Чудо - Эмма Донохью

Всегда было сложно оценить температуру. Это зависело от того, теплей или холодней были в тот момент пальцы медсестры, чем подмышка пациента.

– Высунь, пожалуйста, язык.

Либ взяла себе за правило осматривать язык пациента, хотя обычно затруднялась определить, что он говорит о здоровье. Язык Анны был красным, необычно плоским в задней части, в то время как обыкновенно там бывают мелкие бугорки.

Приложив стетоскоп к пупку Анны, Либ услышала слабое бульканье. Правда, это могло быть вызвано смешиванием воздуха и воды и не доказывало присутствия пищи. Она написала:

Звуки в полости живота неопределенного происхождения.

Сегодня надо будет спросить доктора Макбрэрти об этих опухших лодыжках и кистях. Либ считала весьма сомнительным, что любые симптомы, сопровождающие ограничение в еде, идут на пользу, и рано или поздно они заставят девочку отказаться от этой нелепой затеи. Либ перестелила постель, разгладив простыни.

В этот второй день сиделка и подопечная освоились с новым распорядком. Они читали – Либ заинтересовалась нечестивыми делами мадам Дефарж[4], описанными в журнале «Круглый год», – и немного поболтали. Девочка на свой возвышенный лад была очаровательна. Либ трудно было свыкнуться с мыслью, что Анна – обманщица, большая лгунья в краю, известном своими лгунами.

По несколько раз в час Анна шептала какие-то слова – как полагала Либ, молитву к Доротее. Помогало ли ей это укреплять решимость всякий раз, как ее желудок сжимался от голода?

Позже Либ вывела Анну на прогулку, но только во двор фермы, потому что по небу ходили тучи. Либ обратила внимание на запинающуюся походку Анны, но девочка сказала, что она всегда так ходит. Гуляя, она распевала гимны, как бравый солдат.

– Ты любишь загадки? – спросила Либ во время паузы в пении.

– Я никаких не знаю.

– Не может быть! – Либ помнила детские загадки более живо, чем все, что приходилось заучивать в школе. – Вот, послушай: «Нет такого царства на земле, которое я не прошел бы из конца в конец. День ли, ночь ли – меня нет, и меня не видно. Что я такое?»

У Анны был озадаченный вид, и Либ повторила загадку еще раз.

– Меня нет, и меня не видно, – сказала Анна. – Значит ли «меня нет» – я не существую или меня не увидеть?

– Второе, – подсказала Либ.

– Кто-то невидимый, – пробормотала Анна, – странствующий по всей земле…

– Или что-то невидимое, – вставила Либ.

Брови девочки разгладились.

– Ветер?

– Очень хорошо. Ты быстро схватываешь.

– Еще одну, пожалуйста.

– Хм, посмотрим… «Земля белым-бела, – начала Либ. – На ней черные семена. Пусть умный школяр загадку отгадает».

– Бумага и на ней написано чернилами?

– Умница.

– Это из-за слова «школяр».

– Тебе надо вернуться в школу, – сказала Либ.

Анна перевела глаза на корову, жующую траву:

– Мне хорошо дома.

– Ты умная девочка.

Комплимент прозвучал скорее как обвинение.

На небе сгущались тучи, и Либ заспешила с Анной в душную хижину. Но дождь так и не пошел, и она пожалела, что они не остались на улице дольше.

Китти наконец принесла завтрак Либ – два яйца и чашку молока. На этот раз голод заставил Либ есть так быстро, что на зубах заскрипели кусочки скорлупы и песок. Яйца воняли торфом – без сомнения, их пекли в золе.

Как может этот ребенок выносить не только голод, но и скуку? Остальное человечество использует приемы пищи для разделения дня. Это и награда, и развлечение – тиканье внутренних часов. Для Анны каждый день во время надзора проходил как один бесконечный момент.

Девочка приняла ложку воды, будто некое пряное вино.

– Что такого особенного в воде? – спросила Либ.

Анна сконфузилась.

Либ подняла чашку с молоком:

– Какая разница между водой и молоком?

Анна запнулась, словно ей загадали очередную загадку.

– В воде ничего нет.

– В молоке нет ничего, кроме воды и питательных веществ из травы, которую съедает корова.

Анна, слегка улыбаясь, покачала головой.

Вошла Китти, чтобы забрать поднос, и Либ умолкла.

Она наблюдала за девочкой, вышивающей цветок на уголке носового платка. Та низко склонилась над работой, от усердия высунув кончик языка.

Вскоре после десяти часов послышался первый стук в дверь. Либ услышала приглушенный разговор. Потом в дверь спальни постучала Розалин О’Доннелл и, глядя мимо сиделки, проговорила:

– К тебе гости, детка. С полдесятка, некоторые прибыли из Америки.

Оживленность крупной ирландки покоробила Либ, словно она компаньонка на первом балу дебютантки.

– По-моему, следует на время отменить подобные визиты, миссис О’Доннелл.

– Почему же? – Хозяйка дернула головой в сторону гостевой комнаты. – Они кажутся приличными людьми.

– Надзор требует соблюдения порядка и покоя. И нет возможности проверить, что у них может быть с собой…

– В каком смысле?

– Ну, еда, – сказала Либ.

– В этом доме и так есть еда, и нет нужды привозить ее с той стороны Атлантики! – хохотнула Розалин О’Доннелл. – Анна ни кусочка не ест. Неужели вы не увидели тому доказательств?

– Мне надлежит не допустить, чтобы кто-нибудь передал девочке еду и, кроме того, чтобы не было тайников, которые она может найти потом.

– Зачем им это, если они проделали весь этот путь с целью увидеть удивительную девчушку, которая не ест?

– Тем не менее…

Миссис О’Доннелл поджала губы:

– Гости уже в доме, и сейчас поздно выставлять их, а не то сильно обидятся.

В этот момент Либ пришло на ум захлопнуть дверь спальни и привалиться к ней спиной.

Однако ее удержал холодный взгляд женщины.

Либ решила уступить, а позже переговорить с доктором Макбрэрти. Проиграешь битву, выиграешь войну. Она отвела Анну в гостевую комнату и встала прямо за стулом девочки.

Посетителями оказались джентльмен из западного порта Лимерик с женой и свойственниками, а также мать и дочь их знакомой, приехавшие из Бостона. Старшая американка сообщила, что обе, мать и дочь, медиумы.

– Мы верим, что мертвые разговаривают с нами. – (Анна кивнула, не выказав никакого удивления.) – Случай с тобой, моя дорогая, поражает нас как замечательное доказательство силы духа.

Дама наклонилась и сжала пальцы девочки.

– Никаких контактов, пожалуйста, – произнесла Либ, и посетительница отпрянула.

В дверь заглянула миссис О’Доннелл, предлагая гостям чашку чая.

Либ была убеждена, что женщина провоцирует ее. «Никакой еды», – беззвучно шевеля губами, предупредила она.

Один из гостей расспрашивал Анну о дате ее последнего приема пищи.

– Седьмого апреля, – ответила она.

– В тот день тебе исполнилось одиннадцать лет?

– Да, сэр.

– И как, по-твоему, тебе удается так долго выживать?

Либ ожидала, что девочка пожмет плечами или скажет, что не знает. Вместо этого она пробормотала слово, похожее на «мама».

– Говори громче, малышка, – попросила старшая ирландка.

– Я питаюсь манной небесной, – произнесла девочка так просто, словно сказала: «Я питаюсь молоком с отцовской фермы».

Пытаясь скрыть свои чувства, Либ на миг прикрыла глаза.

– Манна небесная, – повторила младшая женщина-медиум для старшей.

– Только подумай!

Посетители принялись доставать подарки. Из Бостона привезли игрушку под названием тауматроп[5]. У Анны есть нечто подобное?

– У меня нет никаких игрушек, – ответила девочка.

Им понравилась очаровательная серьезность ее тона. Джентльмен из Лимерика показал Анне, как скручивать две бечевки диска, а потом вращать его, чтобы картинки с двух сторон сливались в одну.

– Вот птичка попала в клетку, – удивлялась Анна.

– Ага! – воскликнул он. – Это просто иллюзия.

Движение диска замедлилось, и он остановился, так что клетка осталась на заднем плане, а птичка на переднем порхала на свободе.

Китти принесла чай, а потом жена джентльмена подарила нечто еще более удивительное: грецкий орех, раскрывшийся в руке Анны, из которого выпал скомканный шарик. Расправившись, он оказался парой необычайно тонких желтых перчаток.

– «Куриная кожица», – поглаживая перчатки, сказала дама. – Последний писк моды во времена моего детства. Нигде в мире их не делают, кроме Лимерика. Я носила эту пару полвека, и они не порвались.

Анна натянула перчатки на пухлые пальцы. Перчатки были для нее длинноваты.

– Господи благослови тебя, дитя!

После чаепития Либ строгим тоном сказала, что Анне нужно отдохнуть.

– Сначала прочитаешь с нами короткую молитву? – спросила женщина, подарившая ей перчатки.

Анна взглянула на Либ, которой пришлось кивнуть.

– О Мария, тихий свет, – начала девочка, – О, пусть я буду твоим чадом. Пожалей меня, дозволь прийти к тебе.