Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

— На мой взгляд, ночью в парке слишком безлюдно, — объяснила Ингрид Джеку, — кроме того, дети хотели вид на парк. Так что в нашей квартире никогда не приходилось принимать трудных решений.

Любопытное выражение — не менее необычное, чем ее речь.

Коса до пояса осталась в прошлом, теперь Ингрид стригла волосы чуть выше плеч, но зато почти совсем не поседела. Джека она встретила в джинсах и фланелевой рубашке навыпуск, видимо, ранее принадлежавшей сыну. Вылитая мисс Вурц.

— Я специально так оделась, для тебя, это же так по-американски, — сказала Ингрид, ощупывая рубашку. — Я никогда особенно красиво не одеваюсь и косметикой не пользуюсь тоже; в моей квартире это ни к чему.

Джек подумал, это решение тоже далось ей без труда.

— Я считаю, ученики будут чувствовать себя неуютно, если я стану одеваться, как на прием, и краситься.

Джек сказал ей, что, видимо, встретил у подъезда ее ученика и, наверное, напугал его, хотя совсем не собирался этого делать.

— Мальчик из Англии, лет двенадцати—тринадцати? — спросил он.

Ингрид кивнула и улыбнулась. Большинство ее учеников — дети дипломатов, родители хотят, чтобы они занимались "чем-нибудь по культурной части".

— Ну и вообще, чтобы не шатались без дела и не связывались с кем не надо, — сказала она. — А что, тоже причина для занятий музыкой, не хуже других.

Джек попросил ее сыграть ему, но Ингрид отказалась. В квартире не было звукоизоляции, а здание старое, и соседи слышат, как она играет. Поэтому в пять часов крышка фортепиано захлопывается, а первые ученики появляются не раньше десяти утра.

Они сели на кухне, Ингрид налила Джеку чаю. Щеки у нее стали немного впалые, но все равно красавица, лицо, конечно, давно не детское, а широкие бедра и длинные ноги и раньше делали ее похожей на зрелую женщину. Не сказать, чтобы именно хорошенькая, просто красивая, как и полагается матери двух взрослых детей; вся квартира увешена их фотографиями, на стене над пианино — лишь малая толика.

На фотографиях с маленькими детьми симпатичный мужчина, на одних — в моряцкой одежде, на других — в костюме лыжника. Видимо, их отец, бывший муж Ингрид, подумал Джек; выглядит чинно и благородно, как сказала бы Эмма. Да и сама Ингрид тоже выглядит благородно — в истинном смысле слова.

— Не стоило мне говорить, что я счастлива услышать о смерти твоей матери. Нельзя такое говорить сыну, который потерял мать! — воскликнула она. — Прости меня, пожалуйста.

— Не за что, — сказал Джек, — я вполне понимаю.

— Я дважды возненавидела ее, — продолжала Ингрид. — Первый раз за то, что она сделала со мной и с Андреасом — еще бы мне не возненавидеть ее за такое. Но когда у меня самой родились дети, когда им стало столько лет, сколько тебе было в день нашей встречи, — вот тогда я снова возненавидела твою мать, еще сильнее, чем раньше. На этот раз — за то, что она сделала с тобой. Сначала я ненавидела ее как женщина, а потом — как мать. Женщина не смеет родить ребенка и по-прежнему думать только о себе, а вот твоя мамаша смела, и еще как. Алиса ни секунды не думала о тебе — ей плевать было, что у тебя не будет отца. Она всегда думала только о себе и больше ни о ком.

Джек не знал, что сказать, — каждое слово Ингрид звучало как непреложная истина. Он не мог ей возразить, она кругом права, но и согласиться с ней целиком тоже не мог. У него же нет опыта, что он, Джек Бернс, знает о детях, о том, как они меняют тебя? Подумав, он сказал так:

— У тебя есть и третья причина, татуировка. Я помню, она сделала тебе не такую татуировку, какую ты просила.

Ингрид расхохоталась, и это у нее получилось куда естественнее, чем когда она рыдала по телефону. Она порхала по кухне с изяществом балерины — открывала холодильник, ставила еду на стол и так далее. Оказывается, она приготовила ему холодный ужин: лосось слабого посола с горчичным соусом, картофельный салат с огурцами и укропом и черный ржаной хлеб.

— Ну что ты, это же всего-навсего татуировка, что она такого меняет в жизни? Да ничего, — сказала Ингрид. — Но я очень гордилась собой. Я знала, что Алису вывернет наизнанку от одного звука моих слов, самая мысль о целом, неразбитом сердце для нее как рвотное. Я сказала ей так: "Целое, идеальное, нетронутое сердце, такое, какое будет приятно трогать моим будущим детям", — вот что я потребовала от твоей матери. И добавила: "Ну разве только сделай его чуть меньше, чем обычно, потому что мои груди тоже меньше обычных". Я очень гордилась собой — какая я сильная, сумела бросить ей в лицо все это, в то время как мое сердце было разбито вдребезги. Его разбили Андреас и твоя мамаша, но я не собиралась доставлять ей удовольствие, признавшись в этом.

— Как-как? — переспросил Джек; дело не в трудностях с речью, он точно знал, что не ослышался. — Ты хочешь сказать, что просила у нее целое, а не разбитое сердце?

— Кто в здравом уме захочет иметь разбитое сердце, Джек? Ты что! — воскликнула она. — Я потребовала от твоей матери то сердце, которое было у меня до того, как она трахнула Андреаса!

Ингрид зажгла свечу, тарелки и приборы уже стояли на местах; она не стала включать свет, полутьма и вид на сумеречный Стенспаркен ей больше нравились.

— А эта шлюха вытатуировала мне разбитое сердце! — продолжила Ингрид. — И еще гадкое, уродливее всякого мыслимого уродства. Да ты ведь помнишь, какое оно, Джек, ты же меня бинтовал.

— Я помню все наоборот, — сказал Джек; Ингрид налила себе вина в бокал, не предложив ему, видимо, каким-то образом догадалась, что Джек не пьет (потом она сказала ему, что прочла об этом в интервью), — я помню, что ты попросила у нее разбитое сердце, а она сделала тебе нормальное. И хорошее при этом.

— Хорошее — это точно, — сказала Ингрид, встала рядом с Джеком и сняла рубашку (лифчика под ней не оказалось); Джек вообразил себе мисс Вурц — в такой же рубашке, без лифчика, расстегивает пуговицы перед папой.

Даже в полутьме, при свете свечи татуировка Ингрид Амундсен выглядела рваной раной — сердце было разодрано пополам по диагонали, кроваво-красные края темнее, чем остальное сердце, благодаря чему очень резко заметен край. Джек не видел более уродливой работы, вышедшей из-под рук Алисы, но Ингрид, кажется, ничего против не имела.

— Видишь ли, Джек, — сказала она, застегнув рубашку, — дети ее обожали! Они без ума были, прикасаясь к ней. И потом я поняла, что твоя мать дала мне то самое сердце, которое у меня было в тот миг — а не то, которое было у меня прежде. В самом деле, это было бы жестоко, носить на теле сердце, которого у меня больше нет. Хотя, конечно, Алиса и не думала делать мне приятное.

Она села за стол и наложила ему еды.

— Когда я хожу на тебя в кино, — сказала она, — я думаю о том, как гордится тобой твой папа и какую нестерпимую боль испытывала твоя мать.

— О чем ты?

— Каждый раз, когда она видела тебя в кино, она испытывала невыносимую боль — от того, что в итоге ей пришлось поделиться тобой с другими. А ведь она совершенно не собиралась это делать!

Еда была очень вкусная, к тому же Джек сильно проголодался; странно только, что музыки не было, но для музыкантов не существует "фоновой" музыки.

— Твой отец был очень религиозный человек, Джек, — сказала Ингрид, когда они вдвоем мыли посуду. — Это естественно — невозможно играть музыку в церкви и не быть религиозным; это только я могла так. Впрочем, я стала куда более верующей, когда бросила орган и стала играть на фортепиано — то есть когда стала играть вне церкви.

— Это как? Что значит "очень религиозный человек"?

— Когда Андреас и твоя мать надругались надо мной, Уильям мне кое-что сказал. Он дал мне совет: "Найди друга, посвяти ему всю себя, заведи ребенка, а лучше нескольких, и славь Господа". Ну конечно, со мной это не сработало, полностью, по крайней мере, но это не важно! Важно другое — Уильям сказал мне это, потому что в это верил. Да, у меня есть дети, и я славлю Господа. Неплохой результат, я считаю.

— Значит, ты тоже религиозный человек?

— Да, но не такой, как твой папа.

— Я все равно не понял, объясняй дальше.

— Ну хорошо, возьмем твою мамашу, — терпеливо, словно маленькому упрямцу, который не хочет ее понять, принялась втолковывать Ингрид. — Твой папа ее простил, я нет.

— Он простил ее?

— Он попробовал однажды ответить ей ударом на удар, но неожиданно пострадал сам. Думаю, больше он никогда не пытался ударить ее, — сказала Ингрид.

И куда только подевались дефекты ее речи, а может, Джек просто привык к ее манере и перестал их замечать?

Она сходила в гостиную и вернулась с фотографией.

— Красивая девушка, не находишь?

Джек узнал девушку тут же — именно с ней Уильям был в ресторане отеля "Бристоль".

— Я спросил тогда, нет ли у нее татуировок.

— Вот это и была та самая неожиданность. Твой папа не думал, что ты к ним подойдешь и заговоришь; ему стало очень больно.