Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Джек двадцать восемь лет думал, что его папа соблазнил Ингрид My, — ложь, ничего подобного! Ей тогда исполнилось шестнадцать, она была помолвлена с Андреасом. Они дружили с детства, играли на одних инструментах, оба начали с фортепиано и одновременно перешли на орган. Уильям высоко их ценил — они были не просто талантливые и работящие, но еще и любили друг друга. Уильям очень ценил влюбленных музыкантов — потому что сам когда-то любил Карин Рингхоф.

— Ваш отец был фан-та-сти-ческий органист, великолепный учитель, — поведал Джеку Андреас Брейвик. — Весть о том, что произошло с ним в Копенгагене, попала в Осло раньше, чем он сам. Все знали о его трагедии и глубоко сочувствовали ему.

— Так моя мама вас соблазнила? — спросил Джек.

Припухлые щеки словно окаменели.

— Я знал одну лишь Ингрид, — ответил Брейвик. — Юноша, у которого за всю жизнь была лишь одна возлюбленная, слаб и незащищен, особенно если встречает женщину старше себя, особенно если у той уже есть "слава". Ваша мама сразу взяла быка за рога, сказала мне так: "Андреас, ты же на самом деле девственник; у тебя же ведь, по сути дела, ничего в жизни не было, а?" Метод, конечно, довольно тупой, но эффективный; она, конечно, просто дразнила меня, но что тут поделаешь...

— Где ты сделала ему татуировку? — спросил Джек маму.

— В укромном месте, и он никогда ее не забудет, — прошептала она, улыбаясь Андреасу. Наверное, на грудине, решил Джек; конечно, иначе бы юноша так не дрожал, когда мама его касалась.

— Не оставляй это место неприкрытым пару дней, — сказал Джек Андреасу; мама меж тем вежливо, но твердо выталкивала его прочь из комнаты, казалось, ему больно идти... — Будет болеть, как если бы ты сгорел на солнце. Смажь какой-нибудь мазью лучше.

— Андреас ничего не знает, — рыдала после его ухода Алиса, — если бы он что-нибудь знал, он обязательно бы мне сказал.

Так она сказала Джеку; он понял маму превратно (разумеется), а она имела в виду, что Брейвик ничего не знает о планах учителя. Зато о них была хорошо осведомлена Ингрид My, и Алиса, ничтоже сумняшеся, сообщила ей, что спала с ее женихом. Ингрид в жизни никто так не предавал; из-за трудностей с речью она всегда была изгоем, стеснялась говорить с людьми и появляться в обществе. Ингрид не нашла в себе сил простить Андреаса — но тут и Алиса постаралась, она досаждала девушке, как только могла.

Джек запомнил воскресенье, когда мама взяла картонку, написала на ней большими буквами "ИНГРИД МУ" и пошла с сыном в собор, где встала в центральном проходе. Джек думал, что на органе играл Рольф Карлсен — все только о нем и говорили, какой он знаменитый человек и так далее, и музыка в самом деле была восхитительная.

Еще бы! Ведь за мануалом сидел не Рольф Карлсен, а Уильям Бернс! В тот день Джек единственный раз слушал, как играет отец; правда, в отличие от встречи в ресторане, об этом никто из них не знал — ни Джек, ни Уильям.

— Мне так жаль, что он сделал тебе больно, — сказала Алиса Ингрид My, когда та пришла к ней в отель за татуировкой. Джек решил, что речь о папе, а на самом деле имелся в виду Андреас Брейвик, который переспал с Джековой мамой; папа же с Ингрид не спал вовсе.

Джек помнил, как искажались изящные черты лица Ингрид, как исчезала ее красота, едва она начинала говорить; ей было и правда очень тяжело. Джек, конечно, не понимал, в чем дело, — он-то думал, ей больно целоваться, а тем, кто целуется с ней, неприятно. Джеку стало стыдно, когда он представил себе, как ее целует его папа.

— Я не стану выводить его имя, — сказала Алиса.

— А мне это не нужно, — ответила девушка, сжав изо всех сил зубы, словно боялась показать язык. Она хотела татуировку в виде разбитого сердца.

А Алиса вывела у нее на теле целое сердце! Так помнил Джек.

— Ты меня обманула. Я просила другое! — крикнула Ингрид Алисе, когда дело было сделано.

— Я дала тебе то, что у тебя есть на самом деле, твое настоящее сердце, как есть, крошечное, — возразила Алиса.

— Я ничего тебе не скажу, — ответила девушка.

Ингрид шепнула Джеку на ушко слово "Сибелиус"; оказалось, она имела в виду не самого композитора, а консерваторию его имени в Хельсинки, где учились следующие ученики Уильяма. Брейвик сказал "нужно ковать много мечей", среди этих мечей были и новые ученики.

— Ингрид бросила орган, — сообщил Джеку Андреас. — Она вернулась к фортепиано, без особого успеха. Я же остался на органе. Человек обязан развиваться, расти, иначе нельзя — и вот я рос, — сказал он чрезвычайно гордо. — Потом она вышла замуж, тоже без особого успеха.

Джек решил, что Брейвик ему решительно не нравится — самодовольный, надутый, даже жестокий.

— А ваш брак, он успешный или как? Вы вообще женаты? — поинтересовался он.

Тот пожал плечами:

— Я стал органистом. Уж если на то пошло, я благодарен вашей матери. Она спасла меня от женитьбы — а в том возрасте мне еще рано было жениться. У меня началась бы личная жизнь, а это отнимает уйму времени; мне же нужно было целиком сосредоточиться на музыке. Что же до Ингрид, я уверен, за кого бы она ни вышла, она бы в итоге предпочла личную жизнь музыке и карьере. Более того, я уверен, выйди она за меня, ее личная жизнь сложилась бы точно так, как она в итоге сложилась. У Ингрид никогда ничего не получалось, она что ни делала — все из рук валилось.

Как у многих людей, добившихся славы, у Андреаса Брейвика имелись ответы на все вопросы. Чем больше он говорил, тем сильнее Джеку хотелось поскорее найти Ингрид My.

— Я еще кое-что хотел спросить, — начал он. — Помнится, в соборе нас встретила уборщица, пожилая женщина, я бы сказал, властная, с сильным характером... Она хорошо говорила по-английски.

— Это решительно невозможно, — отрезал Брейвик. — Наши уборщицы не знают по-английски ни слова.

— Эта говорила по-английски блестяще.

— В таком случае это была не уборщица, — раздраженно сказал Брейвик. — Если вы не помните ее имя, то я не смогу...

— У нее была в руках швабра, она опиралась на нее, тыкала ею в маму, размахивала ей, — сказал Джек. — Кажется, ее звали Эльза-Мария Лотта.

Брейвик презрительно усмехнулся:

— Это мать Ингрид! Верно вы подметили, властная женщина! Но "блестяще" — это перебор, она говорила по-английски не более чем сносно.

— Фамилия точно Лотта, и у нее точно была швабра, — настаивал Джек.

— Она развелась с отцом Ингрид и снова вышла замуж, — сказал Андреас. — Швабры у нее не было — вы приняли за швабру ее трость. Она сломала лодыжку, выходя из трамвая перед собором, каблук застрял между рельсами; лодыжка неправильно срослась, поэтому она всегда ходила с тростью.

— У нее были очень сухие руки, как у уборщиц, — схватился за последнюю соломинку Джек.

— Она занималась гончарным делом, знаете, творческая натура и все такое. У гончаров всегда очень сухие руки, — объяснил Брейвик.

Нечего и говорить, Эльза-Мария ненавидела Алису, а в итоге возненавидела и Андреаса Брейвика (Джеку не составило труда вообразить, как это произошло).

Джек попросил у органиста адрес Ингрид My.

— Зачем вам ее видеть, — сказал тот, — она с тех пор не стала говорить разборчивее.

Джек стал уговаривать его, и Андреас, поупиравшись, записал ему адрес бывшей невесты.

Оказалось, Андреас Брейвик неплохо осведомлен о том, какая нынче жизнь у Ингрид My; после всего сказанного (и вдобавок каким тоном!) Джек очень этому удивился.

— Она вышла замуж и стала Ингрид Амундсен, — сказал Андреас, — потом развелась и переехала в квартиру на третьем этаже на Тересесгате, на левой стороне, окна на север. От центра Осло пешком двадцать пять минут.

Брейвик говорил так четко и с таким видом, словно долго репетировал этот монолог.

— Мимо проходит трамвай, синяя линия, — медленно продолжил он, — а после того как построили новую больницу, Риксхопитале, стало еще больше общественного транспорта. Шум ей досаждал поначалу, а теперь, наверное, она его уже и не слышит.

Ингрид Амундсен зарабатывает на жизнь частными уроками фортепиано, принимает учеников у себя.

— Тересесгате милая, спокойная улица, — продолжил Андреас, закрыв глаза, словно в таком виде мог по ней пройти, не споткнувшись (и не раз проходил, конечно), — на южной стороне, ближе к стадиону, всего в пяти минутах от дома Ингрид, есть несколько кафе, неплохой книжный с букинистическим отделом и еще, конечно, супермаркет "Семь-Одиннадцать". Ближе к ее дому, на ее стороне улицы, есть еще один большой продуктовый, называется "Рими", а у трамвайной остановки "Стенсгате" еще и овощной, его хозяева иммигранты, наверное, турки. Там можно купить кое-что импортное — маринованные оливки, редкие сыры. Милый, приятный магазинчик, небольшой, но весьма уютный.

Брейвик замолчал.

— Вы бывали у нее в квартире? — спросил Джек.

Брейвик с грустью отрицательно покачал головой.