Неизвестная. Книга первая - Олег Гончаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ну-ка, обыщи убиенного.
– Я? – удивился мешочник и закрестился уже открыто: – За что же, граждане?.. А может, картопли вам отсыпать… – с робкой надеждой взглянул он на патрульного.
– Я сказал – давай!
– Агась… – кивнул мужик, боязливо покосился на размазанные по стене вагона мозги, быстро обшарил карманы трупа и полез убитому за пазуху.
Все это время в ошалевшем от страха вагоне стояла тишина. Только колеса мерно стучали на стыках, да возле убитого паренька тихо причитала невесть откуда взявшаяся монашка.
– Вот, – тихо сказал мужик и протянул старшему патруля выуженную из под армяка бумажку.
Старший взял ее:
– Мандат… – пробежался глазами, хмыкнул. – Эсер, – скривился он.
– Тут вон еще… – мешочник выудил второй сложенный листок.
Железнодорожник его развернул и прочитал бегло:
– Постановление центрального комитета партии социалистов-революционеров номер шестнадцать дробь четыре… Приговорил провокатора и предателя дела партии Владимирова Константина Константиновича к смертной казни… Приговор привести в исполнение безотлагательно и при первой же возможности…
– Выходит, казнили, – понимающе посмотрел на патрульных мужик-мешочник. – А этот, – кивнул железнодорожник на убитого паренька, – выходит, Владимиров?
– Скоро станция, там разберемся, – сказал старший патруля и спрятал в карман листок. – Я последний раз говорю, граждане, приготовьте документы для проверки!
Только тут Владимиров понял, что смерть обошла его стороной. Он вздохнул и достал из торбы мандат о срочном вызове в петроградский комитет кооперативных работников младшего счетовода рыбинской артели «Красный рыбарь» Исаева Максима Максимовича…
*****
А вы-то сразу и не догадались, что мичман был совсем не мичманом? Да это и немудрено. Вот уж кто умел личины менять, так это он… Владимиров Константин Константинович…
Он тогда счетоводом значился. Тихоньким таким бухгалтером, застенчивым и скромным. Между прочим, дочка председателя артели на него с большим интересом поглядывала…
Его же эсеры к смерти приговорили как провокатора, а ВЧК – к расстрелу. Вот он в рыбачьей артели и отлеживался. Ему бы там еще с полгодика… а он не выдержал, в Петроград помчался, чтобы с ней повидаться…
*****
Второй раз Владимирова, или, как он теперь значился по документам, Исаева, пытались убить сегодня…
– Вы за нее не беспокойтесь, товарищ чекист, – Бехтерев тряхнул гривой густых длинных волос. – Мы делаем все, что в наших силах… Заметный прогресс… Весьма заметный… Вы же видели.
– Да, Владимир Михайлович, я вам полностью доверяю, – Константин кивнул и невольно поморщился.
Резкая боль ударила в висок, и в глазах на мгновение стало темно.
– Что с вами? – озабоченно спросил Бехтерев.
– Это так, – ответил Константин. – Контузия. Пару месяцев назад в Киеве бомбу кинули…
– Вы ранены?
– Три пули из меня вытащили, но теперь все в порядке… До свадьбы заживет, – улыбнулся чекист.
– В газетах писали…
– Врут! – отрезал Владимиров. – Вот только контузия…
– Позвольте вас осмотреть.
– Не стоит… Со мной все в порядке, – он натянул на голову мичманку с кровавой атласной ленточкой, пришитой к тулье. – Мы с товарищем Дзержинским очень надеемся на положительный результат. Вы понимаете, товарищ Бехтерев?
– Конечно-конечно, – профессор оправил полы халата, – передайте Феликсу Эдмундовичу, мы очень стараемся.
– Хорошо, Владимир Михайлович, – сказал Владимиров и добавил: – У меня тут обстоятельства возникли… Так что даже не знаю, когда смогу вас снова навестить…
– Понимаю, – Бехтерев бросил быстрый взгляд на мичманскую форму Константина. – Работа есть работа…
– Вот за что я вас, генерал, уважаю, – Константин Константинович внимательно посмотрел профессору в глаза, но тот взгляд выдержал. – За то, что вы очень понятливый человек.
– Что же, – Бехтерев встал из-за стола и протянул Владимирову руку. – Не смею вас задерживать. А меня пациенты ждут.
Константин поспешно вскочил со своего стула, пожал протянутую руку и решительно зашагал из кабинета, но вдруг остановился, обернулся и посмотрел на доктора, словно побитый щенок:
– Владимир Михайлович, ради бога… Ежели со мной что… Вы уж приглядите за ней…
– Хорошо, Костя. Не беспокойтесь.
Владимиров вышел из здания Института мозга, прошел через маленький аккуратный садик, выбрался на Миллионную улицу и зашагал в сторону бывшего Марсова поля, а ныне площади Жертв революции.
«Лев! Сущий лев», – подумал Владимиров о Бехтереве. – «Он ее не оставит…»
Но тут его размышления прервал резкий звук выстрела, и совсем рядом в дерево ударила пуля.
«Опять!»
И Костя рванул что было мочи.
Прежде чем он бегом пересек открытое поле и добежал до Летнего сада, еще один выстрел заставил втянуть голову в плечи. Он сайгаком метнулся в сторону, и пуля только смачно чавкнула, врезаясь в столб решетки. Костя обернулся и заметил стрелявших. Их было двое. Один в черной кожанке и автомобильном картузе, другой – в короткой кавалерийской тужурке и белой засаленной «спортсменке». Тот, что в картузе, припал на колено и стал выцеливать Владимирова из маузера.
«Нет! Шалишь!» – Костя бросился вдоль набережной Мойки.
Возле моста через Лебединую канавку были люди, но это не смутило убийц. Два сухих хлопка, и народ бросился врассыпную. Это помогло Владимирову благополучно пересечь мост и припустить вдоль решетки Летнего сада в сторону Фонтанки.
Уже на Пантелеймоновской он понял, что погоня отстала, но страх заставлял его бежать дальше. На бегу он пару раз пытался свернуть во дворы, но проходы были наглухо закрыты, и Владимиров, ругая всех и вся, мчался вперед, стараясь как можно дальше оторваться от убийц.
Кто они? Зачем они так? Косте было все равно. Они хотели его смерти, и этого было достаточно.
Наконец он свернул на Литейный, добежал до клуба революционных моряков, перед которым как раз начали собираться те самые революционные моряки на ежевечернюю порцию хлеба и зрелищ. Мичманская форма оказалась как нельзя кстати, и он проворно юркнул в толпу.
Его пропустили в клуб, и только тут он почуял себя в безопасности.
– Вот суки! – прошипел он тогда и прямиком направился в уборную.
Тут какой-то щедрый кочегар залихватски опрокинул жестянку из-под монпансье на подоконник и крикнул на всю уборную комнату:
– Налетай, товарищи! У нас нынче богато кокос уродился!
Когда в ноздри брызнула морозом добрая порция кокаина, его отпустило.
Константин зашел в полупустой зал, уселся посредине последнего ряда и совсем успокоился.
Но потом начался концерт, в зал набилась матросня, и к Косте вновь вернулся страх.
*****
А на сцене соловьем заливался Амброзий:
«Эх, яблочко,Да в рваной кепочке!Становись, буржуй,Прямо к стеночке…»
И вспомнилось мичману давнее видение – сырость подвальная ему в нос ударила… И человек за спиной засмеялся раскатисто и торжествующе.
– Они меня все равно убьют, – прошептал мичман.
– Вот ведь что шельмец вытворяет! – радостно заорал сосед мичмана, сорвал с головы бескозырку, подбросил вверх, ловко поймал ее, нахлобучил на голову и громко захлопал в ладоши, когда куплетист-затейник растянулся по сцене в глубоком шпагате. – Давай, товарищ! Наяривай!
Это вырвало мичмана из тяжелых дум. Он с благодарностью взглянул на соседа и тоже пару раз хлопнул в ладоши.
Заливайло долго не отпускали. Прямо на сцене ведущий вручил и ему, и музыкантам по свертку «краснофлотского пайка». Куплетист поспешно вырвал сверток из рук ведущего, раскланялся с публикой и с высоко поднятой головой прошагал за кулисы.
– Сколько еще ждать-то? – молодой моряк, прозванный Карасем, нетерпеливо стукнул ладонью по подлокотнику кресла. – А то от духа хлебного в животе урчит.
– Потерпишь, – похлопал его по плечу товарищ Кузминкин. – Сперва лектор выступит. Вначале хлеба знаний, а уж потом и хлеб насущный… Вон в яме оркестровой уже хлеборезы ножами зазвенели… Пайки режут…
– Ох, – вздохнул третий моряк. – Хлеб наш насущный даждь нам днесь… – прошептал, и украдкой перекрестился.
– И надолго эта бодяга? – Карась с неприязнью взглянул на вышедшего на сцену лектора.
– Да не-е, – сказал третий моряк. – Ребят надолго не хватает. Вот на днях тут один сморчок выступал, про это… как его…
– Про размножение бабочек, – подсказал Кузминкин.
– Во-во, – кивнул моряк. – Мне понравилось.
– А эта контра нам про что рассказывать будет? – молодой кивнул в сторону лектора.
На сцену, едва не столкнувшись с куплетистом, вышел человек в тщательно отглаженном офицерском френче, в надраенных сапогах и портупее. На рукаве френча отчетливо виднелась серебристая нашивка о ранении. Только погон не хватало, а так – вылитый враг трудового нарда, из тех, кто скапливает свои черные силы на подступах к колыбели мировой революции.
