить надо, а он…»

— И в последний раз заклинаю тебя твоим же именем неназываемым. Изыди! — возопил Матвей.

«Да он же шарлатан! Знахарь липовый!»

— Быть хотел отцом, станешь матерью, — внезапно проговорила куча одеял, потом захохотала хрипло и добавила:

— Вот тебе хрен, а не отпущение.

— Плохо дело, — заявил, распрямляясь, Джокер. Даже не знаю, что сказать тебе, женщина. Принеси-ка ты мне воды скоренько!

Лизавета охнула, метнулась тенью к выходу.

— Бадеечку! — крикнул ей вслед Матвей. В сенях глухо стукнуло, потом громыхнула дверь.

— Фу-у, упарился, — сообщил Матвей, отходя от постели и отирая лоб. — Передохнуть надо, пока она к колодцу сбегает.

Он подошёл к окну, выглянул наружу, посвистывая, а Саша поспешно бросился к больному, на ходу вытаскивая аптечку и прикидывая: «Коротков так и говорил: биостимулятор, мол, настроится и сам определит, чем стать. Надо, так станет антибиотиком, нет — пожалуйте, — будет тогда противовоспалительным. Долго ли он настраивается? Ну-ка. Как губы ему обметало. Затылок горячий. Одну таблетку или две? Две много, тельце тщедушное. На Ивана похож, старше только. Или кажется? Они, когда болеют, всегда взрослеют, говаривал Иван Арнольдович. Таблетку глотнул. Глаза закачены. Что с температурой у него?»

Волков возложил ладонь на горячий лоб.

— Я говорил тебе, — зашипел за спиной Джокер. — Не устраивай здесь своих фокусов!

Саша осторожно снял ладонь с горячего мальчишечьего лба, поправил сползшее одеяло, не говоря ни слова, поднялся с колен, аккуратно, чтобы не запустилась «Афина», взял Матвея обеими руками за ворот, приподнял и прижал спиной к стене. Подержав так малое время, и послушав, как слегка придушенный сатир хрипит: «Прости, княже!..» — сказал шёпотом:

— Мы вот как сделаем. Мальчик скоро придёт в себя. Матери пересказывай то, что я тебе говорить буду. От себя прибавишь что-нибудь, получишь по шее.

— Чего это вы? — спросила, хлопая глазами, Лизавета. Увлечённый воспитательной работой Волков не заметил, как вошла, нужно было срочно придумать объяснение.

— Консилиум у нас, — ответил Саша и выпустил воспитуемого.

— Аха… Силиум, — продышавшись, подтвердил сатир и бочком, бочком стал протискиваться поближе к постели больного, а от наставника своего подалее.

— А! Силе, значит, ум… — повторила Лизавета, опустила на пол бадью с водой и похвалила: — Это правильно. Сила без ума, что пустая сума. Чего с водой делать-то?

— А с водой, значит, так получается, — устраиваясь у постели мальчика на коленях по примеру напарника, разглагольствовал Матвей. — Такое ей, воде, применение…

Надо было помочь изовравшемуся знахарю, и Волков шепнул, подойдя ближе: «Скажи, чтоб вскипятила».

— Вскипяти её, женщина! — уверенно порекомендовал знахарь и спросил в сторону, потихоньку: «А дальше-то что?» Лизавета потащила воду к печке, и принялась шумно возиться: вздувать огонь, греметь заслонкой, водой плескать — в общем, хозяйничать. Можно было спокойнее разговаривать, и Волков стал давать лекарю наставления:

— Питья ему тёплого, чай с малиной…

— Откуда у неё чаю взяться? Она ж не староста, — возразил Матвей.

— Ну что-то же они пьют? Настои какие-нибудь.

— Эй, женщина! — позвал сатир.

— Чего тебе, батюшка? — пропела, являясь пред очи, раскрасневшаяся от хлопот хозяйка. В руке сжимала орудие устрашающего вида с двумя круглыми рогами.

— Из травок что есть у тебя?

— Известно что. Мята имеется, сушёный шиповник, цвет липовый намедни собранный, — стала перечислять Лизавета, глядя в потолок.

— Ну, чего?.. — шепнул Матвей и, чтобы поддержать реноме красивым жестом возложил руку на лоб больного.

«Чего-чего… — огорчился Волков. — А мне откуда знать? Что-то такое читал о липовом чае. Авось, вреда не будет»,

— Липы пусть заварит.

— Запарь липы! — приказал Матвей тоном не терпящим возражений. Убрал руку со лба больного и выругался вполголоса: «Чтоб тебя, он весь мокрый», — и стал вытирать ладонь о полу своего балахона, брезгливо морщась, потом поднялся с колен и отряхнул штаны.

— Запарить? — переспросила Лизавета. — Это я сейчас.

И она отправилась липу запаривать. Волков только рукой махнул — запарить, так запарить.

— Матушка! — позвали жалобно из-под одеял. Рядом с печью что-то упало, покатилось, Лизавета бросилась на зов фурией, оттолкнув уважаемого знахаря: «Что, Яшенька?»

— Жарко-то как, — пожаловался мальчуган и выпростал из-под одеяла руку.

— Оклемался, родимый! Вот чудо-то!

— Пить хочется, — попросил Яков.

Лизавета повернулась к знахарю: «Можно ли?»

— Нельзя, — запретил на всякий случай Матвей.

— Идиот, — зашипел, наклонившись к нему, Саша. — Пить нужно много. Для того же и липа.

— Нельзя ему в питье отказывать, — помотал головой сатир. — Для того же и липа запарена. Пить ему нужно много, женщина.

— Ох, чудодей ты, батюшка, — всплеснула руками счастливая мать. — Ох светлый человек! Как же мне благодарить тебя, праведный?

— Ну-у-у, — стал прикидывать стоимость услуги Матвей, крутя за спиной пальцами. Волков понял: сейчас назовёт непомерную цену. Исподтишка, чтобы не заметила терпеливо ожидавшая ответа мать, взял сатира за шиворот и потянул вверх.

— Эк-х, — сказал Джокер, пытаясь сохранить на лице улыбку.

— Попробуй только взять с неё деньги, — проговорил Саша сквозь зубы.

— Ничего мне не надобно, — просипел Матвей.

— Ох, блаженный! — прокудахтала Лизавета и снова повернулась к сыну.

Саша выпустил ворот, но наградил всё-таки почтенного лекаря орденом подзатыльника.

— Э! Не сказал же я ничего лишнего! — обиделся Джокер.

— Не сказал, так собирался.

— Даже Кий не казнит за намерения, — резонно возразил Матвей, хватаясь за ручку драгоценного чемодана.

Вечерело, когда они, распрощавшись с хозяйкой, вышли из дома.

Свежо, солнце спряталось. Запах вишни и ещё какой-то незнакомый, сильный, но не сказать чтобы неприятный. Куст у перелаза, похожий на шарик, весь в цветах, так в вечерней дымке и светится. Собачий ленивый брёх, говорок дальний, в тишине слышно здорово. Смех поодаль.

Два человека вывернули в переулок, щуплый и за ним дородный. Саша глянул на Матвея, — того не занимали случайные встречные, шёл, посвистывал. Очень хорошо, что не нужно было поддерживать с ним разговор.

— Так что ж Гончар? Как нам быть с тобой? — спросил дородный голосом старосты.

— Да нету денег у меня, всё ж отдал тебе, ироду, — с досадой отозвался щуплый, в измазанных глиной штанах селянин.

«Гончар-второй, что у выгона», — узнал Саша и замедлил шаг. Стало интересно, о чём они.

— Пётр, Пётр, что ж ты делаешь?.. — наседал староста, отставший от Гончара на шаг, и хватал того за плечо: — С данью вздумал шутки шутить?

— Какие шутки?! — заорал Пётр, останавливаясь. — Дань твою в душу! И без того всё поперёк сегодня! Ванька с дому сбёг, Яшка тронулся, скотина у меня не доена, понимаешь ты?! И жена…

— Му-у-уиу! — протяжно заревел давешний неизвестный зверь.

— Вона! Слышишь, как надрывается? — мелодраматически потрясая рукой возопил Гончар.

— Ты мне зубы не заговаривай! — сорвался на фальцет Анастасий, оглянулся, будто бы в поисках продержки, увидал Матвея с Волковым и возрадовался:

— Вот спроси хотя бы у знахаря! — и, откашлявшись, спросил значительно у подошедшего ближе Джокера: — А скажи нам, уважаемый, должен ли селянин дань платить купальскую, как указано?

— Ерунду спрашиваешь, Анастасий, — отозвался Матвей. — Должен ли он, если он должен?

— Вот! — потряс крючковатым пальцем староста. — Есть в человеке понятие, а он, между прочим, знахарь!

— Знахарь-знахарь, — пыхтел, не сдаваясь Пётр, — а не пошёл бы он…

— Петя?! — выкрикнула от самой двери дома Лизавета. Тон вопроса не предвещал ничего хорошего. — Ты с кем там, кобель старый, лясы точишь?! Я тут на части без тебя разрываюсь, а ты…

— Говорил же, — пробормотал озираясь затравленно Пётр, — что жена у меня и скотина не доена.

— Му-у-иу! — подтвердил диковинный зверь.

— В общем так, — поторопился воспользоваться состоянием противника староста. — Или ты возмещаешь задолженность…

— Петя, я тебя спрашиваю?! — грозно осведомилась Елизавета, не без труда форсируя перелаз. В руке её Волков заметил ту самую палку о двух рогах.

— На собрании я был, Лизавета Васильевна, душенька, на собрании, — зачастил Гончар-второй — вот спроси хотя бы у старосты.

— Или ты возмещаешь задолженность, — возвысил голос названный староста, — или…