Третий берег Стикса (трилогия) - Борис Георгиев

— О-о-о! — загудел народ, самые шустрые вывернулись из толчеи вон и нацелились улизнуть, но староста не позволил:

— Эй, куда вы направились? А платить?

— О-у-ух! — отозвалась толпа и отпавшие от неё отдельные граждане обречённо потащились обратно.

— Кого вызову, — поднимается ко мне, платит, после — свободен. Слава солнцу красному!

— Ша-о-у-ы-а-а! — отозвалось собрание.

— Шакьямуни слава, — пробормотал с облегчением Матвей.

— Помогите, праведные! — истерически визгнул со стороны дальнего переулка женский голос, зашевелились на том краю головы, раздались невнятные раздражённые возгласы: «Куда лезешь, оглашенна… ай-йя!»

— Помогите! — не унималась женщина, протискиваясь сквозь толпу к крыльцу. — Знахаря!

Волков подумал мельком: «В толпе-то одни мужчины».

— По!.. Моги!.. Зна!.. Харя!.. — задыхаясь, отчаянно вопила новоприбывшая.

— Чего тебе, Лизавета? — участливо спросил с балкона подобревший в предвкушении сбора дани староста.

В передних рядах произошло шевеление, двоих мужчин чудесным образом выпихнуло под балкон, следом за ними выскочила женщина и заголосила, задрав кверху голову в белом платке. «Ой, горе мне, грешной, ой го-ооре, вселился в дитятко…» — и дальше уж совсем невразумительно, только отдельные слова и смог различить готовый броситься на помощь капитан Волков: «Горит», «дитятко» и «Неназываемый».

— А что я сделаю? — посетовал староста. — Был у меня знахарь сегодня, да ушёл. У кузнеца ищи его. Эй, кто там первый платить? Амвросий, поднимайся ты.

— Помоги, Анастасий, батюшка! — не сдавалась просительница.

— Не задерживай нас, женщина! — весьма строго прикрикнул староста. — Чего пристала? Где я его тебе возьму, знахаря? Ну хочешь, крикну отсюда: «Зна-харь!»

— Не кричи, здесь я, — отозвался к вящему удивлению Волкова сатир и пошёл к балкону через раздавшуюся толпу.

Глава десятая

Тех, кто не успевал убраться с дороги, Джокер распихивал, приговаривая: «Дорогу знахарю, криволапые!» Но сельские жители и без того пытались оказаться как можно дальше, особенно когда замечали идущего следом за Матвеем Волкова.

— Видишь, Лизавета, — сказал с балкона находчивый батюшка Анастасий. — Нашёл я тебе знахаря. Вознеси отцам слова благодарности.

— Мани слава! — воскликнула женщина, хищно кинулась к вылезшему из толчеи Джокеру, ухватила за одежду и поволокла обратно в толпу. — Пойдём, пойдём скорее, отойдёт ведь он во тьму.

— Мани-мани, — не слишком злобно ворчал сатир. — Главное, чтоб шуршало в кармане. Не тяни, женщина, порвёшь одеяние.

Саше ничего не оставалось, кроме как последовать за ними. Теперь толкаться не приходилось, перед знахарем люди расступались почтительно, но на лицах их, в тот момент, когда встречались глазами с Волковым, что-то не было заметно радушия: «Какое там. Шарахаются от меня, как от прокажённого. Волосы у всех прямые, тёмные. И действительно, ни одной женщины. Кое-кто в возрасте, но стариков нет. Или кажется? Что-то все они на одно лицо».

Лизавета затащила пойманного знахаря в переулок, там он вырвался и дальше уже пошёл, не теряя достоинства, снисходительно слушая бессвязные причитания: «Горит он весь, мечется. Слова выкрикивает странные. Не иначе как вселился в него Неназываемый». Волкова, бредущего позади, она не замечала до тех пор, пока не понадобилось перебраться через перелаз в плетне. Оказавшись во дворе, Лизавета обернулась со словами: «Пожалуй, батюш…» — но недоговорила, уставилась на Александра, стала делать рукой странные движения, бормоча: «Изыди, мрака исчадие! С нами буди Сила светлая!»

— Со мной он. Подручный, — пояснил, улыбаясь одной стороной рта, Джокер. — Ну, чего встала посреди дороги? Показывай, где одержимый твой.

Он живо перескочил через высокую ступень перелаза, но чемодан перенёс с приличествующей осторожностью. «Никогда бы не подумал, что Матвей знахарь, — размышлял Саша, оглядывая вскользь два невысоких деревца у самой тропинки, сплошь усыпанные крупными ягодами. Под одним из них валялась смятая простыня; бросили её, по всему видно, впопыхах. Горка ягод на ней, и похожи они… «Точно, это вишни, — определил, унюхав вишнёвый дух, эмиссар Внешнего Сообщества. — К нам привозят сушёными или мороженными. Отсюда, надо полагать, и везут. Ох, дверь-то какая низкая!»

— Му-у-иу! — заревел позади дома какой-то зверь. У Саши рука дрогнула, он приостановился на пороге, но Матвей не обратил на страшные звуки никакого внимания, подтолкнул в спину: «Входи, входи». Волков вошёл, решив, что успеет познакомиться с животным после.

Убогая обстановка дома вполне соответствовала его виду. В сенях под слоем соломы земляной пол, дощатый настил только в комнате с маленькими окошками. Волков отряхнул вымазанный белым локоть (зацепил у входа стену), наклонил голову, чтоб не задеть макушкой притолоку, ступил на доски (прогнулись, скрипнули), и вниманием его завладела огромная русская печь, такая же, как в старых детских книжках с картинками.

— Машка! — рявкнула Лизавета, озираясь. — Где ты, кошка несносная?

— Здесь я, матушка, — ответили из-за висевшей на верёвке тряпки, и оттуда выглянула молоденькая девушка. От Волкова шарахаться не стала, не то что маменька, улыбнулась, шепнула: «здравствуйте».

— Ты найди мне Ваньку, — приказала ей мать и сама пошла к занавеске, приговаривая:

— Знать, страдаем за его прегрешения. Говорила ж ему, постылому, чтоб не вздумал ходить скоромиться. Нет, убёг негодный во кузницу. Ох, Петя, отбились от рук твои чада.

«Петя — муж её, — сообразил Волков. — Ванька, значит, Петрович — тот самый малолетний изобретатель, а Машка… Кого мне Мария напоминает? Действительно, очень на кошку похожа. Оглянулась. Ну да! Маргарет Морган, в девичестве Леннинг, но ростом пониже и глаза раскосые».

— Где одержимый? — решил напомнить о себе знахарь. Стоял он посреди комнаты, подбоченившись, и Марию Петровну неприлично разглядывал.

— Брысь за Ванькой! — прикрикнула на дочь, выглядывая из-за занавески, Лизавета. — Здесь он, здесь! Проходи сюда, уважаемый.

Мария фыркнула, стрельнула глазками, и выскользнула из комнаты, так легко ступая босыми лапками, что половица даже не скрипнула. Провожая её глазами, Джокер непроизвольно причмокнул, потом, опомнившись, последовал приглашению — важно прошёл к больному, пристроил чемодан у стены, изрёк: «Ну-с, что тут у нас?» — заложил руки за спину и выставил подбородок. За отодвинутой наполовину занавеской негромко постанывали; Елизавета, пропустила знахаря к больному, сама к постели не подходила, рассказывала:

— Намедни началось, как стемнело. Есть не захотел, мёрз, хоть на дворе и не холодно, к печке жался. Гляжу — трясёт его, Яшеньку. Сам стал горячий, как печь, а зубы стучали, как от холода. Я уложила его.

— Тэ-эк, — проговорил Джокер и покивал.

— После затих. Думала я, слава Мани, минуло. Ночью стал кричать слова хульные и бросаться. Я к нему, — что такое, Яшенька? — не признаёт. А самое страшное — клянёт отцов, зовёт Неназываемого. Ужас-то какой, батюшки! И горячий опять. После пот выступил, губы высохли. Узнал меня, говорит: томно, матушка. Отлежался сегодня, оправился, кое-что поел, а вечером…

— Идите вы в задницу! — захрипел, ломаясь, возбуждённый голос. — Я в гробу видал вашу праведность! Чего смотрите, сукины отцы? Кто Неназываемый? Я? Вот назовусь сейчас…

Дальше он забормотал неразборчиво. «Яша! — позвала жалобно Лизавета. — Вот опять он начал. С нами буди Сила светлая».

— Ага, — изрёк сатир.

«Похоже, обычный вирусный грипп у парня, с этим Матвей, я думаю, справится. Питьё теплое, травяные настои какие-нибудь, полоскания», — подумалось Саше, и он от нечего делать стал бродить по комнате и осматриваться. Заметил на стене полочку, на ней — глиняные игрушки, подобные той, которую Осип получил в подарок от Марии Петровны. Почему-то вспомнил, как уходя от Осипа, задержался на секунду в двери, оглянулся и стал случайным свидетелем сокровенного. Кузнец, казавшийся на первый взгляд человеком грубым, независимым и чуждым сентиментальности, полез в нагрудный карман, вытащил оттуда Марьин дар, мгновение любовался им, а после поставил на такую же полочку, держа бережно — двумя пальцами. И выражение лица у него в тот момент было точно как у Джеффри Моргана, когда речь заходила о Маргошечке-кошечке.

— Изыди! — заорали за спиной. Волков вздрогнул и обернулся.

Занавеска отдёрнута полностью, Матвей делает руками замысловатые пассы, нависая над широким настилом, на котором гора одеял шевелится. Лизавета стоит в отдалении, в углу, где трепещет слабыми крыльями огонёк свечи. Руки женщины на груди сложены лодочкой, губы беззвучно шевелятся.

— Второй раз говорю тебе: изыди! — завыл Матвей, и принялся чертить над кучей одеял знаки.